Биологический возраст как неадекватный критерий психологической зрелости

Как известно, все люди по своей природе разные. Это касается и физического, и ментального их аспекта. Если они, по мнению некоторых, не совпадают в своем развитии, то есть хотя бы один какой-то из них не дотягивает до «нормы» или же, наоборот, превышает ее, то данное явление я ныне спешу объявить довольно занятной и вечно актуальной темой. Довольно часто мы можем слышать абстрактные рассуждения о том, что должен в том или ином возрасте делать человек - якобы так оно принято и является нормой. Впрочем, нормы нам так никто никогда и не показал. По телевидению не слышно речей первых политических лиц, посвятивших свое время и слова данной проблеме. Не принимается никаких соответствующих законодательных актов, не снимается на эту тему и никаких фильмов, которые можно было бы запросто посмотреть в массовом кинопрокате, и прочее, прочее, прочее. Тему обходят стороной, не вспоминая или не осознавая ее важность.

Многие слишком легко позволяют себе обвинения в адрес отдельных людей, когда узнают, какие увлечения они имеют в жизни на ее определенный момент, то есть в определенном возрасте. Надо сказать, что ваш покорный слуга иногда тоже этим грешит и признаться в этом никакой трудности не имеет. Здесь, однако, может возникнуть вопрос о том, насколько мы правы и не правы в своих обвинительных суждениях – это раз. Не слишком ли мы оказываемся стереотипны, когда указываем другому на его увлечение некоторыми вещами «не по возрасту» - это два. С этим нам и предстоит разобраться. Не стоит, право, думать, что я ограничусь только этим вопросом, но все же давайте начнем по порядку, постепенно продвигаясь к новым сторонам заявленной в качестве заголовка работы темы.

До определенного возраста ребенок имеет полное моральное право сосать пустышку, и никто его в этом деле упрекнуть не посмеет. А вот когда он подрастает, когда ему становится года так три, пользоваться соской уже не то чтобы зазорно в умах других людей, тем или иным способом наблюдающих данный процесс, но как-то неудобно хотя бы для родителей, в сторону которых могут посыпаться упреки в неполноценности воспитания ребенка. Самые распространенные примеры таких упреков, необязательно связанные с соской, таковы: «Пора бы уже и повзрослеть», «Сколько уже можно играть в бирюльки», «Ты опускаешься ниже своего уровня» и пр. Иными словами, раз как-то делать в определенный момент времени больше не принято, для многих это означает слепое повиновение мнению других. С одной стороны, такое мнение может быть вполне себе объективным, рациональным, правильным и прочие красивые слова, но с другой – мы никогда не можем утверждать, насколько оно таковым все-таки является. Взять тот же пример с соской. Вроде бы да, в три года ребенка уже давно пора отнимать от пустышки, но кто сказал, что это надо сделать именно до трех лет? Вполне возможно существование по этому поводу мнения массы соответствующих экспертов, но вдруг они для нас не авторитетны, и что тогда? В итоге – полагаемся на свое личное мнение. А сколько людей, столько и мнений, поэтому и неизбежны конфликты на соответствующей почве. Так, один считает, что от соски надо избавляться в полтора года, другой – что в два, и им, возможно, будет не сойтись. Взятый мной пример, однако, не отражает всю объективную сущность одной из сторон нашей темы, поэтому в этом плане мы пойдем чуть дальше, взяв аналогию, относящуюся на этот раз не к элементу воспитания ребенка, а к хобби уже полноценного человека.

Представьте себе человека, которому, скажем, сорок лет, а также имеются жена и дети. У него есть хобби в виде коллекционирования солдатиков для проведения с помощью их «ковровых» баталий. Я больше чем уверен, что большинство людей, зная о его хобби и возрасте, подумает: «А с ним все ли вообще в порядке? Да это же еще ребенок! Опоздал, бедненький, в своем развитии на тридцать лет. У такого-то семьи и подавно быть не может». Они натолкнутся, таким образом, на очередной стереотип, им когда-то внушенный. Суть его в том, что в солдатиков играют только дети малые, а взрослым людям таким делом заниматься - стыд и позор. Как видите, не все подгребаются общественным мнением под одну гребенку – потому сорокалетние мужчины и занимаются коллекционированием солдатиков. Но даже несмотря на свою несмущенность в занятии этим делом, он старается это не афишировать публично, так старается не навлечь на себя агрессию извне, а также ищет признание и место в среде себе подобных «ковровых» генералов. Жена и дети прекрасно знают о необычном увлечении главы семьи и принимает это как данность. Каково же будет удивление некоторых особенно упертых мизантропов, когда те узнают, что у нашего героя, несмотря на его увлечение, есть, оказывается, семья. И это, повторяю, ломка стереотипов. Пора теперь поговорить о социализации, точнее, о ее крайностях, а именно недосоциализации и пересоциализации. Оба понятия мной удостаиваются отдельного детального разговора.

Я знал и знаю некоторых людей, которые, простите за откровенность, по своему уровню социализированности отстают от нормальных показателей своего возраста примерно на пять лет, если не больше. Расскажу вам о двух таких людях без упоминания их фамилий, дабы не тыкать на несчастных пальцем.

Александр в свои семнадцать обожал читать фантастику, играть в фантастические компьютерные игры, в компьютерные игры-шутеры (в простонародье – «стрелялки»). Его любимыми словами на английском языке были “kill” и “destroy” – «убивать» и «уничтожать». А это, господа, типичнейший детский или подростковый танатос, особенно ярко проявляющийся примерно до пятнадцати лет. О том, что эти слова у него были любимыми, я понимал по его ярко выраженному, неприкрытому детскому экстазу, который он испытывает, их услышав. Его голос никак не соответствует наиболее встречающимся у семнадцатилетних юношей интонациям. Это скрипучий, словно несмазанная дверь, голос двенадцатилетнего подростка, в котором пока что нет ни малейшего намека на бас. Можно сделать предварительный вывод о еще не начавшемся у Александра в его семнадцать серьезном и полноценном половом созревании. Впрочем, в последнем вопросе я далеко не специалист. Помимо всего этого, мальчик страдал туберкулезом.

Подытоживая все названное о нем – все известные мне его увлечения, специфику поведения, некоторые моменты из его текущего физиологического состояния в целом - я с уверенностью заявляю следующее. Предварительно не узнав, что Александру на самом деле семнадцать, я бы с ходу дал ему двенадцать-тринадцать лет, так как все признаки, увиденные мной, характерны приблизительно именно для такого возраста. Если же после того, как я бы дал с виду Александру двенадцать-тринадцать лет, потом мне бы случилось ненароком узнать, что мальчику на самом деле семнадцать, это сильно бы меня удивило. Боясь потерять эмоциональную беспристрастность к описываемому явлению, я опущу в отношении описания Александра некоторые сильно эмоционально окрашенные слова. А уж если я и удивился, то это значит, что мы с вами наблюдаем что-то крайне необычное и, возможно, даже редкое.

Николай в свои восемнадцать обучался в институте, но я знал его до этого момента уже лет десять. В подростковом возрасте каждый может поменяться кардинально, но только не в этот раз. Довольно глупые и абсурдные шутки, не вызывающие ничего, кроме раздражения у ценителей хорошего, полноценного юмора, не прошли. Оперирование словами из подросткового двенадцати-тринадцатилетнего сленга тоже никуда не делось. Такое, впрочем, может произойти при «обрубании» общения со сверстниками в данном возрасте по тем или иным причинам, будь то серьезный конфликт или просто возросший аутизм. Последний, кстати, у Николая отсутствует, однако в силу особенностей склада характера и некоторой занудности, которая признаком какого-то определенного возраста не является, поиск подлинных друзей для него весьма затруднителен. Врожденная патология с костями, вероятно, как-то повлияла, к сожалению, и на развитие головного мозга. Видимо, это проявилось в том, что во многих темах, по которым молодой человек должен уметь в свои восемнадцать поддерживать беседу, Николай абсолютно не разбирается. Чтобы не уходить в детали и не драматизировать текст этой работы, я предпочту здесь не упоминать такие темы. Для меня большим удивлением стал тот факт, что с лет примерно пятнадцати голос Николая практически не изменился – стало лишь чуть больше басовых частот, а обычно с пятнадцати до восемнадцати лет голос юноши несколько грубеет, приближаясь к тому, чтобы иметь право называться мужским. Но в это дело часто вмешивается и наследственная генетика, и специфика строения голосовых связок у отдельно взятого человека – ввиду этих факторов голос вполне может и не поменяться. Теперь далее о Николае. Его уровень социализации может быть весьма низок ввиду специфики паноптического воспитания, исходящего от его матери, которая живет с ним одна. Такой характер воспитания может быть обусловлен не только характером ее самой, но и некоторых проблем Николая со здоровьем. Достаточно очевидна истина, что среди детей-инвалидов процент аутизма весьма высок из-за недостатка общения со сверстниками и недостаточного уровня социализированности, то есть недосоциализации. Фрустрации по поводу своего бытия у них начинается при сравнении себя со другими детьми, имеющего с себе подобными намного большее количество общения. Тут важна и психология идентичности ребенка-инвалида с группой своих сверстников. Если на практике она отсутствует, это вызывает сильные стрессы и душевные страдания.

Другой мой знакомый, Сергей, как раз такими страданиями в силу специфики своего характера не обделен. Его склонность философствовать и анализировать все происходящее, многими вещами и особенно современным миром быть крайне недовольным, признаки консерватизма и традиционализма в мышлении, замкнутость и неуверенность в общении, мысленное ощущение себя шестидесятилетним стариком (ему нет и двадцати пяти)… Все это и еще некоторые признаки говорят нам о его пересоциализации, не свойственной в столь выраженных чертах для людей его возраста. Казалось бы, что в пересоциализации плохого, раз ты опытнее и матерее в рассудке, чем другие. Но нельзя в этом случае забывать два важных принципа: «меньше знаешь – крепче спишь» - раз, и «огнем можно обжечься» - два. Сергей же этому риску постоянно подвержен, а выход из этого риска возможен только путем индивидуальной духовной работы с собой (остается только такой способ), ибо время его не лечит, как мне было суждено выяснить в ходе общения с ним вот уже около трех и более лет.

Прошлое ворошить нехорошо, это я признаю. Но если мы вдруг имеем дело со случаем недосоциализации, то было бы очень неплохо как можно более подробно изучить биографию данного человека, специфику его семьи, особенности его воспитания, уровень дохода семьи, полноценность семьи, условия проживания, отношения со сверстниками, все диагнозы и проблемы из истории болезни, сложившуюся на текущий момент картину мира данного человека, наличие первой любви, либо девушки, либо половой зрелости, а также еще много-много чего. Иначе говоря, ЧТОБЫ РАЗОБРАТЬСЯ В ЧЕЛОВЕКЕ, НУЖНО ЕГО РАЗОБРАТЬ таким образом, чтобы в ходе анализа каждый элемент оказался бы целостным и вносил бы весомый вклад в понимание проблемы, перед которой мы стоим и которую пытаемся решить. Многие по этому поводу вполне могут возопить: «Да как же так! Это проникновение в личную жизнь человека, это нарушение его прав!» На это, господа, можно ответить тем, что часто нам приходиться выбирать между правами и жизнью, а жизнь как-то более жизненна, нежели ментальный продукт некогда ее обладателей (речь тут и о прошлом, и о настоящем, и о будущем). Выявив в каком-либо отдельном аспекте проблему, требующую незамедлительного решения, мы теперь знаем, на что делать акцент, а потому и имеем шансы помочь человеку дополучить социализацию, когда-то частично упущенную в виде важнейших фрагментов сознания.

Последнее, о чем бы мне хотелось поговорить в рамках нашей темы – это жизненный опыт. Лично для меня эта категория является предметом с не выясненной до конца сущностью. Чем же измерять жизненный опыт? Естественно, количеством пережитых ситуаций и принятых в них правильных, либо неправильных решений. Возраст я бы рассматривал в отношении жизненного опыта исключительно как дополнительный компонент, поскольку многие, заявляя о чьем-то или о своем жизненном опыте, в первую очередь намекают на свой немаленький возраст. Однако последнее в свете того, что жизненный опыт это прожитые ситуации и принятые решения, является в корне неверным. Человек семьдесят лет может прожить в деревне в одиночестве, увидев за свою жизнь только крайне скудный кусочек мира. Зато молодой человек лет двадцати может жить в крупном мегаполисе и переживать столько различных социальных ситуаций, что многие бы по-черному ему позавидовали. Выходит, что жизненный опыт этого молодого человека из мегаполиса претендует на право быть больше, чем жизненный опыт одинокого старика из деревни.

Если обобщать мой рассказ про жизненный опыт одной лишь единственной фразой, то я бы сказал так: «Возраст ничто. Главное то, что у тебя в голове».

10 апреля 2013 г.

 

Посыл

Начать нужно с того, что слово «посыл» едва ли адекватно переводимо с русского языка на любой иностранный. По крайней мере, одна операция по переводу данного слова меня сильно удивила.

Введя слово «посыл» в электронном переводчике, я получил английскую версию данного слова, а именно message. Обратный перевод итогового слова, очевидно, означал, сообщение, либо же послание (в другой электронной программе перевода). Впрочем, есть, помимо message, и синоним на том же языка «посыла» - sending (отправление, посылание). Итак, проведя двухшаговую операцию со словами «посыл» и «message», я пришел к выводу, что для машины, фактически не имеющей искуственного интеллекта (так как интеллект – вещь в первую очередь креативная по своей природе), слова «посыл», а также «сообщение» и «послание» - одно и то же по своему смыслу. Но ведь это ни в коем случае не так, и в данной работе я покажу, что посыл является лишь составной частью послания, расскажу о посыле как вещи невещественной и вездесущей.

Многим, я думаю, знакома вопрошающая фраза «посыл ясен?». А собственно, что же конкретно здесь ясно – то есть понятно, что ясен здесь посыл, но покажите нам его, ибо мы хотим знать, как он выглядит. Выглядит он также, как изреченное слово, но не в смысле, что составляет его – визуально он никак не выглядит, зато схватывается ментально. В этом и заключается коренная суть, что посыл – вещь исключительно ментальная. Все стороннее – звуки от слова, реализация идей на практике (для чего посыл, собственно, зачастую и делается) и так далее – это побочные его эффекты. Фраза «посыл ясен?» по факту означает, что другой мог бы не то что услышать или увидеть слова своего собеседника либо оппонента, но понять невербальную по своей природе мысль, которую до него доносят.

Посыл невербален, и далеко не каждый может его с ходу схватить, так как интеллектуальный ресурс любых и даже умнейших на планете живых существ для этого просто не приспособлен и, мало того, никогда приспособлен не будет, так природа, как известно, не создает ничего идеального. В основном несхватываемость посыла объясняется разностью языков общающихся. Ввиду того, что между всеми живыми существами Вселенной отсутствует единая языковая коммуникативная система, в которой муравей и человек, собака и орел друг друга легко понимали бы, посыл и является лишь частью послания и не может существовать как самостоятельный инструмент коммуникации, не может не состоять в связке с вербальным аспектом, разнообразие которого неисчислимо в принципе. Итак, посыл плюс вербальный аспект, то есть средство выражения посыла в виде вымещения его вовне – равно послание.

Помимо вербального, у послания, однако, может быть также и аспект жестикулятивный, который может идти во время выражения посыла либо самостоятельно, либо быть поддержанным вербальным аспектом. Вот пример жестикулятивного аспекта: человек глазами нам говорит: «Не смей подходить сюда, иначе для тебя это плохо закончится». Мы уловили посыл, суть которого, по сути, та же самая, что я только что прописал здесь вербально. Но четко выразить данный посыл мне не под силу, поскольку существует еще множество словесных выражений, способных выразить его ничуть не хуже, чем в только что приведенном мной способе. Тем самым я напоминаю читателю о невербальности посыла, но не для того, чтобы данный текст смотрелся красиво, а для того, чтобы акцентировать лишний раз внимание на данном свойстве посыла, ведь оно очень важно в данном контексте работы.

Можно прочитать повесть и не суметь пересказать ее основной сюжет и главную мысль, все это выразив в паре-тройке предложений. Фактически это знает, что посыл был либо не до конца усвоен, либо вовсе не схвачен прочитавшим произведение. А следовательно, не было получено и авторское послание. Можно прочитать работу «Посыл» и не понять, о чем она – и здесь посыл тоже не будет схвачен. Замечу, что упомянутое уже в работе слово sending, помимо «послания», означает и «отправление». Это английское слово тем самым как нельзя лучше подтверждает мысль о том, что посланию всегда свойственна направленность вовне, пусть даже толком неизвестен адресат. Писатель, издающий свою книгу многотысячным тиражом, пусть и посвятивши ее кому-либо не может знать имен тех многих тысяч, кто ее приобретут – вот суть частой неизвестности и даже абстрактности адресата, которому направлено данное послание, обретшее на практике форму предмета под названием «книга». Посыл и вербальный аспект при этом находятся строго внутри книги. Мы-то с вами знаем, что предложения в тексте состоят из слов, то есть существование их возможно только при наличии вербального аспекта. Вот поэтому любая книга (или любой текст, что находится перед нашими глазами) существует только благодаря вербализации.

Посыл может четко пониматься человеком, но тот никак и никогда не сможет его вербализировать, зато действовать согласно данной максиме хоть всю свою жизнь. Есть, скажем, такое понятие, как «смысл жизни»: никто не знает его конкретное и четко установленное (каждому свое) содержание, но все могут примерно представлять, что в него входить, и подчас совершают безуспешную попытку вербализировать данное послание, исходящее то ли из разума, то ли от небесной канцелярии, и при этом мы все его держатели, так вопрос смысла жизни относится к каждому из нас без исключения. То есть посыл данного послания изначально живет внутри нас и даже передается по наследству неизвестно на каком уровне (генетический, физический и т.д.), а также исходит из бытия-вне-нас. Чем заканчивается определение смысла своей жизни, или жизни вообще, мы прекрасно знаем: фактически это провал, потому что неудачной оказалась вербализация, проходящая под диктовку ограниченности нашего ума. Смысл жизни, впрочем, с годами у человека может меняться, а также вообще пропадать, но это не отменяет его возможное существование. А статус возможного оно имеет лишь потому, что никому никогда не дано полностью вербализировать посыл данного послания.

Непременно, посыл бывает разный по силе. Наиболее жесткий будет нами ввиду стрессовой ситуации усвоен в разы лучше, чем при относительном спокойствии разума во взаимодействии с другими индивидами, либо просто окружающей средой.

Вот, вкратце, то, что я на сегодня хотел сказать о посыле. Возможно, я забыл в данном тексте упомянуть еще какие-то важные моменты, но считаю, что сказал именно то, что должен был. Надеюсь, что посыл этой работы вам ясен и вы при своем желании сможете его запросто вербализировать.

9 мая 2013 г.

 

«Суицид ради ускорения смерти как рациональный вид»

Хотелось бы сказать о наиболее благородном виде суицида, и имя ему – суицид ради ускорения смерти. Многим эта идея может показаться, по меньшей мере, странной, но это их личное дело.

Многие считают самоубийство тяжким грехом, и фигурирует в формировании такого мнения не только религия, Говоря о сущности суицида, объяснение ему возможно такое, что не было выдержано испытание вечностью из-за слабовольности человека-самоубийцы, или что человек отнял у себя жизнь, поступив наперекор Богу, монополисту этого права. Последняя точка зрения, в отличие от первой, не рациональна и вызывает, честно говоря, умиление. Совершается суицид в основном за счет эмоциональных переживаний, и каждый случай здесь индивидуален в плане ассортимента эмоций для каждого отдельно взятого суицида.

Суицид ради ускорения смерти – рациональный суицид, в основу которого положен холодный расчет, завязанный на скорейшее избежание потенциальным самоубийцей физических и душевных мучений. К этому виду можно отнести эвтаназию смертельно больного пациента, знающего, что он не выживет и уже уставшего бороться с трудностью выживания, условно говоря, на больничной койке. Об эвтаназиях мы в этой работе подробнее говорить не будем за ненадобностью провокации бесполезной дискуссии. Совершать суицид ради ускорения смерти, кстати, нужно лишь тогда, когда самоубийца четко знает, что в ближайшее время ему, бесспорно, не жить.

Ярчайший и потрясающий пример суицида ради ускорения смерти мы можем увидеть в фильме Федора Бондарчука «Девятая рота». Суть рассматриваемого нами эпизода из этого фильма такова: в советско-афганской войне во время боя девятой роты с «духами» солдат по прозвищу Воробей получает тяжелое, очень мучительное для него ранение и отползает за большой камень, где временно находится в безопасности от вражеских пуль; он ждет приближения к нему «духов» на расстояние выстрела практически в упор, держа в руках гранату и еле вынося сильнейшую боль из-за огнестрельного ранения; при этом Воробей слышит шаги приближающихся врагов, даже не видя их самих; когда несколько «духов» подходят к камню сзади с двух сторон на нужное расстояние, происходит взрыв… В итоге и враги убиты, и Воробей выполнил перед смертью долг перед Родиной. Вы спросите: а почему это суицид ради ускорения смерти? Дело-то в том, что Воробей подорвался от гранаты раньше, чем его застрелили враги.

В третьем примере суицида ради ускорения смерти наш главный герой – террорист, совершивший массовое убийство, а также, возможно, захвативший заложников. Засев в засаду и ведя, либо не ведя переговоров с полицией, он приблизительно высчитывает срок лишения свободы за свои совершенные деяния и понимает, что ему светит пожизненное заключение, либо смертная казнь. Ни того, ни другого он желает, плюс эмоциональный центр вдруг дает бой. Собравшись с духом и рассудив, что выхода для него из этой ситуации нет, террорист частично под влиянием эмоций принимает решение застрелиться, чтобы избежать наказания за то, что сделал, ведь в его случае смерть можно только отсрочить (но не в таком качестве, как для всех людей).

Таким образом, суицид ради ускорения смерти я призываю признать благородным, а все другие виды самоубийства по-прежнему осуждать.

Каждому отведен свой срок? Ерунда, мы его сами себе создаем, а его продолжительность обусловлена исключительно индивидуальным контекстом каждого из нас.

23 июля 2012, 4 марта 2013 г.

 

Три типа боли

Прежде всего, хотелось бы отринуть возможное суждение, согласно которому жизнь сама по себе есть боль – ничего подобного. Да, каждый из нас несет в себе через года какую-либо боль – боль и душевную, и физическую. Тут не работает принцип, согласно которому вступив во что-либо, мы сами (в данном случае в роли нас выступает боль) становимся частью этого. Боль есть существенный элемент человеческого бытия, да и не только человеческого. Без боли невозможно полноценно воспринимать бытие, то есть таким, какое оно есть.

Как ни тяжела, ни отвратительна для нас боль, но мы лишь усугубляем свое положение, прибавляя к нашим ее ощущениям эмоционально-временной аспект, который является неотъемлемым. Увеличенная за счет негативных эмоций доля пессимизма в нашем разуме во время боли нам вредит, потому самовнушение и не является подлинной болью, а лишь дискредитатором и помехой адекватного ее восприятия. Преувеличивать свою боль для себя самого не нужно хотя бы потому, что на фоне жизни боль мелка и убога, но оттого и ужасна. Иными словами, мы порой придаем боли преувеличенное значение, когда она этого вовсе не заслуживает. Бывает, правда, и так, что она достойна обратного.

Все мы несем хоть какое-то количество боли сквозь года, со временем ее невольно приобретая по разным причинам. Но также боли со временем становится либо больше, либо меньше. Если ее становится лишь больше, трагична судьба такого человека. Если же меньше, то душа становится все ближе и ближе к обретению равновесия и спокойствия. Жизнь не есть боль, но боль есть жизнь. А все потому, что боль неотделима от бытия живущего, а в небытии боли не существует. Так, по крайней мере, могут считать живущие.

Боль бывает разной. Подразделением на физическую и душевную боль классификация ее не исчерпывается. Разделим боль также на моментную, продолжительную и завершающую – таковы три ее типа. Соответственно, боль бывает физическая продолжительная, душевная моментная и т.д. Не настаиваю на правильности этой классификации, однако считаю ее вполне подходящей для описания боли в контексте времени. Конечно же, боль всегда протекает в каком-либо месте, а именно в чьем-либо разуме или теле, но время является определяющим моментом, с помощью которого и в котором протекает боль. Мы не можем себе представить отсутствие времени в принципе. Условимся, что без него боли как таковой не существовало бы, равно как и всех нас. Боль всегда протекает во времени и из-за времени как определяющего контекстуального фактора, по сравнению, например, с местом. Возвращаясь к классификации, хотелось бы обратить ваше внимание на то, что моментную и продолжительную боль я за одну и ту же не считаю, а потому и подразделяю их. Более подробно я об их разнице еще скажу. Каждый из трех типов боли достоин более детального рассмотрения, что ниже мной и представлено.

Первый тип из классификации – моментная боль. Стоит предостеречь читателя от ложного суждения, что такой тип боли сводится исключительно к боли физической. Отнюдь нет. Оба вида боли – физическая или душевная – в этом типе представлены практически равноправно. Раз уж мы ранее говорили о различии моментной и продолжительной боли, то теперь настал момент, когда пора раскрыть это различие.

Начнем, собственно, с моментной боли. Как следует из названия, по времени она непродолжительна. Ее временной промежуток – от доли секунды до нескольких минут. Несмотря на это, последняя граница представляется сомнительной. Тут нужно исходить из того, какой срок мы именуем слово «долго», то есть необходимо выяснять и четко знать, какое количество времени есть «недолго» и какое – «недолго». В каждом случае наше внутреннее осознание длинноты определенного количества времени сугубо индивидуально. Кто-то может говорить об ожидании в течение часа как о не очень долгом сроке, а для кого-то один час – срок не приятный и долгий. Кстати говоря, одна и та же боль, всплывающая временами ненадолго, а точнее на указанные мной сроки – это на деле несколько различных моментных болей, если только речь идет о боли физической. Боль душевная к этому моменту не относится.

Продолжительная боль, второй тип из классификации, имеет боле длительный срок протекания. Предположим, что речь идет о нескольких днях, неделях, месяцах и более. Различие этих двух типов боли не только в сроках. Стоит заметить и тот факт, что продолжительная боль и имеет намного большее для нас значение, нежели моментная.

Не обойдемся мы и без примеров. Порезаться острым лезвием – значит испытать боль физического вида и моментного типа, то есть физическую моментную боль. Потеря близкого человека порождает душевную продолжительную боль, ведь со временем состояние горя проходит, заменяясь памятью о человеке. Однако не стану отрицать и того, что в этом примере боль может быть в отдельных случаях и завершающей, все-таки кто-то может не вынести смерти близкого и уйти в мир иной. Кстати говоря, эмоции после воспоминания об умершем (с эффектом слез, что происходит весьма часто) порождают уже новую боль. Терпение насмешек над собой от других людей – это еще один пример моментной боли, которая эмоциональным отпечатком в ходе межчеловеческого взаимодействия ложится на разум. Порой такая душевная боль из моментной может стать продолжительной, а не ее имитацией в качестве самовнушения, и это различие всегда важно уловить. Аналогичный терпению насмешек пример – узнавание себя в тексте, скажем, песни. А затруднение дыхания ввиду астмы за определенный период времени (скажем, в несколько дней) – это один из примеров физической продолжительной боли. Возобновление затруднения дыхания как ухудшение состояния больного после этих нескольких дней стоит трактовать как новую боль – и так во всех аналогичных случаях (независимо, моментная это или продолжительная эта боль). Один из случаев душевной моментной боли – временное пришествие бытийного пессимизма у больного: «почему я мучаюсь?», «я никогда не выздоровею», «кому я нужен такой больной?», «я больше так не могу», «больше так не хочу» и прочие подобные шаблонные суждения – временами такое бывает.

И, наконец, третий, последний тип из классификации – это завершающая боль, самая ужасная в плане нашей оценки из всех трех. Быть она может и физической и душевной, но конечной ее границей является смерть, будь то, допустим, человек.

23 июля 2012 г.

 

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: