Заключение

Мы видели, что платонизм и христианство имеют существенные различия между собою в самых основных вопросах философии хозяйства. Однако при сопоставлении их с новейшим экономизмом гораздо явственнее выступают черты, их между собою сближающие: философия хозяйства, фактически господствующая в современной экономической науке и задающая тон новейшей культуре, имеет характер в равной мере чуждый и платонизму, и христианству. Понимание жизни как противоборства разных духовных начал, обще и христианству, и платонизму, но чуждо современному экономизму, которым утрачен их самый существенный мотив в интересующем нас отношении — именно идеал аскетической культуры. Новейший экономизм, с его представлением о homo oeconomicus[743], единственный мотив которого есть стремление к богатству, сопровождающемуся ростом потребностей, представляет собой, конечно, полное отрицание того мировоззрения, для которого хозяйственная деятельность человека ни в каком случае не имеет самостоятельного, самодовлеющего значения, но должна быть регулируема высшими, сверх–экономическими мотивами. Самодовлеющий экономизм и экономическая аскеза как одно из проявлений общей духовной борьбы человека — такова эта антитеза, существующая между платонизмом и христианством, с одной стороны, и новоевропеизмом — с другой: господством экономических инстинктов и верой в их полную законность и даже единственность определяется его экономическая мораль. Новейший экономизм духовно зародился в так называемом гуманизме и, в частности, ознаменовался восстановлением в своих правах Платона, отличаясь даже особенным пред ним преклонением (основание платоновской академии во Флоренции)[744], однако по всему духу своему был чужд самому существенному в платонизме, именно тому, что сближает его с христианством, — его аскетической антропологии. Весь гуманизм был проникнут антихристианским, а вместе и антиплатоническим отрицанием аскетизма и стремлением поставить взамен его культ «естественного» человека, освободив его от всяких уз идеала и предоставив его инстинкту и неизбежно проистекавшему отсюда культу силы, понимаемой в стихийном, натуралистическом смысле. Если на своей вершине этот масштаб жизни имеет титанизм — одинаково в пороке или творчестве — Александра Борджиа или Леонардо да Винчи, то на низах своих он переходит в мелкий мещанский эгоизм, беззастенчивый и наивный. Из последнего родился и новоевропейский homo oeconomicus в таком его виде, как он был зарисован политическою экономией, примерно, Давида Рикардо или представителей манчестерской школы.

Политическая экономия с ее миросозерцанием не сразу родилась из гуманизма, прошло приблизительно два столетия влияния гуманистических идей, «века просветительства», когда из учений о «естественном человеке» определенно отдифференцировалась политическая экономия физиократов и А. Смита, постепенно ставшая на свои собственные ноги и даже позабывшая о своей духовной колыбели. Беспредельный эгоизм, гедонизм и сенсуализм образовали как бы саму собою разумеющуюся основу экономизма, который и окристаллизовался теоретически в нормативной идее политической экономии — экономическом человеке, практически же в современном предпринимателе, поскольку он воплощает в себе тот же дух. И этот дух одинаково царит и среди «буржуазных» экономистов, и в новейшем социализме, представляющем собою лишь разновидность экономического гедонизма и оставляющем совершенно незатронутой эту духовную его основу. Новейший социализм совершенно в таком же смысле, как экономизм, представляет собой духовное порождение гуманизма с его оптимизмом. Источник же этого оптимизма заключается в особом понимании человеческой природы, для которого человек есть механизм, — все равно, материальный или психологический, — и достаточно поставить его в соответствующую внешнюю среду, правильно его завести, и он станет работать безукоризненно, средством же для этого является социально–экономическая реформа в духе социализма. Проблема зла вообще, в частности, социального, превращается в проблему надлежащего устройства социального механизма. О человеке в современном экономизме утверждается сразу и слишком много, и слишком мало, дается оценка и преувеличенная, и преуменьшенная. С одной стороны, он считается правым и не подлежащим никакому высшему суду и в своей экономической деятельности, но с другой — он нередко приравнивается к автоматическому механизму, чуждому свободы и творчества. Во всяком случае, одно отсутствует в современном экономизме бесповоротно: это — чувство греха и трагедия греховности, поврежденности мира и человека при сознании высшей природы последнего. Натурализм, лежащий в основе экономизма и свое общее выражение получающий в разных формах: бентамизма, дарвинизма, экономического материализма, философского материализма и т. п., вселяя в человека правый или неправый (об этом можно разно думать) мир, мирит человека с собой, в противоположность тому состоянию непрерывного противоборства, которое отличает аскетическое мироощущение в платонизме и христианстве. Потому между натуралистическим экономизмом и аскетизмом (или, если угодно, аскетическим экономизмом), помимо частных черт сходства или различия, существует духовная непримиримость, отталкивание, вытекающее из самых основных духовных устремлений. Можно даже сказать, что в частных вопросах экономического поведения им легче найти общий язык и общую почву, как это и могло бы быть подтверждено сопоставлениями отдельных взглядов, нежели в основном духе их, где гуманизм и аскетизм, или, что то же, новоевропеизм и христианство с платонизмом друг друга исключают: aut–aut [745].

Новая история отмечена победой гуманистически–натуралистического духа, им помазана новоевропейская цивилизация. Он казался настолько торжествующим, что даже представлялось странным и неуместным поднимать вопрос о его судьбе, — настолько его победа казалась прочной и окончательной, причем будущее сулило ему новые и, по–видимому, непреоборимые успехи. Но так только казалось тем, кто в упоении от успехов новоевропейской цивилизации не умел или не хотел видеть зловещих ее провалов. Ныне, в огне европейской войны, творится всемирно–исторический суд над новоевропейской цивилизацией с ее гуманизмом и экономизмом. Поставлены под вопрос и ее прочность, и еще более ее ценность. Та наивная непререкаемость, которую вчера еще имели для большинства основные ее верования, ныне должна быть, во всяком случае, поставлена под сомнение, и вчерашние догматы должны стать сегодня проблемами. Смысл совершающихся событий не обозначился окончательно, они не вполне еще созрели, и мы не будем здесь гадать о будущем. Но есть уже достаточные основания и настоятельная нужда в новых усилиях самосознания и критического раздумья, которое не может не относиться в первую очередь к духовным основам современного хозяйства. А при этой саморефлексии неизбежно сравнение современной эпохи с другими эпохами, духовно от нее отличающимися, — в частности, с основами аскетического мировоззрения в христианстве и платонизме. Поэтому тема эта не только представляет научно–исторический интерес, но получает и живой смысл для современности.