Глава 2. Зачем нужна история? Марк Блок.

Оглавление

От редактора.................................................................................5.

Предисловие.................................................................................10.

Введение........................................................................................16.

РАЗДЕЛ I.

ОТЦЫ-ОСНОВАТЕЛИ "ШКОЛЫ АННАЛОВ"

Глава 1. "Бои за историю" Люсьена Февра. Ментальность как

основа культуры и цивилизации.......................................................24.

Глава 2. Зачем нужна история? Марк Блок...........................39.

РАЗДЕЛ П.

НАСЛЕДИЕ ФЕВРА И БЛОКА В НАУЧНЫХ ПОРТРЕТАХ ИХ ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ

Глава 3. "Время повседневностей" и "время мира" Фернана Броделя. Материальная цивилизация и "геоистория"...............55.

Глава 4. Диалоги с ментальностями прошлого Жоржа Дюби.................................................................................................................68.

Глава 5. "Неподвижная история". Эмманюэль Леруа Ладюри..................................................................................................81.

Глава 6."Аппетит к истории" и историческая антропология Жака ЛеГоффа....................................................................................96.

Глава 7. "Человек перед лицом смерти". Филипп Арьес, Мишель Вовель и Жак Ле Гофф.....................................................................117.

Глава 8. Школа "Анналов". Набросок к групповому портрету...............................................................................................................133.

Заключение.................................................................................154.

Литература..................................................................................159.

Приложение. Терминологический словарь........................169.

Предисловие

"Раньше я думал, что свобода -

это осознанная необходимость.

Теперь я осознал и больше не думаю ".

Клондик. "Беседы с Персеем".

Входя в храм истории и увидев его мощные своды изнутри, молодой человек проникается уверенностью в незыблемости его устоев. И напрасно. Они прочны, но порой, пугающе шатки.

В отличие от обычной архитектуры, здание любой научной дисциплины строится сверху вниз: сначала сооружаются башенки и галереи для разнообразных опытов, потом верхние этажи, где отрабатывается единая методика, потом нижние - тут создаются специальные теоретические концепции, и только когда здание собрано, под него подводят фундамент - философский и методологический. Историческая мысль существует, очевидно, столь же давно, сколько существует человечество. И фундаменты под нее сооружались всегда, причем самые разнообразные. Их всегда строят, разрушают, создают новые. Сейчас мы живем в эпоху разрушения старого марксистского методологического фундамента. Храм истории как бы повис в воздухе.

Споры о том, как писать историю, прослеживаются в евро­пейской исторической мысли со времен Геродота. Рецепты этого писания сохранились-от Лукиана Самосатского до просветителей. Все они рекомендуют писать правдивую историю. И все понимают эту правдивость по-своему, в зависимости от философии и картины мира своей эпохи. Каждая философия истории всегда порождала свою методологию.

Понятие "методология" принадлежит к числу фундаменталь­ных понятий исторического знания. Это значит, что историкам то и дело приходится им пользоваться, что без него не обойтись во многих исследовательских операциях, что оно определяет сам ход и характер этих операций. Это значит также, что с его помощью, через него определяются все другие понятия, общие для разных отраслей истории, формулируется вся ее проблематика. Из оценки содержания

этого понятия выводятся методические принципы исторических исследований и даже само понимание истории.

Фундаментальные понятия - это те, на которых держится вся система общих понятий истории. Поэтому, определяя их, бессмысленно искать опору среди этих производных понятий внутри данной науки. Приходится выходить за ее пределы - в философию, общенаучную методологию, в историю науки, обращаться к опыту научной практики.

Эта книга о "Новой исторической науке" обращается именно к такому опыту. Она написана под впечатлением разрушения фундамента марксистского исторического знания - сильным впечатлением, которое сейчас переживают едва ли не все историки и культурологи на развалинах Советского Союза и развалинах исторического материализма. Все мы привыкли жить, думать и существовать в рамках "единственно правильной теории" общественного развития, отгородившись от остального мира (в прямом и переносном смысле) сознанием своей социальной исключительности. Она выражалась решительно во всем - в нежелании даже знакомиться с работами своих коллег по историческому ремеслу на Западе. Ведь в этом просто не было никакой необходимости - дело всегда ограничивалось лишь общей критикой "буржуазных извращений" исторического процесса, "борьбой с империалистической идеологией". Любые, не совпадавшие с марксистской ортодоксией течения исторической мысли с порога принимались в штыки или же отвергались со спесивой надменностью "генеральной линии", общегуманитарным догматизмом и невежеством.

Такая отгороженность неминуемо превратила всю территорию бывшего СССР в глубокую научную провинцию. Потому что остальной мир отплатил ортодоксальному марксизму той же монетой - он перестал обращать на него внимание. Историческая мысль на Западе, не скованная идеологическими рамками, продолжала свободно развиваться. Причем наиболее естественным путем развития науки - путем самоорганизации. Появлялись инициативные ученые, организаторы, образовывавшие научные ассоциации, журналы, выраставшие во влиятельные и определяющие направления. Именно на этом пути и возникла "Новая историческая наука" - сначала во Франции, а затем и в других странах Европы и

Америки. Область ее историко-культурных идей оказался столь всеобъемлюща и универсальна, что она по праву сегодня занимает ведущее место в мировом гуманитарно-историческом знании.

Сегодня, в эпоху слома марксистского фундамента историчес­кого знания, в эпоху смены ценностных культурных ориентиров, в марксистской науке наступил тяжелый период исторического похмелья, связанной с ним общей растерянностью историков и даже "комплекса вины или стыда". Это принято называть кризисом советской исторической науки - так он именуется и в наркологии. Однако, кризис бывает разным - деструктивным или конструктив­ным. По мнению одного из героев этих очерков, Жоржа Дюби, настоящая наука всегда пребывает в кризисе - это ее нормальное состояние. Деструктивный этап кризиса марксизм уже пережил - это слом всей его системы культурных ценностей. Конструктивный же этап кризиса оптимистичен - он отмечен активным поиском выхода из него путем смены научных парадигм и создания новой продуктивной системы культурных ценностей. Именно в таких условиях представляется особенно целесообразным обращение к чужому опыту. А также к воспроизведению опыта украинской историко-культурной традиции.

Это естественно, поскольку конец XX века оказался временем складывания новой методологии истории. Позитивизм конца прошлого столетия, столь много давший нам в области приемов источниковедческой критики, окончательно исчерпал себя. Марксистская методология, извращенная догматизмом эпохи "реального социализма", рушится на наших глазах, несмотря на то, что, с нашей точки зрения, было бы желательно, чтобы Маркс, очищенный от компрометирующих его учение измышлений наследников, оставался в числе тех, кто вдохновляет современные исследования в области истории и других общественных наук. Но обновленная методология истории не складывается как целостность на пустом месте. Она возникает во взаимосвязи с новой политической историей. Именно такая эпоха наступила сейчас для Украины.

Нам представляется, что украинская национальная история остро нуждается в обретении новой методологии - нового фундамента. Открытие новых горизонтов, неведомых ранее пластов украинской истории настойчиво требует и нового осмысления, равно

как и переосмысления имеющихся сведений. В этих условиях часть историков пошла как бы по пути национального ''экстремизма", заключающегося в актуализации украинских национальных элементов исторического знания, придания им едва ли не всеобщего характера, при полном отрицании предшествующей методологии. Этот подход, порожденный долгой борьбой с российско-советской идеологией и соответствующей историографией фактически сводится к переписыванию украинской истории, как части российской, но во всех, случаях с обратным знаком. Другая часть историков обратилась к повествовательной, событийной истории, впрочем также, с отчетливой национальной акцентуацией. Это естественно - весь опыт развития украинской исторической науки и ее национальных школ -это опыт борьбы с российским империализмом. Этот опыт и сегодня, увы, подпитывается политическими реалиями. Надо надеяться, что они преходящи, как и все в истории.

Но существует и другой опыт изучения национальной истории - французский и европейский. Именно благодаря ему была создана ''Новая историческая наука" во Франции. Этот опыт чрезвычайно плодотворен, и новая украинская историческая наука остро в нем нуждается. Потому что это опыт создания новой исторической методологии, нового фундамента культурно-историческая знания.

Даже первичное ознакомление с таким опытом может показаться чрезвычайно поучительным и в научном, и в педагогическом отношении. Особенность украинской исторической мысли заключается в том, что она была изначально "ангропоцентрична". При этом ее так называемый "персонализм" всегда имел свою специфику - особое внимание уделялось изучению не столько личностей, сколько коллективных объединений, таких как вече, громада, семья, казачество, народность [61; 8-13]. Показателен и тот факт, что культурная антропология как предмет исследования, благодаря усилиям М. С. и К. М. Грушевских и их единомышленников, под влиянием социологической школы Э. Дюркгейма и его преемника Л. Леви-Брюля, возникает в Украине раньше, чем во Франции, где она развилась в рассматриваемую здесь "школу Анналов".

Поэтому украинская историческая наука сегодня вполне подготовлена к восприятию западных историке -антропологических идей. При этом она ожидает не готовых методологических рецептов -

сейчас она требует и новых исполнителей, находящихся еще на студенческой скамье. Она нуждается в подготовке грамотных и компетентных историков-гуманитариев, в совершенстве владеющих основными приемами своей профессии, своего культурного ремесла [42, 44, 55].

Для этого и написана эта книга. Ее цель - ознакомление будущих историков Украины с тем кругом современных гуманитарных и культурно-исторических идей и проблем, которые сейчас выработала историческая мысль на Западе. Этот круг необозрим, разнообразен, с трудом поддается унификации. Поэтому перед читателями - всего лишь первый опыт его научно-педагогического обобщения. Он неминуемо приобрел форму очерков - однако они объединены одной идеей - идеей поиска смысла истории.

"Зачем нужна история?" На этот вопрос ребенка Марку Блоку мы тоже стараемся, по возможности, дать свой ответ. Ответ этот различен для каждого, но общее в нем одно - история нужна для самопознания Человека и его Культуры. Понимание этого общего и породило "Новую историческую науку".

Мы благодарны своим учителям: доктору исторических наук, профессору П. О. Карышковскому и кандидату исторических наук, доценту И. В. Завьяловой, оказавших наиболее существенное влияние на формирование тех теоретико-историографических подходов, которые описаны в работе. Судьба этой книги и наше отношение к ней во многом были определены ее первыми читателями, ее первыми пристрастными рецензентами. Среди них мы прежде всего особо признательны самым внимательным и придирчивым - доктору философских наук, профессору А. И. Кавалерову и кандидату исторических наук, доценту В. И. Шамко. Именно их обстоятельные и положительные отзывы вернули нам некоторую уверенность и смелость, почти иссякшие к завершению рукописи, а заодно и желание довести дело до публикации. Некоторые изменения в структуре работы стали результатом критического анализа рукописи, проделанного доктором философских наук профессором А. К. Бычко и доктором политических наук А. М. Пойченко. Последний любезно согласился стать ее ответственным редактором.

Книга написана по материалам лекций и учебных занятий, которые проводились кафедрами всемирной истории и истории

Украины, Южноукраинского педагогического университета и кафедрой истории и философии Херсонского аграрного университета в разных аудиториях студенческой молодежи. При ее подготовке широко использовался опыт российских историков 1970-80-х гг. (Ю. Л. Бессмертный, А. Я. Гуревич и др.(11-13, 30-36), много сделавших в свое время для распространения научных идей французских "анналистов" и издания на русском языке их отдельных трудов. Для украинского же читателя этот опыт остается пока не обобщенным и конкретно не освоенным [61, 94]. Его обобщением и внедрение в украинскую историческую науку также является целью настоящего учебника.

Введение

Наше время характеризуется сочетанием жгучего интереса к истории с недоверием к историкам. Это естественно - новому поколению, особенно студенческой молодежи, хочется узнать, "как это было на самом деле". В то же время всем сейчас хорошо помнится, что вопреки громким декларациям о всемогуществе марксистского метода исторического познания, мало кому из советских историков удавалось хотя бы приблизиться к адекватному воспроизведению прошлого.

Восстанавливать престиж советской исторической науки ныне совершенно ни к чему. Для этого не достаточно ни нравственного раскаяния тех, кто оказался не в силах уйти от политико-идеологического мифотворчества, ни моральной реабилитации "инакомыслящих" историков. Ясно, что процесс обновления науки не менее длителен и сложен, чем обновление общества. Один из важнейших компонентов возрождения исторического знания в Украине - это овладение современным профессиональным инструментарием, ранее совершенно не предусмотренным для подготовки не только историков, но и широкого круга культурно мыслящих гуманитариев.

Действительно, состояние современной мировой исторической науки, то новое и ценное, что ею достигнуто, до сих пор в значительной мере остается вне поля зрения отечественных историков. Новые проблемы, выдвинутые зарубежной историографией, новые пласты исторических источников, которые были подняты для разработки этих проблем, новые методы их исследования и новые аспекты исторической действительности, которые получили при этом освещение - все это не привлекало должного внимания марксистской исторической мысли. Равным образом не осознаны с надлежащей глубиной и новые отношения современной исторической науки с другими науками о человеке и методологические следствия, проистекающие из создавшейся научной ситуации.

Очевидно, что фанатичная приверженность марксистских историков одной-единственной теории общественного развития и отвергание с порога всех других возможных подходов ведут, независимо от научных качеств этой теории, к предельному сужению

мыслительного горизонта. Этим наши историки неизбежно обрекали себя на отсталость и глубокую научную провинциальность.

Ныне положение меняется. Однако складывавшиеся десятилетиями привычки ума, обставленного идеологическими шорами, мешают избавиться от застарелой неосведомленности сразу же после снятия политических табу. Необходима кропотливая и последовательная работа по усвоению опыта исторической науки. Она только начинается, однако уже сейчас этот опыт совершенно необходимо органично вводить в образовательный процесс.

Какие же научные явления в зарубежной исторической мысли привлекаю! первоочередное внимание?

Это так называемая "Новая историческая наука" (La Nouvelle Histoire) или же Школа "Анналов", которая возникла во Франции в период между двумя мировыми войнами. Своим появлением эта школа обязана усилиям двух великих историков - Люсьена Февра и Марка Блока. "Новая историческая наука" давно уже перестала быть только французским, или даже европейским явлением. Ныне она -наиболее влиятельное направление в мировой историографии.

Эта наука названа "новой", потому что она решительно ломает заборы, традиционно разгораживавшие историю, взятую в целом, на историю экономики и историю культуры, историю религии и историю повседневной жизни, историю церкви и историю общества, историю литературы и историю искусства, историю техники и историю мысли т. е. заборы, воздвигнутые дифференциацией исторических дисциплин, а затем надолго закрепленные университетским образованием. Размежевание внутри профессии историка было обусловлено самим ее развитием, оно было неизбежно, но при этом стало исчезать ясное представление о целостности, из которой выделились эти дисциплины. Вместе с утратой сознания того, что все они представляют собой не более, чем разные подходы к одному и тому же предмету науки, оказался забытым и самый этот предмет - общественный человек. Реальная целостность исторической жизни заслонена ее фрагментированными изображениями. "Новая историческая наука" возникла в результате сознательных попыток возвратить истории этот ускользающий от нее общий смысл. В чем же этот смысл может видеться?

Предпошлем нашему обзору несколько общих философско-историографических соображений.

Одна из главнейших проблем методологии исторического знания - проблема своеобразия наук о человеке, их отличий от естественных и точных наук. Постановка этой проблемы восходит к концу XIX веке, когда неокантианцы Баденской школы противопоставили "идеографические" (описывающие особенное) науки "номотетическим" (обобщающим) [27; 20]. Идиографическим считался индивидуализирующий метод "наук о культуре", который чрезвычайно актуален для современного знания.

Позитивизм исходил из презумпции единства научной методологии, независимо от того, применяется ли она к естественным наукам или к наукам о человеке, поскольку согласно этой презумпции, и те и другие отрасли знания имеют конечной целью открытие и формулирование законов. В этой убежденности пребывает и большая часть историков-марксистов. Марксизм претендовал на то, что открыл законы общественного развития. Учение о социально-экономических формациях - квинтэссенция этой общеметодологической установки. Но выдвинутый марксизмом "критерий практики", будучи приложен к нему самому, принуждает задуматься над вопросом: действительно ли открыты законы истории? Ведь они сформулированы философами, социологами, экономистами, которые всего лишь размышляли над историей, а вовсе не историками, которые исследовали конкретный эмпирический материал.

Нет сомнения, что марксизм творчески обогатил проблематику исторического знания, выдвинув в сферу его рассмотрения новые аспекты общественного развития, прежде всего

социально-экономических структур. Главное же - он принес в исторические науки принцип системности. Однако в области теории познания, видимо, неслучайно выбор Маркса был сделан в пользу Гегеля, а не Канта. Проблема перехода из сферы мысли о мире к самому этому миру со всеми ее "гносеологическими барьерами" оказалась не решаемой в рамках учения, убежденного в полной познаваемости действительности.

Между тем, дальнейшее развитие наук показало, что наиболее смелые и продуктивные прорывы к углубленной исторической эпистемологии были совершены на базе неокантианства. Именно здесь были продемонстрированы все сложности, которые порождает соотношение познающего субъекта и познаваемого "объекта". Слово "объект" здесь взято в кавычки сознательно, поскольку стало ясно: исследователь всегда имеет дело не с реальным феноменом прошлого, ''каков он был на самом деле", не с "грубым фактом жизни", но с создаваемым самим исследователем предметом науки. Какова была история "на самом деле", нам знать не дано, реконструируя историю, мы ее конструируем. Мы неизбежно видим ее из настоящего времени и, следовательно, привносим в ее картину свой взгляд на историю, свое понимание ее преемственности, собственную систему оценок.

Сказанное относится не только к истории. Но оно органично связано с проблемой специфики исторического познания. Любой историк всегда начинает свою работу с формулировки проблемы; он неизбежно руководствуется некими общими представлениями об истории, присущими его времени и его среде, равно как и современному состоянию исторических знаний. Эти идеи определяют его источниковедческий выбор - выбор памятников и самый подход к изучаемому памятнику, который становится историческим источником только в результате специфической направленности его исследовательских интересов и усилий. В этом смысле историк создаёт исторический источник, а не рабски следует его букве, как это воображали историки-позитивисты.

Однако главное заключается в особенностях самого предмета истории. Этот предмет - общественный человек, люди, которые переживаю! историю. Именно здесь кроется принципиальное отличие истории от естественных наук. Предмет последних отличен от изучающего его ученого, тогда как предмет истории идентичен познающему субъекту: человек изучает человека. Отсюда - коренное отличие природы интереса к истории от природы естественнонаучных знаний. Изучая людей во времени, мы не создаем отношение субъекта к объекту, - мы вступаем в диалог с ними, в диалог, который невозможен вне наук о культуре. Вот

почему такой диалог неминуемо вовлекает в историческое исследование всю систему ценностей самого историка [75].

Но нужно иметь в виду и другую сторону этого отношения: диалог с людьми прошлого предполагает также ихсобственную систему ценностей, равно как и всех других аспектов ихсознания. Предмет исследования историков люди, мыслящие и

эмоциональные существа. Их идеи и чувства так же должны быть предметом исторического исследования, как и производительные силы, социально-экономические структуры или политические события.

Еще раз подчеркнем эту важнейшую мысль. Историк изучает источник (точнее, памятник, возведенный историком в "ранг" источника и соответственно препарированный, перестроенный и осмысленный им, исходя их целей исследования). Памятник-источник есть продукт человеческой мысли, и первое, с чем имеет дело исследователь, - это именно мысли и представления автора памятника (хрониста, писателя, поэта, законодателя, художника, ремесленника...) и его человеческого окружения, это язык (в семиотическом смысле) эпохи, когда был создан памятник, ныне сделавшийся историческим источником [95].

С этой точки зрения историческое познание представляет собой исследование не абстрактных и безличных социально-экономических структур (это предмет социологии и политической экономии, ошибочно принимаемый множеством историков за собственно исторический предмет), но людей, образовывавших реальные коллективы и действовавших в истории, переживавших ее. В таком случае постижение исторического процесса едва ли может быть полным и убедительным, если историк и игнорируют мысли и чувства этих людей, их миропонимание, которым они руководствовались в своей жизненной практике.

Как будто, все эти соображения кажутся очевидными и не нуждаются в пространном обосновании. Между тем, если обратиться к продукции большинства ныне работающих историков, то легко убедиться в том, что обрисованная проблематика столь же чужда им, сколь она была чужда позитивистам прошлого века или же

марксистам нашего столетия. Даже если они о ней наслышаны, они не применяют новой методологии в своих работах.

Поэтому вопрос о новой методологии истории для отечественной науки в высшей степени актуален. Входя в его рассмотрение, мы тем самым включаемся в ''бои за историю", в споры о существе исторического познания, о подлинном содержании "ремесла историка". Сюда стягиваются в тугой узел вопросы конкретных методов исторического исследования и более общие вопросы исторической гносеологии, включая проблемы понимания и обобщения в истории. Эти проблемы насущны для всех гуманитарных дисциплин - от философии и психологии до филологии и искусствознания.

Выражения "Ремесло историка" и "Бои за историю" здесь употреблены не случайно - это названия книг двух крупнейших историков нашего столетия - Марка Блока и Люсьена Февра. Именно они стоят у истоков нового направления в историографии, породивших "Новую историческую науку". Задачей этой работы является рассмотрение истории всего этого направления.

Такая задача историографична, она отличается от задач философской методологии. Действительно, если мы заинтересованы в изучении конкретного опыта "Новой исторической науки", то не необходимо разъяснить, в чем собственно ее "новизна". Видимо, следует установить: каков круг проблем, которыми эта наука занимается, каковы методы ее исследовательской работы и критерии отбора источников, в какой мере можно считать убедительными применяемую ею систему доказательств и делаемых выводов. В таком случае нам нужно спуститься с высот философии истории в лаборатории ученых, вплотную подойти к "верстаку" историка и говорить с ним на языке профессионала. Такой подход в историографическом отношении чрезвычайно поучителен для философов и методологов - требуется рассматривать свой предмет не "извне", а "изнутри".

Итак, "Новая историческая наука" была вызвана к жизни французской исторической Школой "Анналов". Впрочем, представители этого направления, группирующегося вокруг журнала "Анналы. Экономики. Цивилизации. Общества"

("Annales.Economies. Civilisations. Socifttus"), возражают, порой, против наименования "школа", находя в нем намек на кастовую замкнутость и принудительное подчинение единообразию, что совершенно этому направлению не присуще. Оно и в самом деле лишено методологической и теоретической монолитности и достаточно открыто. Более того, на протяжении десятков лет своей истории, начало которой датируется 1929 годом, когда Люсьен Февр и Марк Блок приступили к изданию журнала "Анналы социальной и экономической истории" (как он первоначально назывался) это направление претерпело определенную эволюцию.

Именно поэтому представители этого направления предпочитают говорить о нем как о "Новой исторической науке", а не как о школе, поскольку по постановке проблем истории, по подходу к отбору исторических источников, по общему взгляду на исторический процесс и вычленению в нем новых уровней она существенно отличается как от позитивистской, так и от марксистской и других течений современной исторической науки.

Быть может поэтому же следует сохранить наименование "Школа", ибо в этой школе есть чему поучиться. И не случайно последователями и приверженцами "Новой исторической науки'' становятся сейчас многие европейские, американские и бывшие советские историки. Ведь советская историография, если использовать терминологию "новых историков", сейчас пребывает в состоянии "гак называемой "культуры вины" или "стыда" - она ищет и с большим трудом находит оправдание своему предшествующему существованию. Однако прямо говорить об этом пока считается бестактным. Это - частный случай общей "психологии самооправдания", господствующей сейчас в широких слоях постсоветского общества.

Центральную проблему исторического знания-проблему исторического синтеза - Школа "Анналов" рассматривает с позиций истории культуры и ментальности. Это - профилирующая проблема Школы, к ней обращено наибольшее внимание нынешних ведущих историков этого направления [12; 3-15].

В этом смысле именно культурно-исторические закономерности могут определять характер и динамику развития

человечества. Наука, которая их изучает, называется ныне исторической культурной антропологией (иначе, этнологией). Она исследует в сравнительном плане различные типы культур и пути их преобразования при социальной (а не биологической) передаче информации от поколения к поколению [51; 11-16]. Разработка историко-культурной антропологии определяет весь смысл развития "Новой исторической науки". Поэтому она названа новой - это новая методология и теория исторического знания. Изучение ее опыта может оказаться чрезвычайно поучительным в условиях кризиса марксистской историософской парадигмы. В этой работе мы стремимся набросать эскиз движения "Новой исторической науки" в указанном направлении.

РАЗДЕЛ I. ОТЦЫ-ОСНОВАТЕЛИ ШКОЛЫ "АННАЛОВ"

"Настоящий историк похож: на сказочного людоеда: где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча ". Марк Блок. "Апология истории"

Можно видеть, что "Новая историческая наука" не такая уж и новая - ей почти 70 лет. Но она поныне новая своими особенностями, и поэтому очень устойчиво удерживает свои позиции на протяжении десятилетий. Люсьен Февр и Марк Блок более ясно, чем кто-ни будь среди их коллег, отдавали себе отчет в необходимости обновления возможностей исторического познания и впервые продемонстрировали те его возможности, которые еще никогда не были реализованы. Интеллектуальный прорыв к новым рубежам исторической науки был осуществлен двумя этими учеными, которые счастливо объединяли в себе талант исследователя, который осваивает новые "территории" истории, и характер бойца с поглощенной позитивизмом бескрылой и близорукой историографией. Они, в сущности, открыли новое измерение исторической специальности.

Глава 1.

"Бон за историю" Люсьена Февра. Ментальность как основа культуры и цивилизации.

Творчество Люсьена Февра (1878-1956 гг.) приходится на первую половину нашего столетия. И если бы у историков существовал "индекс цитирования", подобный тем, какие имеются у представителей -естественных наук, то выяснилось бы, что ни на одного другого ушедшего из жизни историка не ссылаются в западной историографии столь же часто, как на Февра. Он был и до сих пор остается крупнейшим авторитетом и эталоном. Свою главную задачу Февр усматривал в обосновании новых принципов исторического познания. На протяжении почти всей своей

творческой жизни он неустанно вел "бои за историю", за новую историческую науку в его понимании - "науку о человеке". Пафос всей его деятельности возвращение историческому знанию утраченного им гуманистического содержания, насыщение истории проблематикой, связанной с жизнью современного общества и диктуемой коренными, глубинными запросами, волнующими цивилизацию, к которой принадлежит историк.

"Бои за историю'' Февр вел против обветшавшей историографии, укрывавшейся от действительности за каталожными ящиками с выписками из древних текстов, в которых она не была способна ощутить живых людей [98; 195]. Философ Анри Берр называл это господствовавшее тогда направление "историзирующей историей" (1'histoire historisante). а сам Февр издевался над теми служителями Клио, в трудах которых крестьяне пахали "не плугами, а картуляриями" - сборниками хартий, упоминавших крестьян как объектов эксплуатации и имущественных сделок их господ. Под пером "историзирующих историков" реальная жизнь людей и общества подменялась текстами памятников, которым они придавали самодовлеющее значение - не как средства познания человеческого содержания исторического процесса, а как способа демонстрации снобистского всезнания мелочей замкнувшимися в "башню из слоновой кости" "мандаринами" университетской науки [98; 67-72J.

Февр начал эту борьбу вместе с Марком Блоком, о котором писал: "Он был великим историком не потому, что накопил большое количество выписок и написал кое-какие научные исследования, а потому что всегда вносил в свою работу чувство жизни, которым не пренебрегает ни один подлинный историк" [98, 78]. Эти слова можно со всем основанием отнести и к самому Февру.

Люсьен Февр, уроженец города Нанси, сын профессора-филолога, окончил Высшую Нормальную школу в Париже. Одновременно он слушал в Сорбонне лекции таких выдающихся ученых, как психолог Анри Бергсон, этнолог Люсьен Леви-Брюль, искусствовед Эмиль Маль. Он выделялся среди своих коллег широтой интересов и постановки вопросов, изначальной тягой к междисциплинарному подходу в историческом исследовании.

Этот подход был им продемонстрирован в диссертации "Филипп II и Франш-Конте" (1911), но ярче всего - в труде "Земля и

человеческая эволюция. Географическое введение в историю'' (1922). Интерес Февра к человеческой географии существенно отличался от "географического детерминизма", против которого, собственно, и была направлена содержащаяся в этой книге критика. В противоположность немецкому ученому Ф. Ратцелю, развивавшему идеи "антропогеографии", Февр настаивал на том, что человеческое общество активно, творчески адаптируется к своему природному окружению, а не подчиняется ему, использует возможности, которые возникают при взаимодействии людей с окружающей средой.

После первой мировой войны Февр начинает преподавать в Страсбургском университете, где он сближается и начинает сотрудничать с Марком Блоком. В 1929 году они основывают новый исторический журнал "Анналы...", которому суждено было ознаменовать переворот в историческом знании. "Анналы..." превратились в трибуну и знамя этого переворота. Достаточно сказать, что за первые двадцать лет существования журнала Февром была опубликована почти тысяча статей, критических обзоров, заметок и откликов на книги, научных программ и других материалов, в которых он последовательно отстаивал новое понимание науки истории. В частности, он разработал план обновления гуманитарного знания, положенный в основу нового издания "Французская энциклопедия" (1932). Этот план предусматривал сломать барьеры, разделяющие разные дисциплины, и отдать предпочтение проблемам перед эмпирическим описанием фактов.

После окончания Второй мировой войны, направление "Анналов" постепенно превращается в интеллектуально доминирующую научную силу, вырастает в научную школу, которая приобретает контроль над рядом научных учреждений и тем самым получает возможность оказывать интенсивное воздействие на направление и дух исторических исследований. Рос и авторитет самого Февра - ученого широчайшего диапазона и энциклопедической образованности, великолепного стилиста и острого полемиста. Его книги "Судьба: Мартин Лютер", "Ориген и Деперье, или загадка Кимвала мира", "Вокруг Гептамерона, любовь священная и любовь мирская" и прежде всего "Проблема неверия в XVI веке: религия Рабле" далеко выходили за обычные рамки

исторических биографий или очерков истории духовной жизни [140-143].

Во всех этих работах Февр рассматривает, по сути дела, один и тот же главный для него вопрос: каковы возможности мысли того или иного деятеля Реформации или Ренессанса, предоставлявшиеся ему его эпохой и средой, и каковы пределы этой мысли. Интеллектуальная биография, по Февру, есть не что иное, как история общества; достижения его героев коллективно обусловлены. Великий человек - дитя своего собственного времени и наилучший, наиболее совершенный выразитель его культуры, присущих этому времени способов познания мира. Но он не растворяется в коллективном сознании, и в "Лютере" Февр внимательно прислушивается к тем напряженным состояниям, которые возникали между его героем и немецким обществом первой половины XVI столетия. Выясняя собственный стиль мышления Рабле или Лютера, Февр намерен распознать в нем стиль эпохи. Поэтому он стремится воссоздать вокруг великого человека ту историческую атмосферу, в которой формировали

12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: