Значение монастырей в заселении Европы

Значение монастырей в заселении Европы

Эти требования, служившие средством для умерщвления плоти, фактически заставляли монашествующую братию принимать горячее участие в обработке девственной почвы Европы. Монастыри расчищали громадные дремучие леса, покрывавшие в то время почти всю западную Европу, и превращали лесную область обработкою первобытной почвы в луговые и полевые угодья. На расчищенных местах разводились сады и огороды; самые большие аскеты были вместе с тем и трудолюбивыми работниками, при этом труд регулировался не заработной платой и не принуждением, а высшими этическими и религиозными нормами: чтобы смирить себя, люди подвергали себя трудовой аскетической тренировке. За труд брались по тем же мотивам не только низший класс, и не только монахи, но иногда даже весьма высокопоставленные лица.

В аскетизме средневековая культура имеет такой стимул труда, с которым, конечно, не может сравниться никакой другой, — ни принуждение, ни личный интерес, ни профессиональный долг. И в известном смысле можно сказать, что фундамент европейской культуры заложен трудом аскетов.

Совершенно независимо от своих прямых намерений монастыри становились насадителями культуры и колонизующими центрами, как это свидетельствуется экономическими историками. Приведу, например], суждение французского ученого Э. Левассера. «Известно, что обширные пространства невозделанных полей, болот, лесов были обращены под культуру с VI по X века монахами, которые селились в диких местах, среди лесов и которые приносили с собой одновременно и свет религии, и приемы земледелия. Монахи ордена св. Бенедикта всегда носили за поясом серп для напоминания, что первая их обязанность была возделывать землю. Их упорным трудом в течение первых веков нового времени увеличились земельные богатства и ускорилось развитие центральной Европы.

Их ремесленный труд, хотя и не оставил столь глубоких следов и столь живых воспоминаний в памяти людей, оказал однако большое влияние на средневековую промышленность. Промышленному труду в древности всегда усвоялся уничижающий характер, потому что он имел корни в рабстве; после вторжения варваров их грубость, в связи с упадком городов, препятствовала его восстановлению. И лишь церковь, провозглашая, что и И[исус] Христос был усыновлен плотником и апостолы были простыми рабочими, возвестила миру, что труд заслуживает уважения, поскольку вызывается необходимостью. Монахи доказывали это своим примером и тем самым создавали и для ремесленников право на некоторое признание, в котором отказывало им античное общество» [168].

В этом отношении роль монастырей как в Западной Европе, так и у нас, в России, отличается одинаковыми чертами. Профессор Ключевский в своем курсе русской истории так характеризует экономическое значение наших монастырей, помещавшихся в пустынных и диких местах: «Три четверти пустынных монастырей XIV и XV вв. были такими колониями, образовались путем выселения их основателей из других монастырей, большей частью пустынных же. Пустынный монастырь воспитывал в своем братстве, по крайней мере, в наиболее восприимчивых его членах особое настроение, складывался особый взгляд на задачи иночества; основатель его некогда ушел в лес, чтобы спастись в безмолвном уединении, убежденный, что в миру, среди мирской “молвы”, это невозможно. К нему собирались такие же искатели безмолвия и устраивали пустыньку. Строгость жизни, слава подвигов привлекала сюда издалека не только богомольцев и вкладчиков, но и крестьян, которые селились вокруг богатейшей обители, как религиозной и хозяйственной своей опоры, рубили окрестный лес, ставили и деревни, расчищали нивы, “искажали пустыню”, по выражению жития преп. Сергия Радонежского. Здесь монастырская колонизация встречалась с крестьянской и служила ей невольной путеводительницей. Так на месте одинокой хижины отшельника вырастал многолюдный, богатый и шумный монастырь. Но среди братии нередко оказывался ученик основателя, тяготившийся этим неиноческим шумом и богатством; верный духу и преданию своего учителя, он с его же благословение уходил от него в нетронутую пустыню, а там тем же порядком возникала новая лесная обитель. Иногда это делал даже не раз и сам основатель, бросая свой монастырь, чтобы в новом лесу повторить свой прежний опыт. Так, — заключает профессор Ключевский, — из одиночных разобщенных местных явлений складывалось широкое колонизационное движение, которое, исходя из нескольких центров, в продолжении четырех столетий проникало в самые неприступные медвежьи углы и усеивало монастырями обширные лесные дебри средней и северной России» [169].

«Экономический человек» в средние века

Однако, очевидно, из понимания труда как педагогического средства вытекает, что его задачам ставятся определенные и узкие границы. То понимание задач производительного труда, которое столь обычно в современной жизни и политической экономии, здесь совершенно не нашло бы места. Ведь современная политическая экономия оперирует с представлением о так называемом «экономическом человеке», — согласно ему каждый стремится своим трудом получить наибольшую выгоду, достигнуть наибольшего обогащения. Это предположение, в значительной степени соответствующее теперешней экономической действительности, в которой стремление к обогащению составляет цель производства, совершенно не соответствует жизни средних веков, насколько она определялась вышеуказанным аскетическим мировоззрением. «Экономический человек» современности был бы сурово осужден средневековым миром. Вся аскетическая дисциплина стремится связать по рукам и ногам «экономического человека» и ограничить его стремление только пределами необходимого.