Теория фрустрационной агрессивности

Существует еще немало бихевиористски ориентированных исследований проблемы агрессивности[52], но единственной общей теорией агрессии и насилия является теория фруст­рации Джона Долларда и других, претендующая на объяс­нение причины любой агрессии. Точнее говоря, эта теория утверждает следующее: "Возникновение агрессивного по­ведения всегда обусловлено наличием фрустрации, и на­оборот — наличие фрустрации всегда влечет за собой ка­кую-нибудь форму агрессивности".

Спустя два года один из авторов этой теории, Н. Э. Мил­лер, высказал вторую половину гипотезы, сделав допущение, что фрустрация может вызывать множество различных ре­акций и что агрессивность есть лишь одна из них.

Как утверждает Басе, эта теория была признана за ма­лым исключением почти всеми психологами. Сам Басе под­водит критический итог: "К сожалению, исключительное внимание к фрустрации привело к тому, что целый боль­шой класс антецеденций (вредных раздражителей) был выброшен за борт вместе с концепцией агрессии как инст­рументальной реакции. На самом деле фрустрация — это лишь одна из многих антецеденций агрессивности, и при­том не самая сильная".

К сожалению, невозможно более подробно обсудить фрустрационную теорию агрессии в рамках этой книги из-за огромного объема справочной литературы[53]. Поэтому я ограничусь рассмотрением лишь нескольких важнейших положений.

Первоначальная простая формулировка этой теории сильно пострадала от многочисленных толкований понятия "фрустрация". Главными остаются два значения: 1) пре­кращение начатой целенаправленной деятельности (при­мер с мальчиком, которого вошедшая в комнату мать за­стала в тот момент, когда он залез в коробку с печеньем; или пример с прерванным сексуальным актом); 2) фруст­рация как отрицание желания, вожделения, страсти, "отказ" в терминах Басса (пример с мальчиком, который про­сит у матери печенье, а она ему отказывает; или с мужчи­ной, который делает женщине предложение, и она его от­вергает).

Многозначность толкований понятия фрустрации свя­зана, во-первых, с тем, что Доллард и другие недоста­точно четко и точно сформулировали свои идеи. Вторая причина, вероятно, заключается в том, что в обыденном языке слово "фрустрация" употребляется чаще всего во втором значении, к которому можно было бы добавить еще и психоаналитическое толкование (например, потреб­ность ребенка в любви оказывается "фрустрирована" его матерью).

Каждому из значений понятия "фрустрация" соответст­вуют две совершенно различные теории. Фрустрация в первом смысле, видимо, встречается довольно редко, ибо для нее необходима такая ситуация, когда преднамерен­ная деятельность уже началась. В любом случае серьезно­го подтверждения или опровержения этой теории можно ожидать только от новых научных данных нейрофизио­логии.

Что касается другой теории, опирающейся на второе значение слова "фрустрация", то складывается впечатле­ние, что она не выдерживает проверки эмпирическими фак­тами. Вспомним хотя бы простейший жизненный факт: ни одно важное дело в жизни не достигается без фрустра­ции. Как ни симпатична идея о возможности обучения чему-либо без всяких усилий, без труда (т. е. без фрустра­ции), но она явно недостижима, особенно если речь идет о получении высокой квалификации. И если бы человек не обнаружил способности справляться с фрустрациями, то он бы, вероятно, вообще не смог совершенствоваться. А разве опыт жизни не показывает нам, что люди еже­дневно страдают, получая отказы, но при этом вовсе не проявляют агрессивных реакций? Люди, простаивающие в очереди ради получения билета в театр, верующие во время поста, люди на войне, вынужденные мириться с отсутствием качественной пищи, — эти и сотни подоб­ных случаев фрустрации не ведут к росту агрессивности. На самом деле важнейшую роль играет психологическая значимость фрустрации для конкретного индивида, ко-

торая в зависимости от общей обстановки может быть различной.

Если, например, ребенку запрещают есть конфеты, то такая фрустрация может и не вызвать никаких агрессив­ных реакций, если родители любят ребенка. Если же этот запрет является одним из проявлений родительского во­люнтаризма или если младшей сестренке в его присут­ствии дали печенье, а ему — нет, то такая ситуация мо­жет привести к настоящему взрыву гнева. Таким обра­зом, агрессивность вызывается не фрустрацией, как тако­вой, а ситуацией, в которой присутствует элемент неспра­ведливости.

Важнейшим фактором для прогнозирования последствий фрустрации и их интенсивности является характер ин­дивида. Например, обжора будет негодовать, если не по­лучит вдоволь еды, жадный становится агрессивным, если ему не удается выторговать что-то и купить по дешевке. Нарциссическая личность испытывает фрустрацию, если не получает ожидаемых похвал, признания и восхище­ния. Итак, от характера человека зависит, во-первых, что вызывает в нем фрустрацию и, во-вторых, насколько интенсивно он будет реагировать на фрустрацию.

Поэтому, какова бы ни была ценность бихевиорист­ских исследований проблемы агрессивности, им все же не удалось сформулировать общую гипотезу о причинах особо острой агрессивности, ведущей к насилию. Мегарже в конце своего блистательного обзора психологической литерату­ры пишет: "Лишь считанные исследователи попытались перепроверить существующие теории насилия. Эмпириче­ские исследования частных проблем в общем и целом не служили делу проверки теорий. А серьезные теоретики чаще всего изучали сравнительно мягкие формы агрессив­ного поведения или же брали за объект исследования ин­фраструктуры, а не человека" (Курсив мой. — Э. Ф.).

Принимая во внимание талант этих исследователей, огромное количество материалов, которые были в их рас­поряжении, а также многочисленных помощников-студен­тов, результаты можно оценить как весьма умеренные, что дает основание считать, что бихевиористская психо­логия непригодна для создания систематической теории источников агрессивности и насилия.

III. БИХЕВИОРИЗМ И ИНСТИНКТИВИЗМ: СХОДСТВО И РАЗЛИЧИЯ *

Черты сходства

Согласно представлениям инстинктивистов, человек жи­вет прошлым своего рода, бихевиористы же полагают, что человек живет сегодняшним днем своего общества. Пер­вый — это машина, в которую заложены только унасле­дованные модели прошлого, последний — машина» спо­собная воспроизводить только социальные модели совре­менности. Обе теоретические ориентации опираются на одну общую предпосылку: человек не имеет души с ее особой структурой и специфическими законами.

Для всех теорий в духе Лоренца характерен подход, который наиболее радикально сформулировал ученик Ло­ренца — Пауль Лайхаузен. Он критикует всех психоло­гов-"гуманистов" (Human-psychologen), утверждающих, что все психическое можно объяснить только с помощью пси­хологии, т. е. на базе собственно психологических пред­посылок. Вот что им возражает Лайхаузен: "Где мы опре­деленно не находим объяснения психических явлений и состояний, так это в психическом, как таковом. И по той же причине, по которой невозможно объяснить пищеваре­ние, исходя лишь из самого процесса пищеварения, а не­обходимо привлечение огромного материала об экологи­ческих условиях существования огромного числа организ­мов и тысячелетнем естественном отборе, который привел к усвоению не только неорганических, но и органических продуктов питания. И психические процессы так же точ­но возникли в результате естественного внутривидового отбора, и потому объяснить их можно, только исходя из предшествующих явлений". Проще говоря, Лайхаузен счи­тает, что психологические факты можно объяснить ис­ключительно на основе эволюционного процесса. И при этом важно уяснить, что следует понимать под словом "объяснить". Если, например, мы хотим узнать, как смог развиться аффект страха в ходе развития мозга от низ­ших существ к высшим, то это дело тех ученых, которые занимаются эволюцией мозга. А если мы хотим узнать, почему человек боится, то данные эволюции в этом случае

мало чем помогут, потому что здесь объяснению может по­мочь в первую очередь психология. Или человеку угрожает более сильный противник, или он пытается справиться со своей собственной внутренней агрессивностью, или он стра­дает от чувства беспомощности, или страх есть симптом паранойи*, иными словами, только на базе изучения мно­жества аналогичных психологических факторов можно объяснить синдром страха. А пытаться объяснять аффект страха какого-либо конкретного человека процессом эволю­ции — это с самого начала бессмысленная идея.

Лайхаузен делает ставку на теорию эволюции: по его мнению, мы можем объяснить все психические процессы лишь благодаря тому, что изучим происхождение человека и то, как он стал тем, что он есть. Правда, он и по поводу процессов пищеварения считает, что их можно объяснить, зная условия их развития миллионы лет тому назад. Как же помочь больному, страдающему желудочным заболева­нием, если врач будет озабочен эволюцией пищеварения, а не конкретными симптомами у конкретного пациента? По-моему, даже Лоренц не был таким ярым, крайне односто­ронним поборником бескомпромиссного дарвинизма, хотя и опирался в своей теории на его предпосылки[54].

Несмотря на все различия, и бихевиоризм и инстинктивизм имеют одну важную общую черту: и тот и другой упускают из поля зрения личность, самого действующего человека. Является ли человек продуктом эволюции жи­вотных предков или результатом воспитания, он в обоих случаях определяется исключительно внешними условия­ми; он не принимает участия в своей жизни, не несет никакой ответственности и не имеет ни капли свободы. Человек — это марионетка, которой управляют либо ин­стинкты, либо воспитатели.

Новые подходы

Несмотря на ряд общих моментов в оценке человека, а также общую философскую ориентацию, инстинктивизм и бихевиоризм фанатично сражаются друг с другом, отстаи­вая свои позиции. Каждая из сторон собирает под свои знамена сторонников и выдвигает лозунги типа "Природа ИЛИ воспитание", "Инстинкт ИЛИ среда".

В последние годы стала заметной тенденция к преодо­лению острого конфликта между этими направлениями. В качестве одного из путей примирения противоречий было предложено изменить терминологию. Кое-кто надумал тер­мин "инстинкт" закрепить за животным миром, а при характеристике человеческой мотивации говорить о "есте­ственных влечениях". Так возникли следующие формули­ровки: "Поведение человека большей частью определяет­ся обучением, в то время как поведение птицы большей частью не подлежит научению". Подобная неуклюжая фор­мулировка ярко характеризует новую тенденцию отхода от метафизического "или—или" в сторону осторожной фор­мулы "более или менее". Представители этого направле­ния надеются таким образом постепенно подвести дело к смене акцентов на тех или иных факторах. Моделью для подобных рассуждений является идеальный континуум, на одном конце которого находятся факторы (почти) ис­ключительно врожденного происхождения, в то время как на другом — факторы (почти) полностью благоприобре­тенные.

Так, один из известных противников инстинктивизма, Ф. А. Бич, пишет:

Идея, будто любое поведение должно определяться либо наследственностью, либо обучением, совершенно неправомер­на. Конкретная реакция есть результат взаимодействия огромного числа переменных, из которых только две детер­минированы генами или воспитанием. И психологи обяза­ны анализировать все эти факторы без исключения. А когда они правильно поймут свою задачу, не будет необходимости вести дискуссии по поводу туманных концепций инстинк­тивного поведения.

Во многом сходные идеи можно найти и у таких авто­ров, как Майер и Шнайрла, которые пишут:

Поскольку в поведении высокоразвитых живых существ обучение играет значительно более важную роль, чем в пове­дении низших форм жизни, врожденные модели поведения у высших существенно модифицируются опытом, чего у низ­ших форм почти не наблюдается. Благодаря такой модифи­кации животное может приспособиться к новым обстоятель-

ствам. Поэтому выживание высших животных в меньшей степени зависит от внешних условий.

Однако взаимодействие и взаимовлияние врожденных и благоприобретенных факторов дает такое многообразие моде­лей поведения, которое очень сильно затрудняет их класси­фикацию и требует изучения каждого типа поведения отдельно от других.

В книге этих авторов представлены взгляды, сглажи­вающие противоречия между лагерем «инстинктивистов» и сторонниками теории "обучения". Главная проблема, с их точки зрения, заключается в том, что принято разгра­ничивать "органические" и "неорганические" влечения. Первые — голод, борьба, бегство, сексуальность — обес­печивают выживание индивида и вида. А вторые, "неорга­нические" влечения (страсти, обусловленные характером)[55], не заложены в филогенетическую программу и у всех лю­дей проявляются по-разному: как стремление к свободе и любви, как деструктивность, нарциссизм, садизм или ма­зохизм.

Эти "неорганические" влечения, которые являются вто­рой натурой человека, нередко путают с органическими влечениями. В первую очередь это касается секса. Прак­тика психоанализа показала, что интенсивность пережи­вания, которое сам субъект считает сексуальным желани­ем, часто имеет в основе своей совершенно иные несексу­альные страсти, как, например, нарциссизм, садизм, ма­зохизм, властолюбие и даже страх, одиночество и скуку.

Например, мужчина-нарцисс может испытать сексуаль­ное волнение при виде женщины лишь потому, что ему представилась возможность доказать свою собственную при­влекательность, а садиста может взволновать самый шанс завоевать женщину (или мужчину) и подчинить себе. Мно­гие люди на долгие годы оказывались эмоционально при­вязанными друг к другу под влиянием такой мотивации, особенно в тех случаях, когда садизм одного партнера со­ответствует мазохизму другого. Известно, что слава, власть и богатство делают их обладателя сексуально привлека­тельной фигурой при минимальных физических предпосылках. Во всех этих случаях физическое желание тела мобилизуется за счет совершенно иных, несексуальных, стремлений. Вот и посудите сами, сколько детей появи­лось на свет благодаря тщеславию, садизму и мазохизму, а вовсе не в результате подлинного физического притяже­ния, не говоря уж о любви... Однако люди (особенно муж­чины) предпочитают даже скорее признать свою чрезмер­ную "сексуальную возбудимость", чем "чрезмерное тще­славие"[56].

Подобный феиомен многократно наблюдался при из­учении обжорства. Этот симптом вызван не "физиологиче­ским", а "психическим" голодом, причиной которого мо­жет быть чувство депрессии, страха, "пустоты" и т. д.

Мой тезис (который я хочу доказать в последующих главах) звучит так: деструктивность и жестокость — это не инстинктивные влечения, а страсти, которые корня­ми уходят в целостную структуру человеческого бытия. Они относятся к разряду тех возможностей, которые при­дают жизни смысл; их нет и не может быть у животно­го, ибо они по природе своей коренятся в "человеческой сущности". Главное заблуждение Лоренца и других ис­следователей инстинктов состоит в том, что они перепу­тали два вида влечений — те, которые обусловлены ин­стинктами, и те, которые определяются характером. Са­дист, словно ожидающий момента, чтобы совершить зло­деяние и "разрядить" свой садизм, на первый взгляд очень напоминает "гидравлическуто модель накопившейся ин­стинктивной энергии". Но на самом деле это разные вещи. Только люди с садистским характером ожидают возмож­ности проявить себя в этом качестве, так же как люди с любвеобильным характером ищут возможность выразить свою любовь.

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: