 |
Картина шестая
|
|
|
|
Кабинет Петра Ивановича. Он работает за столом. Вбегает радостный, взволнованный Александр.
АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, дядюшка!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Здравствуй, Александр! Что это тебя давно не видно?.. Да что с тобой? У тебя такое праздничное лицо! Асессора, что ли, тебе дали или крест?
Александр мотнул головой.
Ну, деньги?
АЛЕКСАНДР. Нет.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так что же ты таким полководцем смотришь?
АЛЕКСАНДР: Вы ничего не замечаете в моем лице?
ПЁТР ИВАНОВИЧ. Что-то глуповатое... Постой-ка... Ты влюблен? Так, что ли, угадал?.. Так и есть! Как это я сразу не догадался! Так вот отчего ты стал ленив...
АЛЕКСАНДР: Я не ленив — я молод.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Следовательно — глуп.
АЛЕКСАНДР. В Наденьку Любецкую.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я не спрашивал... В кого бы ни было — все одна дурь... В какую Любецкую? Это что с бородавкой?
АЛЕКСАНДР: Какая бородавка?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: У самого носа. Ты все еще не разглядел?
АЛЕКСАНДР: Вы все смешиваете. Это, кажется, у матери есть бородавка около носа.
ПЁТР ИВАНОВИЧ. Ну, всё равно.
АЛЕКСАНДР. Всё равно! Наденька! Неужели вы не заметили ее? Видеть однажды — и не заметить!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что ж в ней особенного? Чего ж тут замечать? Ведь бородавки, ты говоришь, у ней нет?..
АЛЕКСАНДР. Далась вам эта бородавка!.. Можно ли сказать, что она похожа на этих светских чопорных марионеток? В разговоре с ней вы не услышите пошлых общих мест... Ужели корсет вечно будет подавлять и вздох любви, и вопль растерзанного сердца? Неужели не даст простора чувству?
ПЁТР ИВАНОВИЧ. Перед мужем потом все обнаружится. Есть дуры, что прежде времени раскрывают то, что следовало бы прятать да подавлять, но зато после слезы да слезы... Не расчёт!
|
|
|
АЛЕКСАНДР. И тут расчёт, дядюшка?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Как и везде, мой милый.
АЛЕКСАНДР: По-вашему, и чувством надо управлять, как паром: то выпустил, то остановил, открыл клапан, закрыл...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, этот клапан недаром природа дала человеку. Это рассудок. А ты вот не всегда им пользуешься — жаль!
АЛЕКСАНДР. Нет, дядюшка, грустно слушать вас... Все не так! Жизнь прекрасна! (С размаху обнял Петра Ивановича. )
ПЁТР ИВАНОВИЧ. Александр! Закрой клапан! весь пар выпустил! смотри, что наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял прическу и закапал письмо... Посмотри, ради бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть глупее физиономии! А неглуп!
АЛЕКСАНДР (смеется). Я счастлив!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, что я теперь стану делать с письмом?.
АЛЕКСАНДР: Я соскоблю и незаметно будет. (Бросается к столу, толкнул его, со стола упала статуэтка и разбилась. )
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Третья глупость, Александр! А это пятьдесят рублей стоит.
АЛЕКСАНДР: Я заплачу, я заплачу!..
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Заплачу! Это четвертая глупость... Тебе, я вижу, хочется рассказать о своем счастье. Ну, нечего делать! (Сел в кресло. ) Рассказывай, да поскорее.
АЛЕКСАНДР: Нет, дядюшка, эти вещи не рассказываются...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да ведь хочешь рассказать, вижу. А впрочем... постой, я сам расскажу.
АЛЕКСАНДР: Забавно!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Очень забавно!.. Слушай же. Ты вчера виделся со своей красавицей наедине...
АЛЕКСАНДР (опешив). Вы подсылали смотреть за мной?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Как же, я содержу для тебя шпионов на жалованьи...
АЛЕКСАНДР: Почему же вы знаете?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Сиди-сиди, ради бога, не подходи к столу, что-нибудь разобьёшь... У тебя на лице все написано, я отсюда буду читать... Ну, у вас было объяснение. Вы оба, как водится, были очень глупы... Дело началось с пустяков, когда вы остались одни, с какого-нибудь узора...
|
|
|
АЛЕКСАНДР. Вот и не угадали! Мы были в саду..
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, с цветка, что ли, может быть, еще с желтого... Ты спросил — нравится ли ей этот цветок? Она отвечала — да. Почему — дескать? Так — сказала она. И замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели.
АЛЕКСАНДР: Ах, дядюшка, дядюшка, что вы!..
ПЁТР ИВАНОВИЧ. Потом ты начал говорить о том, что только теперь узнал цену жизни, когда увидал ее... как ее? Марья, что ли?
АЛЕКСАНДР: Наденька...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: А руками-то, я думаю, как работал! Не переломил ли вишню или, пожалуй, целую яблоню.
АЛЕКСАНДР: Дядюшка! вы подслушивали нас!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, я там за кустом сидел.
АЛЕКСАНДР. Почему же вы все это знаете?
ПЁТР ИВАНОВИЧ. С Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Все это было, было... И глупо!
АЛЕКСАНДР: Сколько раз я давал себе слово таить перед вами, что происходит в сердце!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Зачем же не сдержал? Вот пришёл — помешал мне...
АЛЕКСАНДР: Нет, пусть я буду вечно глуп в ваших глазах, но я не могу существовать с вашими понятиями о жизни, о людях!.. Тогда мне вообще не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях! слышите ли, я не хочу!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Слышу, да что ж мне делать? ведь не могу же я тебя лишить ее... Я предчувствую, что ты еще много кое-чего перебьёшь у меня. Но это все еще ничего: любовь любовью, никто не мешает тебе, не нами заведено заниматься особенно прилежно в твои лета, однако ж не до такой степени, чтобы бросать дело...
АЛЕКСАНДР: Но моя работа — это какая-то бюрократическая машина, которая работает непрерывно, без отдыха, как будто нет людей, одни колеса и пружины... А мое литературное занятие — переводы: «Получение патоки из картофеля», «Извлечения из немецких экономистов»...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Полно, никаких ты извлечений не делаешь... Ох, эта мне любовь в двадцать лет!
АЛЕКСАНДР: Какая же, дядюшка, вам надобна? в сорок?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я не знаю, какова любовь в сорок лет, а в сорок два...
АЛЕКСАНДР: Как ваша?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Пожалуй, моя.
АЛЕКСАНДР: То есть никакая.
|
|
|
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ты почему знаешь?
АЛЕКСАНДР. Будто вы можете любить?
ПЁТР ИВАНОВИЧ. Почему же нет? разве я не человек? Только я люблю разумно.
АЛЕКСАНДР. Разумная любовь! хороша любовь, которая помнит себя!
ПЕТР ИВАНОВИЧ (перебивая, резко). Дикая, животная не помнит, а разумная должна помнить. В противном случае это не любовь....
АЛЕКСАНДР: А что же?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так, гнусность, как ты говоришь.
АЛЕКСАНДР: Вы... любите? (Смеется. ) Кого же, дядюшка?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Тебе хочется знать?
АЛЕКСАНДР: Хотелось бы.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Свою невесту.
АЛЕКСАНДР: Не... невесту! (Подходит к дяде. )
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не близко, не близко, Александр, закрой клапан!
АЛЕКСАНДР: Стало быть, вы женитесь?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Стало быть.
АЛЕКСАНДР: И ни слова мне! Не поделились со мной...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я вообще избегаю дележа, а в женитьбе и подавно.
АЛЕКСАНДР: И вы так спокойны... так адски холодно рассуждаете о любви!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Адски холодно — это ново! В аду, говорят, жарко.
АЛЕКСАНДР: Знаете что, дядюшка?., может быть... нет, не могу таиться перед вами... И я, может быть, женюсь!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Закрой клапан, Александр!
АЛЕКСАНДР: Шутите, шутите, дядюшка!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Тебе жениться!
АЛЕКСАНДР: А что же?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: В твои лета!
АЛЕКСАНДР: Мне двадцать три года.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Пора! В эти лета женятся только мужики, когда им нужна работница в доме.
АЛЕКСАНДР: Но если я влюблен в девушку...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я тебе никак не советую жениться на женщине, в которую ты влюблен.
АЛЕКСАНДР: Это новое, я никогда не слыхал...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Мало ли ты чего не слыхал!
АЛЕКСАНДР: Я думал все, что супружества без любви не должно быть.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Супружество супружеством, а любовь любовью. Надо искать, выбирать...
АЛЕКСАНДР: Выбирать?..
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, выбирать. Поэтому-то я и не советую жениться, когда влюбишься. Ведь любовь пройдёт — это уж пошлая истина.
АЛЕКСАНДР. Это самая грубая ложь и клевета.
ПЁТР ИВАНОВИЧ. Любовь пройдёт, повторяю я, и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства, может быть, покажется очень несовершенною, а делать будет нечего. Любовь заслонит от тебя недостаток качеств, нужных для жены.
|
|
|
АЛЕКСАНДР. Так вы женитесь по расчету?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: С расчетом... А тебе теперь вовсе не следует жениться. Ну, скажи-ка, зачем ты женишься?
АЛЕКСАНДР. Как зачем? Наденька — жена моя? (Закрыл от счастья лицо руками. )
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну что — видишь, и сам не знаешь.
АЛЕКСАНДР: Дух замирает от одной мысли... Но она говорит, что надо ждать год, что мы молоды, надо испытать себя...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Это она предложила? Сколько же ей лет?
АЛЕКСАНДР: Восемнадцать.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: А тебе двадцать три. Ну, брат, она в двадцать три раза умнее тебя. Через год! до тех пор она еще надует тебя!
АЛЕКСАНДР: Дядюшка, с кем вы жили всю жизнь?..
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Жил с людьми, любил женщин.
АЛЕКСАНДР: Она обманет! Женщина, которая воплощение искренности и чистоты...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: А все-таки женщина и, вероятно, обманет.
АЛЕКСАНДР: Вы после этого скажете, что и я надую?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не исключено.
АЛЕКСАНДР: Кто же я в ваших глазах?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Человек.
АЛЕКСАНДР: Не все одинаковы.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда даёт ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет. Природа вечно любить не позволила.
АЛЕКСАНДР: Я счастлив теперь и благодарю Бога. А о том, что будет впереди, и знать не хочу.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Первая половина твоей фразы так умна, что хоть бы не влюбленному ее сказать. А вторая, извини, никуда не годится. «Не хочу знать, что будет».
АЛЕКСАНДР: А по-вашему, как же, дядюшка? Настанет миг блаженства, надо взять увеличительное стекло, да и рассматривать?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, уменьшительное, чтоб с радости не одуреть...
АЛЕКСАНДР: Или придёт минута грусти, так её рассматривать в ваше уменьшительное стекло?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, грусть — в увеличительное. Легче перенесть, когда вообразишь неприятность вдвое больше, нежели она есть... Да что с тобою толковать, ведь ты в бреду.. Аи! скоро час. Ни слова больше, Александр, уходи... и слушать не стану. Завтра обедай у меня, кое-кто будет.
АЛЕКСАНДР: Завтра, дядюшка, я...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что?
АЛЕКСАНДР:. .. зван на дачу.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Верно, к Любецким?
АЛЕКСАНДР: Да.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так! Ну, как хочешь. Помни о деле, Александр. Я скажу редактору, чем ты занимаешься...
АЛЕКСАНДР: Я непременно докончу извлечения из немецких экономистов...
|
|
|
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да ты прежде начни их...
АЛЕКСАНДР (смеется и, раскрыв широко руки, идет к дядюшке, чтоб его обнять). Дядюшка!
ПЕТР ИВАНОВИЧ (отбегая за стол). Уходи, уходи, несчастный! Не будет из тебя толку, не будет!
Александр ушёл.
А позавидовать можно! Нет, глупо! (Садится, пишет. Через мгновение опомнился, разорвал, что написал. Снова пишет. ) Тьфу! С толку сбил!
|
|
|
