Глава 2. Классическая модель исторического исследования

Наука интересуется тем, как совершается история на самом деле, отказываясь при этом от всякой субъективной оценки прошлого.

Н. И. Кареев

§ 1. Социокультурный и эпистемологический контексты:
дискурс Просвещения, классическая рациональность
и позитивизм

Классическая модель исторического исследования явилась порождением рационалистической культуры Нового времени. В этой культуре Cogito правил бал, и только он знал Истину или, по крайней мере, путь к ней. Принцип культуры Нового времени, которая объявила себя царством разума, лаконично был сформулирован Гегелем: «Что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно». Эта культура носила утилитаристский характер, логику осмысления любого общественного явления в ней определяла идея пользы и полезности[201].

Классическая модель исторического исследования сформировалась в русле дискурса Просвещения в соответствии с его концепцией логоцентризма – безграничной верой в познавательные и преобразовательные возможности человеческого разума, критикой здравого смысла и обыденного опыта, а также утверждением авторитета науки по отношению к другим формам знания[202]. В связи с этим классическую модель науки иногда называют парадигмой «Разума Просвещения»[203]. При этом Ю. Н. Давыдов отмечает, что «просветительски обожествленный разум» – это был тот самый прогрессирующий разум, который, по Гегелю, толкает в спину человечка, хитроумно ведя его «куда следует». У Маркса он берет этого же человечка за шиворот и тащит его «куда надо». В результате происходит то же самое: прогресс Разума ведет человечество прямехонько к «социократии» (идеал О. Конта). Везде один и тот же тип прогрессистского сознания, где разум действительно фигурировал как высшая ценность»[204].

Разум как формообразующая умственная деятельность, направленная на установление целесообразности и универсальной связи всех вещей, и рассудок как способность к логическому мышлению с помощью понятий становятся путеводной нитью в лабиринте познания. Мысль в нем двигалась по магистральным траекториям, проложенным абстрактным мышлением и замечала только общее, не удостаивая внимания деталям.

Универсалиями дискурса Просвещения были объективность, порядок, строгая законосообразность всех явлений природы и общества[205]. Предельным выражением объективистского пафоса этого дискурса был приоритет жестких социальных структур перед живыми коммуникациями, стремление к поиску логики истории и теоретическому охвату всех сторон общественной жизни в единой концептуально непротиворечивой схеме[206].

Логику истории задавал европоцентристский стиль мышления, основанный на методологии однолинейного прогрессизма. В дискурсе Просвещения центральной стала идея единства мировой истории и прогрессивного харак­тера ее развития. Это единство понималось следующим образом: в истории существует лишь одна линия прогресса, и все страны и народы движутся в рамках общего для всех прогрессивного развития, ориентиры которого задаются передовыми европейскими странами. Поэтому мировое развитие и стадии его прогресса сводились исключительно к истории Европы.

Классическая модель исторического исследования сложилась в русле особого типа рациональности, который предполагал, что исследователь прежде всего должен иметь профессиональные знания и усвоить этос науки. Основу научного этоса составляло стремление к поиску истины, которому соответствовала установка на кумулятивный рост объективно-истинного знания.

Разум в классической рациональности дистанцируется от вещей. Он наблюдает, исследует природу вещей как бы со стороны, не будучи детерминирован ничем, кроме свойств и характеристик изучаемых объектов. Объективность и предметность научного знания достигаются только тогда, когда из описания и объяснения исключается все, что связано с субъектом и используемыми им средствами познания. Иными словами, классическая рациональность, абстрагируясь от деятельностной природы субъекта, элиминирует из процедур объяснения все то, что не относится к объекту[207].

Тем самым исследователю отводилась роль «скромного» наблюдателя, который, однако, как подчеркивает Н. Н. Моисеев, способен познать Истину и поставить ее на службу «наблюдателю»[208]. Поэтому основным содержанием тождества мышления и бытия в классической науке было признание возможности отыскать такую одну-единственную идеальную конструкцию, которая полностью соответствовала бы изучаемому объекту, обеспечивая тем самым однозначность содержания истинного знания. Неизменное, всеобщее, безразличное ко всему знание стало в классической рациональности идеалом научности.

Классическая рациональность претендует на познание исторической действительности такой, какой она была сама по себе, без примеси человеческой субъективности. Классическая рациональность изгоняет из исторической науки любые рассуждения о цели, смысле, гармонии, совершенстве, ценностях. Ее идеалом стало афористическое изречение Б. Спинозы о том, что истина требует «не негодовать, не удивляться, но понимать».

Классическая рациональность игнорирует казуальность истории. Она признает только ее каузальность и объясняет исторические явления путем установления между ними причинно-следственных связей, отказываясь, однако, при этом обсуждать проблемы целесообразности в истории и вводить в процедуры объяснения понятие целевой причины. В рамках классической рациональности сложился один из распространенных в историческом познании подходов, который получил название редукционизма, связанного со стремлением объяснять сложный мир истории какой-либо совокупностью факторов.

Классическая рациональность основывается также на представлении о том, что «если слово что-нибудь обозначает, то должна быть какая-то вещь, которая имеется им в виду», поэтому язык обладает способностью адекватно выражать свойства, структуры, закономерности объективной исторической реальности. Все это порождает уверенность в возможность построения одной-единственной истинной исторической теории, доказательные аргументы которой окончательны и бесспорны. В рамках классической рациональности считается, что только одна из конкурирующих теорий обязательно должна быть истинной, а остальные, несовместимые с нею, ложными. Поэтому господствует убеждение, что научная истина не подвержена историческим метаморфозам.  

Классическая модель исторического исследования окончательно сформировалась в русле позитивизма ХIХ в., и поэтому она являлась сциентистской формой исторического познания, в качестве эпистемологического эталона которого выступало естествознание.

Позитивизм утверждался в исторической науке в качестве доминирующего течения под лозунгом отказа от умозрительных рассуждений об исторической реальности, свойственных спекулятивной метафизике и осно­ванной на ней философии истории. В противовес умозрительному философско-историческому теоретизиро­ванию позитивисты стремились к созданию «положительной» исторической теории, которая должна, по их мнению, быть такой же доказательной и обще­значимой, как и тео­рии в естественных науках. Доказательность исторической теории позитивисты видели прежде всего в обоснованности ее историческими фактами, поэтому одним из принципов позитивистской историографии стал эмпиризм.

Другим принципом позитивистской исторической науки стал холизм. Стремясь к систематичности и целостному воспроизведению исторической реальности, историки-позитивисты опирались на «теорию факторов». Согласно этой теории в истории действуют самые различные самостоятельные силы (географические, экономические, социальные, политические, духовные, психологические), взаимодействие которых и определяет историческое развитие. Тем самым «теория факторов» обусловливала необходимость перехода от простого описания исторических явлений и отражающих их фактов к установлению существующих между ними связей.

Теоретически позитивисты исходили из принципа «равноправия факторов» в историческом процессе. Однако в исследовательской практике при изучении конкретных взаимосвязей между различными факторами они постоянно тяготели к когнитивному редукционизму, сводя исторический процесс то к социально-экономическим, то географическим, то психологическим основаниям.

Позитивистская историческая наука XIX в. развива­лась также под лозунгом объективизма. Позитивисты исхо­дили из того, что цель ученого – это познание исторического прошлого в целом, таким, каким оно было в действительности, и установление общих закономерностей исторического процесса. При этом особое внимание уделялось позиции историка как «нейтрального наблюдателя» который, как отмечал Р. Дж. Коллингвуд, не должен был давать оценки фактов, «его дело – сказать, каковы они были»[209].

В классической исторической науке принцип объективизма основывался на примате субъектно-объектной дихотомии и необходимости реконструкции истории такой, какой она была на самом деле с помощью научных методов исторического исследования, воздерживаясь при этом от ценностных суждений. С позиций объективизма историческое знание, являясь результатом взаимодействия в историческом исследовании субъекта и объекта, способно адек­ватно отражать историческую реальность саму по себе, т. е. су­ществующую вне культуры историка и его исторического сознания.

Изучение прошлого в классической науке базировалось также на принципе историзма. Согласно этому принципу историческая реальность – это то, что было в прошлом «на самом деле», и ее надо изучать per se, т. е. такой, какой она была в действительности. Историк в рамках классической модели исследования должен был отказываться от любых стан­дартов и приоритетов, лежащих вне пределов изучаемой им эпохи. Поэтому главным для него было говорить «голосом прошлого» и видеть исторические события «глазами их современников». Принцип историзма в этом плане требовал изучения «истории ради истории», и в классической науке он был синонимом бесстрастного исторического исследования, что вполне соответствовало как принципу объективности научного исследования, так и принципу нейтральности его субъекта.

Классическая модель исторического исследования исходила из жесткого противопоставления его субъекта и объекта[210]. Она строилась на абсолютизации позиции исследователя как «нейтрального наблюдателя», на допущении возможности преодоления субъективности в процессе воспроизводства объективной реальности в научном сознании.

Предельным выражением объективистского и историцистского пафоса классического научного дискурса в историческом исследовании был приоритет «мертвых» форм социальных связей перед «живыми» коммуникациями, склонность к всестороннему социальному проектированию, стремление к предельной точности и отчетливости научных понятий. Поэтому преодоление субъективности в ходе исторического исследования достигалось путем «свободы от ценностей» и превращения изучаемых жизненных практик в «мертвый» корпус исторических фактов, которые рассматривались как «вещи», изолированные от того «живого» исторического контекста, в котором они реально существовали.

В XX в. большое влияние на развитие представлений о научности классической модели исторического исследования оказал логический позитивизм[211]. Стремясь к «единству научного знания» и объединению исследовательского инструментария естественных и гуманитарных наук, логические позитивисты считали, что исторические теории должны выводиться из фактов, а в языке исторического описания необходимо строго отделять информативное содержание от эмоциональных оценок. Особое значение логические позитивисты придавали процедуре верификации исторического знания. Они считали, что научные утверждения должны заключать в себе методологию и аргументацию, с помощью которых можно было бы подтвердить сделанные заключения. Понимаемая таким образом научность исторического исследования давала, по мнению логических позитивистов, возможность приблизиться к объективной истине.

 

§ 2. Классическая модель исторического исследования:
предмет и когнитивная стратегия

В основе классической модели исторического исследования лежал принцип социологизма, сочетавший два аспекта: предметный и методологический. Предметный аспект проявлялся в холизме – интерпретации общества как целостной социальной реальности, и в социальном детерминизме, в рамках которого общество представлялось в виде социетальной системы с жесткой взаимозависимостью ее различных структур.

Предметом классической модели исторического исследования выступала надындивидуальная историческая реальность, и это ориентировало историков-позитивистов на изучение, в первую очередь, социальных отношений, процессов и структур. Индивидуальное начало в истории, если и удостаивалось внимания, то всегда выводилось или сводилось к социальному. Поскольку классической модели исторического исследования был присущ социальный редукционизм, то исследователи рассматривали исторические факты как своего рода «вещи», изолированные от того «живого» исторического контекста, в котором они реально существовали. Это превращало изучаемые социальные практики в «мертвый» корпус исторических фактов, требующих рационального объяснения.

Методологический аспект принципа социологизма реализовывался в когнитивной стратегии классической модели исторического исследования, которая носила номотетический характер[212]. Она ориентировала исследователя, с одной стороны, на познание общего, приобретавшего форму социального закона, а с другой – на открытие исторических закономерностей. Поэтому, выясняя то, как это было «на самом деле» в прошлом, историки стремились к выявлению «общего», присущего определенному классу исторических явлений и установлению их «повторяемости» в историческом процессе.

Целью когнитивной стратегии классической модели исторического исследования была реконструкция исторического прошлого не просто в форме его эмпирических описаний, а в виде различного рода понятий и теоретических концепций. Достижение этой цели позитивисты связывали вначале с описанием на основе исторических фактов объекта исторического исследования с точки зрения его эмпирических характеристик. При этом позитивисты, отождествляя исторические факты с естественнонаучными, абсолютизировали их эмпирический статус в качестве независимых от исследователей описаний исторических явлений[213].

Историческое описание отличается тем, что оно неразрывно связано с повествованием, т. е. исторические факты описываются не в статике с точки зрения их количественных или качественных характеристик, а в динамике, во времени. В результате историческое описание превращается в повествование об исторических событиях, нарратив. Поэтому «событийный нарратив» является традиционной формой классической модели исторического исследования.

В классической исторической науке к нарративу предъявлялись определенные требования. Во-первых, историческое повествование должно опираться только на достоверные факты, исключая как творческий вымысел, так и разного рода авторские оценки. Во-вторых, нарратив должен быть беспристрастным и включать в себя столько фактов, сколько требуется для того, чтобы можно было, с одной стороны, прояснить связи между фактами, а с другой – восстановить ход событий. В-третьих, историк должен пользоваться ясным языком, эмоционально нейтральным и по возможности общепонятным.

Однако в рамках номотетической стратегии классической модели исторического исследования эмпирически данный объект (историческое описание) еще не представлял собственно научной ценности. Такую ценность он приобретал только в значении типа, т. е. идеализированного объекта, лишенного индивидуальных характеристик. Сами же эти характеристики рассматривались как проявление сущности исторических событий и процессов.

В классической науке идеализированные объекты исторической реальности представали в виде устойчивых социальных систем и структур, подчиняющихся в своем развитии и функционировании определенным социальным законам и историческим закономерностям. О. Конт считал, что наука начинает с установления и описания фактов и затем переходит к их обобщению и установлению законосообразных связей между ними. В связи с этим историки-позитивисты, как писал Р. Дж. Коллингвуд, «поставили задачу установить все факты, где это только можно. Результатом был громадный прирост конкретного исторического знания…Однако «дух» позитивизма предполагал, что установление и описание исторических фактов – это только первая стадия исторического познания… Каждая естественная наука, утверждали позитивисты, начинает с открытия фактов, но затем она переходит к обнаружению связей между ними. Приняв этот тезис, О. Конт предложил создать новую науку, социологию, которая должна начаться с открытия фактов… (решение этой задачи он отводил историкам), а затем перейти к поиску причинных связей между этими фактами. Социолог тем самым становился своего рода сверхисториком, поднимавшим историю до ранга науки, осмысливая научно те же самые факты, о которых историк мыслит только эмпирически»[214].

Таким образом, О. Конт исходил из своеобразного разделения труда: факты о жизни и деятельности людей должна собирать история, тогда как открытие законов, объясняющих накопленный историками фактический материал, является задачей социологии. Поскольку открытие социальных законов – это задача социологии, постольку история должна заниматься лишь выявлением исторических закономерностей путем изучения взаимосвязей между различными фактами и установления их повторяемости в истории.

Стремление в классической науке к установлению «общего», присущего определенному классу исторических явлений, сопровождалось интерпретациями исторических фактов в русле «понятийного дискурса» и рациональными их объяснениями. Особенность объяснительных процедур в классической исторической науке заключается в том, что нарратив в ней, как полагают некоторые исследователи, является одновременно не только описанием, но и объяснением.

Историк повествует об исторических событиях, воспроизводя не только их хронологическую последовательность, но и структурируя исторические факты таким образом, чтобы было ясно, как исходные исторические события преобразовались в конечные. Основой такой структурации выступает латентная идея о конкретных зависимостях между историческими событиями, которой придерживается изучающий их историк. Иными словами, историк систематизирует факты «в соответствии с некоторым принципом, благодаря которому исторические события и процессы связываются в последовательности, чтобы обрести окончательное значение»[215].

Об этом пишет также А. Данто, который разводит эмпирическую историю (обычно­е историческое исследование) и теоретическую (субстантивная философия истории). Одной из задач философии истории, поднимаю­щей собственно историю на более высокий уровень познания, является создание двух видов исторических теорий – описательных и объяснительных. Описательная теория стре­мится выявить некоторую структуру в череде событий прошлого, объяснительная теория пытается дать истолкование этой структуры в терминах причинности[216].

Наличие такой структуры в историческом нарративе свидетельствует о том, что она является своего рода латентным экспланансом, выполняя объяснительные функции. В связи с этим Г. Люббе пишет: «Историческому объяснению подлежит то, что не может быть объяснено ни логикой поведения, ни законами функционирования системы, а также не выводится из каузальных или статистических причинно-следственных связей. Историческое объяснение в этом смысле идет путем не обращения к разуму действующих лиц и не через законы логики. То, что оно объясняет, оно объясняет, рассказывая историю»[217]. Это, конечно, не каузальные или дедуктивные объяснения, которые обычно используются в научных исследованиях. Но, как отмечают специалисты, могут быть разные формы объяснения, и не обязательно придерживаться того взгляда, что все они должны стремиться к какому-то одному типу или имитировать его[218].

В классической модели исторического исследования используются две объяснительные процедуры. Первая связана с традицией, идущей от О. Конта, который заявил, что в социальном знании объяснения возникают вне исторической науки и могут только привноситься в нее. В рамках этой традиции процедура объяснения сводится к подведению исторических фактов под определенную теорию в процессе «восхождения от абстрактного к конкретному»[219]. В классической исторической науке в качестве таких теорий использовались теоретические конструкты, разработанные в общественных науках. В исторических исследованиях это приводило к схематизму, поскольку не теории «выводились» из исторических фактов, а сами исторические факты «подгонялись» под социальные теории.

Вторая традиция идет от логических позитивистов, которые, осознавая опасность схематизации истории, в первой половине ХХ в. выдвинули требование о том, что исторические теории должны выводиться из фактов. Придерживались принципа единства научного метода, они считали, что объяснение является основной функцией науки. Историки, с их точки зрения, должны не только устанавливать факты и описывать их, но и отвечать на вопрос: «Почему произошло то или иное историческое событие? »

Логическими позитивистами была предложена концепция объяснения в исторической науке через «охватывающие законы». Эта концепция была разработана К. Поппером, К. Гемпелем и П. Оппенгеймом и получила название «дедуктивно-номологической модели объяснения», которая, по их мнению, является идентичной и в естественных, и в гуманитарных науках. В структуре этой модели выделяются следующие элементы: 1) экспланандум – суждения о фактах, событиях, которые подлежат объяснению; 2) эксплананс – то, на основе чего осуществляется объяснение; 3) логический, дедуктивный вывод экспланандума из эксплананса. В свою очередь, эксплананс состоит из двух составляющих: 1) общих законов, которые используются в объяснении; 2) высказываний, фиксирующих конкретные условия, в которых существует или протекает объясняемое явление[220]. Таким образом, в этой концепции объяснения в исторической науке речь идет не просто о подведении исторических фактов под общий закон, а о «подведении», но с учетом конкретно-исторических условий.

Историки, прибегая в исследовательской практике к такого рода объяснениям, очень часто делают это неотрефлектированно, поэтому логические позитивисты считали, что если показать исследователям логическую структуру их объяснений, которую они обычно не стараются прояснить, то это может повысить методологический уровень исторической работы. Это, конечно, не означает, пишет В. П. Филатов, что историков нужно принуждать «раскрывать», тщательно расписывать их объяснительные скетчи или четко различать «экспланансы и экспланандумы». Скорее можно надеяться на то, что, осознав, что они используют общенаучные схемы объяснения, они станут более внимательно относиться к методологической стороне своей работы и сознательно пользоваться объяснениями через законы в действительно сложных, нетривиальных случаях[221].

В целом номотетическая стратегия классической модели исторического исследования предполагала создание такого рода исторических концепций, с помощью которых исследователь мог охватить все стороны исторической реальности в единой логически непротиворечивой системе эмпирического и теоретического знания. Эти знания, рассматриваемые как своего рода «слепки» с объективных отношений самой исторической реальности, в классической науке претендовали на статус научных истин, верифицируемых исторической практикой.

Таким образом, нормами классической модели исторического исследования были приоритет «мертвых» форм социальных связей перед «живыми» коммуникациями, общего перед единичным, склонность к всестороннему социальному проектированию, «священный пиетет», смиренность исследователя перед историческими фактами и репрессивность различного рода теоретических концепций как по отношению к предмету исторического исследования, так и по отношению к его субъекту. Репрессивность этих концепций проявлялась прежде всего в том, что они как бы «собирали» историческую реальность в одно целое и задавали историку ракурс ее видения.

В классической модели исторического исследования в качестве научного статуса измерения исторического бытия признавалось только общее и закономерное. Когнитивная стратегия этой модели, носившая номотетический характер, нацеливала ученого на создание исторических теорий, адекватных исторической действительности, и на поиск логики истории как объективного процесса. Схематизируя и «омертвляя» историю, позитивизм с его «пренебрежением» к единичному порождал представление о «неполноценности» конкретной историографии, которая, по мнению историков-позитивистов, являлась лишь простым «складом сырого материа­ла».

Особое место в когнитивной стратегии классической модели исторического исследования отводилось проблеме прошлого и настоящего. Представители классической науки считали, что между прошлым, настоящим и будущим существует неразрывная связь. Поэтому понимание истины, как адекватности исторического знания объективной исторической реальности, позволяло им утверждать, что изучение прошлого помогает лучше понять настоящее. В этом, по их мнению, состоит «полезность» исторических исследований для практики сегодняшнего дня, а также заключается социальный статус исторической науки[222].

В основе этих представлений лежит теория «однолинейного прогрессизма», которая сложилась в классической науке в XIX в., но уходящая своими корнями в ту систему научной картины мира, которая базировалась на механицизме, объясняющем развитие общества законами механической формы движения. Теория «однолинейного прогрессизма» основывается на предположении о том, что история движется к вершинам прогресса через преодоление многообразия общественного устройства к единому рационально устроенному будущему. При этом каждое отдельное человеческое сообщество идет по пути, общему для всех, в русле единой линии мирового прогрессивного развития, ориентиры которого задаются наиболее развитыми странами.

В рамках «прогрессистского» стиля мышления прошлое, настоящее и будущее общества органически связаны между собой, а настоящее рассматривается как естественный или закономерный результат предшествующего исторического развития. Поэтому реконструкция прошлого позволяет логически увязать историю с современностью: изучение прошлого дает возможность лучше понимать современность, и опыт прошлого можно использовать в современной общественной практике. Поэтому представители классической исторической науки решительно выступают против тех исследователей, которые отрицают генетическую связь между прошлым, настоящим и будущим. Они считают, что отказ «от установки на всеобъемлющую систематизацию исторического прошлого как необходимого предуготовления настоящего» ведет к угасанию «живого интереса к историческому прошлому как хранилищу полезного или назидательного, причем интереса не музейного, не эрудитско-эстетического, а такого, который стремится мобилизовать прошлое в качестве ценностно-нормативного ресурса или стремится утвердить настоящее как достойный итог прошлого развития»[223].

Это в полной мере относилось и к советской исторической науке, которая являлась одной из разновидностей классической модели исторического исследования. Советскую историческую науку, основанную на марксистско-ленинской методологии, объединяло с классической моделью исторического исследования прежде всего стремление к получению объективно-истинного знания, несмотря на то, что одним из основных принципов советской историографии был принцип партийности, который требовал интерпретировать исторические события с позиций интересов передового класса и коммунистических ценностей. Казалось бы, что такой субъективизм, явно выраженный в принципе партийности, противоречит основному постулату классической модели исторического исследования о «нейтральности» его субъекта. Но в марксистской парадигме этот субъективный момент приобретал онтологически-объективный характер, поскольку интересы пролетариата и коммунистические ценности объявлялись высшими, совпадающими с объективным ходом развития человечества. Поэтому в марксистской трактовке принцип партийности означал не столько субъективное отношение к действительности, сколько требование занимать объективно-историческую позицию.

В связи с этим изучение прошлого в советской исторической науке было направлено на получение истинных знаний, адекватно отражающих как различные стороны общественно-исторического развития, так и его общий ход. Общество, как писал И. Д. Ковальченко, объективно заинтересовано «в получении истинных знаний, ибо без них нельзя успешно решать задачи, выдвигаемые современностью»[224].

Классическая парадигма исторического исследования в своем стремлении к систематичности и целостности неизбежно выходила на идею истории как целого, имеющего определенную логику развития. Возникшие на ее основе теоретические концепты обладали определенным методологическим потенциалом, позволяющим не только типологизировать исторический процесс, но и разрешать противоречие между историческим многообразием человеческих сообществ и развитием человеческого общества как «целого». Это противоречие получило логическое разрешение прежде всего в рамках методологии «прогрессистского» мышления, которая нашла реализацию в таких концептуальных моделях истории, как «теория общественно-экономических формаций», «теория постиндустриального общества», «стадиальная теория цивилизаций», «миросистемная теория», «теория модернизации».

§ 3. Концептуальные модели истории

 

Теория общественно-экономических формаций. Формационный подход к историческому процессу, который его представители определяли как субстанциональный, связан с нахождением единой основы общественной жизни и выделением стадий исторического процесса в зависимости от видоизменения этой основы[225].  

Теория общественно-экономических формаций, возникшая в русле материалистического понимания истории, получила широкое распространение в отечественной исторической науке советской эпохи в качестве универсального и «единственно научного» подхода к изучению истории. На нем было «воспитано» несколько поколений историков-марксистов, поэтому и сегодня открытые его приверженцы считают, что «материалистическое понимание истории является наилучшим из всех существующих общих методов исторического познания»[226].

Большинство же современных сторонников теории общественно-экономических формаций полагают, что методология К. Маркса нуждается в усовершенствовании и обновлении, избавлении от устаревших догм, доктрин и идеологизаций[227]. Многими историками терминология марксистского теоретического объяснения (класс, классовое сознание, капитализм, кризис, революция) сегодня уже воспринимается как «отзвук языка утраченной эпохи»[228]. Однако, несмотря на всю понятийную «эквилибристику», свойственную современной отечественной исторической науке, в ней еще широко используется «формационный подход», как в традиционном, так и модифицированном вариантах.

Традиционный вариант «формационного подхода» к истории основывается на представлении о том, что К. Маркс и Ф. Энгельс «в основу периодизации всемирной истории положили формы собственности. В соответствии с этим они подразделили всемирно-исторический процесс на пять общественно-экономических формаций»[229]. При этом традиционный вариант базируется на принципе «формационного редукционизма», который в исследовательской практике проявляется в методологической установке, предполагающей сведение всего многообразия исторической действительности («мира людей») к формационным характеристикам первобытно-общинного, рабовладельческого, феодального капиталистического и коммунистического способов производства. При этом специфика различных сфер жизни общества как бы растворяется в экономических и классовых отношениях.

Сторонники модифицированного варианта «формационного подхода» к истории главный источник всемирно-исторического прогресса также видят в «противоречии производительных сил и производственных отношений». Однако они считают, что марксистская формационная теория далеко не совпада­ет с так называемой формационной «пятичленкой», имевшей до недавнего времени широкое распространение в марксистской литературе. При этом они подчеркивают, что «вопреки предостережениям Маркса эта «пятичленка», конституированная в основ­ном на западноевропейском историческом материале, была представлена в качестве всеобщих, единственно возможных ступеней исторического про­цесса. Столкнувшись с историческими фактами, осмысление которых не укладывалось в подобную формационную схему, востоковеды и другие ис­следователи неевропейских стран и регионов объявили о несостоятельнос­ти марксизма. Однако подобная «критика» марксизма фактически означает лишь критику суррогата марксизма»[230].

В связи с этим одни историки объединяют все добуржуазные сословно-классовые общества, основанные на рентном способе производства, в единую стадию общественной эволюции и противопоставляют ее обществу, базирующемуся на капиталистической прибавочной стоимости[231]. Другие полагают, что базовым звеном формационного развития выступает «формационная триада» – три большие общественные формации[232]. В окончательном вари­анте «формационная триада», как отмечают они, была представлена К. Марксом «в ви­де первичной общественной формации (общая собственность), вторичной общественной формации (частная собственность) и, вероятно, можно так сказать, хотя у К. Маркса и не было подобного словосочетания, – третич­ной общественной формации (общественная собственность)»[233].

В свое время М. Вебер считал, что понятие «общественная формация» является идеальным типом, «мысленной конструкцией»[234]. Современные историки, сторонники теории общественно-экономических формаций, подчеркивают, что хотя сама категория  «общественная формация» – это «мысленная конструкция», но она не является произвольной, а отра­жает логику исторического процесса, его сущностные характеристики, исторически определенный общественный способ производства, систему общественных отношений, социальную структуру и т. д. При этом обще­ственно-экономическая формация рассматривается ими не только как исторически определенная ступень раз­вития человеческого общества, но и как определенный его тип.

Вместе с тем сторонники модифицированного варианта теории обще­ственно-экономических формаций отмечают, что «раз­витие взятых в отдельности стран и регионов богаче формационного разви­тия. Оно представляет все многообразие форм проявления сущности исто­рического процесса, конкретизирует и дополняет формационные характе­ристики особенностями хозяйственных укладов, политических институтов, культуры, религиозных верований, морали, законоуложений, обычаев, нра­вов и т. п. ». Поэтому в историческом процессе они различают три «пласта»: первый – поверхностный, событийный; второй – средний, включающий разнообразие народов в этническом, национальном, религиозном, цивилизационном, хозяйственном и другом плане; третий – глубинно-сущностный «пласт», воплощающий в себе единство исторического процесса, его основу и самые общие закономерности. Вклад К. Маркса в теорию исторического познания они видят в том, что им была разработана методология исследования глубинного «пласта» исторического процесса. С мысленным раздел

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: