II. Бихевиоризм и теория среды

Теория среды у просветителей

Диаметрально противоположную инстинктивизму позицию занимают представители теории среды. Они утверждают, что человеческое поведение формируется исключительно под воздействием социального окружения, т. е. определя­ется не "врожденными", а социальными и культурными факторами. Это касается и агрессивности, которая явля­ется одним из главных препятствий на пути человеческо­го прогресса.

Уже философы-просветители рьяно отстаивали эту идею в самой радикальной ее форме. Они утверждали, что чело­век рождается добрым и разумным. И если в нем развива­ются дурные наклонности, то причиной тому — дурные обстоятельства, дурное воспитание и дурные примеры. Многие считали, что не существует психических различий между полами (l'аme n'a pas de sex[32]) и что реально суще­ствующие различия между людьми объясняются исключи­тельно социальными обстоятельствами и воспитанием. Следует отметить, что в противоположность бихевиористам эти философы имели в виду вовсе не манипулирова­ние сознанием, не методы социальной инженерии, а соци­альные и политические изменения самого общества. Они верили, что "хорошее общество" обеспечит формирование хорошего человека или, по крайней мере, сделает возмож­ным проявление его лучших природных качеств.

Бихевиоризм

Основателем бихевиоризма является Д. В. Уотсон. Глав­ной предпосылкой этого психологического направления еще в 1914 г. стала идея о том, что "предметом психологии является человеческое поведение". Как и представители логического позитивизма*, бихевиористы выносят за скобки все "субъективные факторы, которые не поддаются непос­редственному наблюдению, такие как: ощущение, воспри­ятие, представление, влечение и даже мышление и эмо­ции, коль скоро они имеют субъективную природу".

На пути своего развития от чуточку наивных формули­ровок Уотсона до филигранных необихевиористских кон­струкций Скиннера бихевиоризм претерпел довольно за­метные изменения. И все же речь идет скорее о совершен­ствовании первоначальной формулировки, чем о возник­новении новых оригиналыных идей.

Необихевиоризм [33] Б. Ф. Скиннера

Необихевиоризм опирается на тот же самый принцип, что и концепция Уотсона, а именно: психология не имеет права заниматься чувствами или влечениями или какими-либо другими субъективными состояниями[34]; он отклоняет лю­бую попытку говорить о "природе" человека, либо конст­руировать модель личности, либо подвергать анализу раз­личные страсти, мотивирующие человеческое поведение. Всякий анализ поведения с точки зрения намерений, целей и задач Скиннер квалифицирует как донаучный, ненаучный и как совершенно бесполезную трату времени. Психология должна заниматься изучением того, какие механизмы сти­мулируют человеческое поведение (reinforcements) и как они могут быть использованы с целью достижения макси­мального результата. "Психология" Скиннера — это на­ука манипулирования поведением; ее цель — обнаруже­ние механизмов "стимулирования", которые помогают обес­печивать необходимое "заказчику" поведение.

Вместо условных рефлексов павловской модели Скиннер говорит о модели "стимул — реакция". Иными слова­ми, это означает, что безусловно-рефлекторное поведение приветствуется и вознаграждается, поскольку оно жела­тельно для экспериментатора. (Скиннер считает, что по­хвала, вознаграждение являются более сильным и дей­ственным стимулом, чем наказание.) В результате такое поведение закрепляется и становится привычным для объекта манипулирования. Например, Джонни не любит шяинат, но он все же ест его, а мать его за это вознаграж­дает (хвалит его, одаривает взглядом, дружеской улыб­кой, куском любимого пирога и т. д.), т. е., по Скиннеру, применяет позитивные "стимулы". Если стимулы работа­ют последовательно и планомерно, то дело доходит до того, что Джонни начинает с удовольствием есть шпинат. Скин­нер и его единомышленники разработали и проверили це­лый набор операциональных приемов в сотнях экспери­ментов. Скиннер доказал, что путем правильного приме­нения позитивных "стимулов" можно в невероятной сте­пени менять поведение как животного, так и человека — и это даже вопреки тому, что некоторые слишком смело называют "врожденными склонностями".

Доказав это экспериментально, Скиннер, без сомнения, заслужил признание и известность. Одновременно он под­твердил мнение тех американских антропологов, которые на первое место в формировании человека выдвигали со­циокультурные факторы. При этом важно добавить, что Скиннер не отбрасывает полностью генетические предпо­сылки. И все же, чтобы точно охарактеризовать его пози­цию, следует подчеркнуть: Скиннер считает, что, невзи­рая на генетические предпосылки, поведение полностью определяется набором "стимулов". Стимул может созда­ваться двумя путями: либо в ходе нормального культур­ного процесса, либо по заранее намеченному плану.

Цели и ценности

Эксперименты Скиннера не занимаются выяснением целей воспитания. Подопытному животному или человеку в экс­перименте создаются такие условия, что они ведут себя вполне определенным образом, А зачем их ставят в такие условия — это зависит от руководителя проекта, который выдвигает цели исследования. Практика-экспериментато­ра в лаборатории в общем и целом мало занимает вопрос, зачем он тренирует, воспитывает, дрессирует подопытное животное (или человека), его скорее интересует сам про­цесс доказательства своего умения и выбора методов, адек­ватных поставленной цели. Когда же мы от лабораторных условий переходим к условиям реальной жизни индивида и общества, то возникают серьезные трудности, связан­ные как раз с вопросами: зачем человека подвергают ма­нипуляции и кто является заказчиком (кто ставит, пре­следует подобные цели)?

Создается впечатление, что Скиннер, говоря о культу­ре, все еще имеет в виду свою лабораторию, в которой психолог действует без учета ценностных суждений и не испытывает трудностей, ибо цель эксперимента для него не имеет значения. Это можно объяснить по меньшей мере тем, что Скиннер просто не в ладах с проблемой целей, смыслов и ценностей. Например, он пишет: "Мы удивля­емся, когда люди ведут себя необычно или оригинально, не потому, что подобное поведение само по себе достойно удивления, а потому, что мы не знаем, каким способом можно простимулировать оригинальное, из ряда вон вы­ходящее поведение". Подобное рассуждение движется в по­рочном кругу: мы удивляемся оригинальности, ибо един­ственное, что мы в состоянии зафиксировать, — так это то, что мы удивляемся.

Однако зачем мы вообще обращаем внимание на то, что не является достойной целью? Скиннер не ставит это­го вопроса, хотя минимальный социологический анализ способен дать на него ответ. Известно, что в различных социальных и профессиональных группах наблюдается различный уровень оригинальности мышления и творче­ства. Так, например, в нашем технологически-бюрократическом

обществе это качество является чрезвычайно важным для ученых, а также руководителей промышленных предприятий. Зато для рабочих высокий творческий по­тенциал является совершенно излишней роскошью и даже создает угрозу для идеального функционирования систе­мы в целом.

Я не думаю, что наш анализ способен дать исчерпыва­ющий ответ на вопросы об оригинальности мышления и творчества. С точки зрения психологии многое свидетель­ствует о том, что творческое начало, а также стремление к оригинальности имеют глубокие корни в природе чело­века, и нейрофизиологи подтверждают гипотезу, что это стремление "вмонтировано" в структуру мозга. Я хотел бы подчеркнуть следующее: Скиннер попадает в сложное положение со своей концепцией потому, что не придает никакого значения поискам и находкам психоаналити­ческой социологии, считая, что если бихевиоризм не зна­ет ответа на какой-либо вопрос, то ответа и вовсе не су­ществует.

Приведу пример, свидетельствующий о расплывчатости скиннеровских представлений о ценностях.

Большинство людей согласится, что решение о путях и способах создания атомной бомбы не содержит ценностных суждений, зато они не согласятся с утверждением, что реше­ние о создании такого оружия в принципе было свободно от ценностных суждений. Главное различие между этими пози­циями, видимо, состоит в том, что ученые-практики, руково­дящие конструированием бомбы, — все на виду, в то время как создатели культуры, в рамках которой возникла бомба, остаются в тени. И мы не можем предсказать успешность или провал культурных открытий с такой же степенью точности, как это имеет место в отношении физических открытий. А потому в этих случаях мы прибегаем к ценностным суждени­ям, к догадкам, предположениям и т. д. Ценностные сужде­ния лишь там выходят на верный след, где этот след остави­ла наука. А когда мы научимся планировать и измерять мел­кие социальные взаимодействия и другие явления культуры с такой же точностью, какой мы располагаем в физической технологии, то вопрос о ценностях отпадет сам собой.

Главный тезис Скиннера сводится к следующему. Не вызывает сомнения тот факт, что целостные суждения отсутствуют как при решении построить атомную бомбу, так и при техническом решении этой проблемы. Разница состоит лишь в том, что мотивы построения бомбы не совсем "ясны". Может быть, профессору Скиннеру они и впрямь неясны, зато многим историкам эти мотивы по­нятны.

На самом деле решение о создании атомной бомбы име­ло под собою более чем одну причину (то же самое отно­сится и к водородной бомбе). Первая — это страх, что Гитлер сделает такую бомбу, кроме того, — желание об­ладать сверхмощным оружием вбудущих конфликтах с Советским Союзом; инаконец — внутренняя логика раз­вития общественной системы, которая вынуждена посто­янно наращивать вооружение, чтобы чувствовать уверен­ность перед лицом конкурирующих систем.

Однако кроме этих чисто военных стратегических и по­литических оснований, я полагаю, была еще одна не ме­нее важная причина. Я имею в виду ту максиму, которая превратилась в аксиоматическую норму кибернетического общества: "Нечто должно быть сделано, если только это технически возможно". И когда возникает возможность производства ядерного оружия, оно не может не быть про­изведено, даже если это несет угрозу всеобщего уничтоже­ния. Если появляется возможность полететь на Луну или другие планеты, то это должно произойти даже ценой мно­гочисленных лишений людей, живущих на Земле. Этот принцип означает отрицание всех гуманистических ценно­стей, место которых занимает одна высочайшая ценностная норма "технотронного" общества[35].

Скиннер не дает себе труда изучить причины создания бомбы и предлагает нам подождать, пока бихевиоризм рас­кроет эту тайну. В своих воззрениях на социальные процессы он проявляет такую же беспомощность, как и при обсуждении психических процессов: т. е. он совершенно неспособен понять скрытые (невербальные) мотивы тех или иных общественных явлений. А поскольку все то, что люди говорят о своих мотивах и в политической, и в лич­ной жизни, фактически является фикцией, поскольку вербально выраженные мотивы лишь скрывают истину, то понимание социальных и психических процессов оказыва­ется блокировано, если исследователь довольствуется лишь словесным материалом. Но иногда, сам того не замечая, Скиннер потихоньку протаскивает ценностные категории. Например, он пишет: "Я уверен, что никто не хочет раз­вития новой системы отношений типа "хозяин-слуга", никто не хочет искать новых деспотических методов по­давления воли народа власть имущими. Это образцы управления, которые были пригодны лишь в том мире, в котором еще не было науки". Спрашивается, в какую эпо­ху живет профессор Скиннер? Разве сейчас нет стран с эффективной диктаторской системой подавления воли на­рода? И разве похоже, что диктатура возможна лишь в культурах "без науки"? Скиннер все еще верует в устарев­шую идею "прогресса", согласно которой средневековье было "мрачным", ибо тогда еще не было наук, а развитие науки с необходимостью ведет к увеличению человеческой свобо­ды. На самом деле ни один политический лидер и ни одно правительство никогда не признаются в своих намерениях подавить волю народа; у них на устах сегодня совсем дру­гие слова, совершенно иная лексика, которая, казалось бы, имеет диаметрально противоположное значение. Ни один диктатор не называет себя диктатором, и каждая политическая система клянется выражать волю народа. К тому же в странах "свободного мира" в труде, в воспита­нии и в политике место явного авторитета занимают "ано­нимный авторитет" и система манипулирования.

Ценностные суждения Скиннера проявляются и в дру­гих его высказываниях. Например, он утверждает: "Если мы достойны нашего демократического наследия, то, ес­тественно, мы будем готовы оказать противодействие ис­пользованию науки в любых деспотических или просто эгоистических целях. И если мы еще ценим демократиче­ские достижения и цели, то мы не имеем права медлить и должны немедленно использовать науку в деле разработ­ки моделей культуры, при этом нас не должно смущать даже то обстоятельство, что мы в известном смысле мо­жем оказаться в положении контролеров" (Курсив мой. — Э. Ф.). Что же является основанием для подобного ценно­стного понятия внутри необихевиеристской теории? И при чем здесь контролеры?

Ответ находим у самого Скиннера: "Все люди осуще­ствляют контроль и сами находятся под контролем". Это звучит почти как успокоение для человека демократиче­ски настроенного, но вскоре выясняется, что речь идет всего лишь о робкой и почти ничего не значащей форму­лировке:

Когда мы выясняем, каким образом господин контроли­рует раба, а работодатель — рабочего, мы упускаем из виду обратные воздействия и потому судим о проблеме контроля односторонне. Отсюда возникает привычка понимать под сло­вом "контроль" эксплуатацию или, по меньшей мере, состоя­ние одностороннего преимущества; а на самом деле контроль осуществляется обоюдно. Раб контролирует своего господи­на в такой же мере, как а господин своего раба, — в том смысле, что методы наказания, применяемые господином, как бы определяются поведением раба. Это не означает, что поня­тие эксплуатации утрачивает всякий смысл или что мы не имеем права спросить cui bono?[36] Но когда мы задаем такой вопрос, то мы абстрагируемся от самого конкретного социаль­ного эпизода и оцениваем перспективы воздействия, которые совершенно очевидно связаны с ценностными суждениями. Подобная ситуация складывается и при анализе любых спо­собов поведения, которые производят инновации в практике культуры.

Я считаю это рассуждение возмутительным; мы долж­ны верить, что отношения между рабом и господином вза­имны, и это несмотря на то, что понятие эксплуатации "не лишено смысла". Для Скиннера эксплуатация не яв­ляется частью самого социального эпизода, этой частью являются лишь методы контроля. Это позиция человека, для которого социальная жизнь ничем не отличается от эпизода в лаборатории, где экспериментатора интересуют только его методы, а вовсе не сам по себе "эпизод", ибо в этом искусственном мирке совершенно не имеет значения, какова крыса — миролюбива она или агрессивна. И, слов­но этого еще было мало, Скиннер окончательно констати­рует, что за понятием эксплуатации "легко просматрива­ются" ценностные суждения. Быть может, Скиннер пола­гает, что эксплуатация или грабеж, пытки, убийства — только слова, а не "факты", коль скоро эти явления свя­заны с ценностными суждениями? Это должно означать следующее: любые психологические и социальные феноме­ны утрачивают характер фактов, доступных научному ис­следованию, как только их можно охарактеризовать с точки зрения их ценностного содержания[37].

Идею Скиннера о взаимности отношений раба и рабо­владельца можно объяснить только тем, что он употреб­ляет слово "контроль" в двояком смысле. В том смысле, в котором оно употребляется в реальной жизни, вне всяко­го сомнения рабовладелец контролирует раба, и при этом не может быть речи о "взаимности", если не считать, что при определенных обстоятельствах раб располагает мини­мумом обратного контроля — например, он угрожает бун­том. Но Скиннер не это имеет в виду. Он подразумевает контроль в самом абстрактном смысле лабораторного экс­перимента, который не имеет ничего общего с реальной жизнью. Он вполне серьезно повторяет то, что часто рас­сказывают как анекдот, — это история про крысу, кото­рая рассказывает другой крысе, как хорошо ей удается воспитывать своего экспериментатора: каждый раз, когда она нажимает на определенный рычаг, человек вынужден ее кормить.

Поскольку бихевиоризм не владеет теорией личности, он видит только поведение и не в состоянии увидеть дей­ствующую личность. Для необихевиориста нет никакой разницы между улыбкой друга и улыбкой врага, улыбкой хорошо обученной продавщицы и улыбкой человека, скры­вающего свою враждебность. Однако трудно поверить, что профессору Скиннеру в его личной жизни это также без­различно. Если же в реальной жизни эта разница для него все же имеет значение, то как могла возникнуть теория, полностью игнорирующая эту реальность?

Необихевиоризм не может объяснить, почему многие люди, которых обучили преследовать и мучить других людей, становятся душевнобольными, хотя "положитель­ные стимулы" продолжают свое действие. Почему поло­жительное "стимулирование" не спасает многих и что-то вырывает их из объятий разума, совести или любви и тянет в диаметрально противоположном направлении? И почему многие наиболее приспособленные человеческие индивиды, которые призваны, казалось бы, блистательно подтверждать теорию воспитания, в реальной жизни не­редко глубоко несчастны и страдают от комплексов и не­врозов? Очевидно, существуют в человеке какие-то влече­ния, которые сильнее, чем воспитание; и очень важно с точки зрения науки рассматривать факты неудачи воспи­тания как победу этих влечений. Разумеется, человека можно обучить чуть ли не любым способом, но именно "чуть ли не". Он реагирует на воспитание по-разному и вполне определенным образом ведет себя, если воспитание противоречит основным его потребностям. Его можно вос­питать рабом, но он будет вести себя агрессивно. Или человека можно приучить чувствовать себя частью маши­ны, но он будет реагировать, постоянно испытывая досаду и агрессивность глубоко несчастного человека.

По сути дела, Скиннер является наивным рационалис­том, который игнорирует человеческие страсти. В проти­воположность Фрейду, Скиннера не волнует проблема стра­стей, ибо он считает, что человек всегда ведет себя так, как ему полезно. И на самом деле общий принцип необи­хевиоризма состоит в том, что идея полезности считается самой могущественной детерминантой человеческого пове­дения; человек постоянно апеллирует к идее собственной пользы, но при этом старается вести себя так, чтобы заво­евать расположение и одобрение со стороны своего окру­жения. В конечном счете бихевиоризм берет за основу буржуазную аксиому о примате эгоизма и собственной пользы над всеми другими страстями человека.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: