В 30-е годы СССР стал одной из 3—4 стран, способных производить любой вид промышленной продукции, доступной в данное время человечеству.

Центром научной мысли стала Академия наук СССР, по всей стране были созданы ее филиалы и научно-исследовательские институты. В 30-е годы возникли академии наук в союзных республиках.

К концу 30-х годов в СССР было около 1800 научно-исследовательских учреждений. Число научных работников превысило 98 тыс. А ведь в 1914 г. в России имелось всего 289 научных учреждений и только 10 тыс. научных работников.

Советские ученые в 20-х и 30-х годах достигли больших успехов в развитии многих отраслей науки. И. П. Павлов обогатил мировую науку ценными исследованиями в области изучения высшей нервной деятельности человека и животных. К. Э. Циолковский разработал теорию ракетного движения, которая лежит в основе современной ракетной авиации и космических полетов. Его труды («Космическая ракета», 1927; «Космические ракетные поезда», 1929; «Реактивный аэроплан», 1930) завоевали приоритет СССР в разработке теоретических проблем освоения космоса. В 1930 г. построен первый в мире реактивный двигатель, работавший на бензине и сжатом воздухе, сконструированный Ф. А. Цандером.

Труды Тимирязева по физиологии растений стали новым этапом в развитии дарвинизма. И. В. Мичурин доказал возможность управления развитием растительных организмов. Исследования Н. Е. Жуковского, С. А. Чаплыгина, открывших закон образования подъемной силы крыла, лежат в основе развития современной авиации. На основе научных изысканий академика С. В. Лебедева, трудов А. Е. Фаворского, Б. В. Вызова и др. в Советском Союзе впервые в мире было организовано массовое производство синтетического каучука и этилового спирта. Благодаря выдающимся научным открытиям советских физиков в СССР уже в 30-х годах впервые в мире были внедрены в жизнь принципы радиолокации. Д. В. Скобельцын разработал метод обнаружения космических лучей. Труды академика А. Ф. Иоффе заложили основы современной физики полупроводников, играющих первостепенную роль в техническом прогрессе. Советские ученые в 30-х годах внесли большой вклад в изучение атомного ядра: Д. В. Иваненко выдвинул теорию строения атомного ядра из протонов и нейтронов. Н. Н. Семенов успешно работал над проблемами теории цепных реакций. Группа геологов под руководством академика И. М. Губкина обнаружила богатейшие залежи нефти между Волгой и Уралом. Ученые сделали ряд крупных географических открытий, в особенности в изучении Крайнего Севера. Большую услугу науке оказал длившийся 274 дня дрейф на льдине в районе Северного полюса, осуществленный в 1937 г. И. Д. Папаниным, Э. Т. Кренкелем, П. П. Шершовым и Е. К. Федоровым.

Более скромными были достижения общественных наук, в основном служивших целям идеологического обоснования партийной политики. Стремление партийно-государственного руководства к обеспечению духовного сплочения народа вокруг задач модернизации общества в условиях крайней слабости материального стимулирования обусловило возрастание идеологического фактора. После постановления ЦК ВКП(б) о журнале «Под знаменем марксизма» (октябрь 1931 г.) и «О работе Комакадемии» (март 1931 г.), письма И. В. Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма» (октябрь 1931 г.), опубликованного в журнале «Пролетарская революция», общественные науки были поставлены под жесткий партийный контроль. Одним из направлений индокринации масс стало обращение к национальным традициям. В этой связи возрастает роль исторического образования, исторических исследований, безусловно, сориентированных в требуемом направлении. Тем не менее по сравнению с 20-ми годами, характеризовавшимися вульгарно-классовым, во многом космополитическим отношением к истории (школа М. Н. Покровского и др.) для приумножения исторических знаний создается более благоприятная атмосфера. В 1934 г. восстанавливается преподавание в университетах истории, создается Историко-археографический институт, в 1933 г. — Историческая комиссия, в 1936 г. в связи с ликвидацией Коммунистической академии и передачей ее учреждений и институтов в Академию наук был образован Институт истории АН СССР. В 30-е годы развертывается преподавание истории в средней и высшей школе. С 1 сентября 1934 г. были восстановлены исторические факультеты в Московском и Ленинградском университетах, а к 1938 г. эти факультеты уже имелись в 13 университетах. Большую роль в подготовке специалистов гуманитарных наук играли Московский и Ленинградский институты истории, философии и литературы (МИФМИ и ЛИФЛИ, а также Историко-архивный институт и Институт народов Севера в Ленинграде).

В 1929 г. была основана Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук с 12 институтами.

Серьезнейшим достижением науки было введение стандартов, чему способствовал переход на метрическую систему. Был создан общесоюзный Комитет по стандартизации. По числу утвержденных стандартов СССР к 1928 г. обогнал ряд капиталистических государств, уступая лишь США, Англии и Германии.

В конце декабря 1918 г. декретом ВЦИК было образовано Государственное издательство. В течение трех лет национализации подверглось более 1 тыс. типографий, бумажных фабрик и др. Партийные, государственные, ведомственные и профсоюзные издательства постепенно вытесняли частные. В 1918 г. они по отношению к общему объему всей печатной продукции выпустили 38,4% изданий книг, в 1919 г. — 70,4 и в 1920 г. — 92,4%. Выпускаются специальные серии популярных брошюр на антирелигиозные, политические, экономические, бытовые, исторические и революционные темы, излагавшие одиозную точку зрения. С 1924 г. широко развертывается пропаганда «основ ленинизма».

Культура советского периода — сложная диалектическая целостность, она никогда не была единым монолитом. Противоречивость присуща и всей системе, и ее элементам. Живое, общечеловеческое в них причудливо соседствовало с тоталитаризмом.

Для первого периода развития культуры характерно наличие двух взаимоборствующих линий развития в искусстве: реализма и модернизма. При напряженности, конфликтности художественный процесс тем не менее диалектически развивался, взаимообогащаясь и обновляясь.

Эта связь неоднородных художественных течений как естественное для развития культуры явление впоследствии полностью отрицалась. Всех деятелей культуры в тот период жестоко делили по одному принципу — их отношению к социалистической революции. Немудрено, что прогрессивным признавалось лишь творчество Горького (только ранние произведения), Д. Бедного, С. Серафимовича и отчасти В. Маяковского, В. Брюсова, А. Блока⁸. Достижения тех, кто с 20-х годов находился за рубежом:

Ив. Бунина, А. Куприна, Л. Андреева, А. Ремизова, Б. Зайцева, К. Бальмонта, Вяч. Иванова, И. Северянина, М. Цветаевой и очень многих других — были отвергнуты. Объективной оценки не удостоились талантливые поэты, оставшиеся на родине, но по-своему воспринявшие революционную историю: Ф. Сологуб, А. Белый, С. Соловьев, М. Волошин, А. Ахматова, С. Есенин...

Грубо попиралась правда о больших художниках. Безжалостно предавали забвению значительный пласт духовной культуры. И творчество искусственно отлученных от него авторов тоже представало «урезанным». Российский читатель долго не знал И. Бунина и Л. Андреева, К. Бальмонта и И. Северянина, А. Ремизова и Вяч. Иванова. Но и наследие М. Горького, В. Брюсова и др. воспринималось обедненно, вне глубинных перекличек с «запретной» литературой. А ведь контакты сложились самые тесные и осознанные литераторами разной ориентации.

С горечью об этом говорят наши современники в интервью, данном «Литературной газете»⁹:

М. Бочаров: «Прятали от народных глаз «Окаянные дни» Бунина, не предавали огласке «Несвоевременные мысли» Горького, скрывали за семью печатями письма Короленко». Да, действительно, В. Г. Короленко написал шесть писем Луначарскому. Поразительно, но уже тогда гуманист ставит вопрос о демократизации политической и культурной жизни, о становлении гражданского общества, анализируя те черты русской социальной психологии, которые на десятки лет опередили «Истоки и смысл русского коммунизма» Н. Бердяева. Говоря о позиции большевиков в разгар гражданской войны, писатель отмечает, что новая власть ответственна за происходящее, за русский народ с его привычкой к произволу, с.его наивными ожиданиями «всего сразу», с отсутствием даже зачатков разумной организации и творчества. Прямо вторгаясь в суть современных ему политических и культурных дискуссий, демократ-народник, обращаясь к большевикам, не принимает их догматизма, упрощенных выводов, стереотипов, которые легли в основу мифологизированного сознания масс. «Письма» писателя остались без ответа, хотя известно, что после их издания на Западе в 1922 г., не только А. В. Луначарский, но и В. И. Ленин с ними ознакомились. Трезвые мысли Короленко тоже оказались «несвоевременными». Гражданский пафос открытого неприятия подавления инакомыслия во второй половине 20-х годов звучит все глуше, уходя в культурное подполье. Его значение в том, что оно сумело очень рано распознать суть тоталитаризма, обобщить его важнейшие черты, опередив европейскую политическую и художественную культуру на десятки лет.

Сейчас происходит «мучительное обретение нами нашего народного достояния».

Д. Гранин: «Сейчас мы, наконец, добрались до Вл. Соловьева, Федорова, Бердяева, Флоренского, Булгакова...

...Ну что за история живописи, в которой нет ни Филонова, ни Григорьева? История нашей литературы обеднена. Что это за история советской литературы, допустим, без прозы Пастернака, стихов Ходасевича, Клюева? Без имен Пантелеймона Романова, Василия Андреева, Добычина, Жидкова? Разве можно получить представление о том, как развивалась наша литература, не анализируя Хармса, Введенского?».

Так уж сложилась история русской литературы и искусства XX в., что наряду с эстетическими закономерностями ее развитие определяли обстоятельства общественно-политического характера, далеко не всегда благотворные. Лишь уяснив себе это, мы сможем восстановить целостную художественную картину русской культуры XX столетия. В начале 20-х годов в литературе лидировала поэзия, ввиду отсутствия бумаги распространилась форма «устной» поэзии (литературные вечера, концерты, диспуты). В 1921—1923 гг. появляются новые повести и романы крупных мастеров дореволюционной реалистической прозы: В. Короленко «История моего современника» (1921), А. Толстой «Хождение по мукам» (1921), В. Вересаев «В тупике» (1922), С. Сергеев-Ценский «Преображение» (1923). На фоне революционной эпохи широкое распространение поучили произведения символистского и формалистического направлений (А. Белый, Е. Замятин, А. Ремизов). Они продолжали работать в свойственной им манере, в соответствии со своими творческими принципами, оказывали сильное воздействие на молодых писателей. Проблема героя на некоторое время была оттеснена на второй план проблемой сюжета, формы и стиля. Многие писатели поэтому искали не столько героя, сколько острые социальные проблемы времени: Б. Пильняк «Голый год» (1920), Э. Эренбург «Хулио Хуренито» (1921), Д. Трест «Тридцать трубок» (1923), В. Лидин «Мышиные будни» (1922), Ф. Гладков «Огненный конь» (1923). Во всех этих произведениях повествование отличалось разорванностью, фрагментарностью, отсутствовали главные герои, быстро, бегло, ярко чередовались различные картины.

В 1922—1923 гг. в прозе наметился поворот в сторону большей конкретизации и индивидуализации образов, раскрытия сторон быта. Стали появляться книги интимного, детективно-авантюрного содержания.

Переход к НЭПу (новая экономическая политика (1921— 1930), начавшаяся с замены продразверстки продналогом) вызвал к жизни движение сменовеховства (от названия литературно-политического сборника из 6 статей авторов кадетской ориентации — Н. Устрялова, Ю. Ключникова, А. Бобрищева-Пушкина и др. — «Смена вех», издававшегося в Париже в 1921-22 гг.). Это движение охватило часть русской интеллигенции, которая признавала глубоко русский характер революции, отмечала совпадение интересов советской власти и потребностей Российского государства, поскольку, несмотря на утопичность своих революционных целей, реально большевики в 1921 г. открыли дорогу эволюционному процессу в сторону капитализма, а значит, от конфронтации надо перейти к сотрудничеству с ними. Сменовеховцы издавали свои журналы и газеты за границей: в Париже («Смена вех»), Софии («Новая Россия»), Берлине («Накануне»), Риге («Новый путь»), Харбине («Новости жизни») и в России (журнал «Россия», затем «Новая Россия», издававшийся в Ленинграде в 1922— 1926 гг., журнал «Экономист»). Идеи сменовеховства на протяжении многих лет облегчали переход интеллигенции на сторону советской власти.

Противоречия экономики и политики, сложность общественных процессов периода НЭПа нашли яркое отражение в произведениях литературы, искусства, архитектуры и театра. Протест значительной части интеллигенции против Октябрьской революции, уход в изгнание многих деятелей культуры не остановил развитие искусства, толчок которому был дан в начале века.

Инакомыслие этого времени многоаспектно, его социальная база сложнее: здесь и культура «серебряного века», и часть дореволюционной и новой интеллигенции.

Русская художественная культура инакомыслия находилась в полном расцвете: А. Блок, А. Белый, И. Бунин, О. Мандельштам, А. Ахматова, Н. Гумилев, В. Короленко, М. Горький, В. Кандинский, М. Шагал, С. Рахманинов, Ф. Шаляпин, И. Стравинский... Одни сразу поняли, что в новых условиях культурная традиция России будет либо распята, либо подчинена (И. Бунин «Окаянные дни»), другие пытались слушать «музыку революции», обрекая себя на трагедию скорой гибели без «воздуха жизни».

Продолжают существовать и появляются новые творческие объединения и группы, экспериментирующие на путях, порой далеких от реализма.

Наличие этих модернистских групп и теорий никоим образом не ущемляло и не препятствовало и поискам искусства, стоящего на противоположных эстетических позициях — реалистического живописания социальных аспектов жизненных реалий.

К таковым относятся произведения, появившиеся в первые годы после революции, во всяком случае — задолго до пресловутых постановлений, решений, «дискуссий» и т.п. о социалистическом реализме.

Первой попыткой создать эпическое произведение о революционной эпохе, опирающееся на сюжетно слаженную историю отдельной человеческой судьбы, стал роман Вс. Иванова «Голубые пески» (1923). К середине 20-х годов жанр романа вновь стал лидирующим в литературе: А. М. Горький «Дело Артамоновых» (1925), А. Серафимович «Железный поток» (1924), К. Федин «Мятеж» (1925), Ф. Гладков «Цемент» (1925) и др. Наряду с талантливыми произведениями появлялись повести и романы, написанные в псевдоклассическом стиле, заимствовавшие приемы, стиль романов XIX в. (Пант. Романов «Русь», 1926). Продолжали публиковаться и произведения классиков декадентства (А. Белый «Москва под ударом», 1925).

Со второй половины 20-х годов массовый поток литературных произведений стал терять своеобразие, наполняться одинаковыми штампами, сюжетными схемами, круг тем ограничивался. Появились произведения, в которых описывались картины бытового разложения интеллигенции и молодежи под воздействием НЭПа:

С. Семенов «Наталья Таркова» (в 2 томах, 1925—1927); Ю. Либединский «Рождение героя» (1929), А. Богданов «Первая девушка» (1928), И. Бражин «Прыжок» (1928). Наконец, широкое распространение в первой половине 20-х годов получили сатирические романы, построенные на авантюрно-приключенческих, социально-утопических сюжетах: В. Катаев «Остров Эрендорф» (1924), «Растратчики» (1926), Б. Лавренев «Крушение республики Итиль» (1925), А. Толстой «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1924), А. Платонов «Город Градов» (1927), рассказы М. Зощенко.

Нравственные коллизии, рожденные острой классовой борьбой, развитием НЭПа, получают различное воплощение в повестях Ю. Н. Либединского (1898—1959) «Неделя» (1922), А. Тарасова-Родионова «Шоколад» (1922), Лавренева «Сорок первый» (1926), романах «Города и годы» (1924) «Братья» (1927—1928) Федина, «По ту сторону» (1928) В. Кина (1903—1937), в «Конармии» (1926) И. Э. Бабеля (1894—1941), в первой книге М. А. Шолохова (1905— 1984) «Донские рассказы» (1926). Главная тема творчества Неверова — человек в жестоких испытаниях разрухи, голода, гражданской войны (повесть «Ташкент — город хлебный», 1923). В романтико-фантастической повести «Алые паруса» (1923) А. Грин (1880—1932) рассказал о торжестве человеческой мечты о счастье.

Во второй половине 20-х годов интенсивно развивается новеллистика («Древний путь», 1927, А. Толстого; «Тайное тайных», 1927, Вс. Иванова; «Трансвааль», 1926, Федина; «Необыкновенные рассказы о мужиках», 1928, Леонова). Рассказами и повестями заявили о себе И. Катаев (1902—1939); «Сердце» (1926), «Молоко» (1930); А. П. Платонов (1899—1951): «Епифанские шлюзы» (1927).

В поэзии второй половины 20-х годов выделяются поэмы В. В. Маяковского, С. А. Есенина, Э. Г. Багрицкого (1895—1934), Н. А. Асеева (1889—1963), Б. Л. Пастернака, И. Л. Сельвинского (1899—1968).

Надо отметить ассоциативно-сложный строй поэзии Мандельштама («Вторая книга», 1923), драматический мир «Столбцов» (1929) Н. А. Заболоцкого (1903—1958), героическую романтику и добрую иронию в стихах М. А. Светлова (1903—1964) «Рабфаковка» (1925), «Гренада» (1926), экспериментаторство С. И. Кирсанова (1906—1972), комсомольский задор стихов и песен А. И. Безыменского (1898—1973), А. А. Жарова, И. П. Уткина (1903— 1944) — таков диапазон советской поэзии этого периода.

Пережитки капитализма в сознании людей — характерные мишени сатиры 20-х годов, наиболее значительные достижения которой связаны с именами Маяковского (стихи «Столб», «Подлиза» и др., пьесы — «Клоп», 1928, «Баня», 1929), М. М. Зощенко (1895— 1958) (сборники рассказов «Разнотык», 1923, «Уважаемые граждане», 1926, и др.)» И. А. Ильфа (1897—1937) и Е. П. Петрова (1903—1942) (роман «Двенадцать стульев», 1928), А. И. Безыменского (1898—1973) (пьеса «Выстрел», 1930).

В эти годы как в рамках господствующего течения («социалистического реализма»), так и вне его (многие произведения второго типа стали известны намного позже) создаются значительные произведения: «Тихий Дон» и первая часть «Поднятой целины» М. А. Шолохова, «Мастер и Маргарита» М. Н. Булгакова, стихотворения А. А. Ахматовой, П. Н. Васильева, Н. А. Клюева, М. И. Цветаевой, романы и повести А. М. Горького, А. Н. Толстого, Н. А. Островского.

Духовную культуру 20-х годов определяло противостояние двух группировок в литературе — РАПП и «Перевал». В схватке сошлись различные представления о сущности искусства, о его роли в жизни общества, о том, каким быть этому обществу и человеку в нем: пассивным исполнителем чужой воли, человеком-винтиком или личностью, самоценность которой непреложна и не может быть поставлена под сомнение диктатором, классовой доктриной, жесткой социальной схемой.

РАПП и «Перевал» — эти две группировки отражали, условно говоря, два полюса литературы и искусства в целом 20-х годов.

Что же касается РАППа — Российской ассоциации пролетарских писателей, то это наиболее массовое литературное объединение 20-х годов. В его составе числилось множество кружков и местных объединений. Основными печатными органами были журнал «На посту» (1923), а затем «На литературном посту» (с 1925 г.). Деятельность РАППа носила открыто классовый, пролетарский характер, на страницах его органов велась кампания против непролетарских писателей, к которым отнесли М. Горького, С. Есенина, А. Толстого, Л. Леонова и др., называя их «попутчиками». Рапповцы претендовали на монополию в области литературного творчества, вели грубую полемику, насаждали идеологию в литературе.

РАПП как ведущий отряд рабочих писательских организаций оформился в январе 1925 г. на I Всесоюзной конференции пролетарских писателей. Но история этой организации начинается на 5 лет раньше: в 1920 г. создается ВАПП (Всероссийская ассоциация пролетарских писателей).

Предшественником рапповской классовой ортодоксии был Пролеткульт — самая массовая литературно-художественная и просветительская организация, возникшая в октябре 1917 г. Она насчитывала в своих рядах 400 тыс. членов, издавала 20 журналов, в том числе «Горн», «Зарево заводов», «Пролетарская культура». Безусловный гуманистический пафос этой организации, отвечающий потребностям самых широких народных масс приобщиться к культуре и творчеству, противоречил теоретическим взглядам его основателей и руководителей: А. А. Богданова, Ф. И. Калинина, П. И. Лебедева-Полянского, В. Ф. Плетнева и др. В основу деятельности Пролеткульта была положена так называемая «организационная теория» А. А. Богданова, суть которой сводилась к тому, что любое искусство отражает опыт и миросозерцание лишь одного класса и непригодно для другого. Все предшествующее искусство, шедевры русской классики XIX в. созданы не пролетариатом — значит, не нужны ему. Из этого делается вывод о немедленном создании новой пролетарской культуры. Таким образом, отрицались общечеловеческие ценности, важнейшим проводником которых является искусство. «Во имя нашего завтра, — писал поэт В. Кириллов, — сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства, цветы». Пролеткультовцы предлагали выбросить за борт Пушкина и Толстого, Глинку и Чайковского, Репина и др. В 1929 г. поэт Дж. Алтаузен написал печально знаменитые строки, в которых предлагал «расплавить» Минина и Пожарского как «двух лавочников», зря спасших «Россею». В начале 20-х годов из Пролеткульта выделилась группа писателей, создавших объединение «Кузница», — С. Обрадович, В. Казин, Н. Полетаев, Ф. Гладков.

С их идеями смыкалась теория так называемого производственного искусства, выразителями которой являлись В. И. Арватов, О. М. Брик, А. М. Ган, С. М. Третьяков и др. Они отрицали преемственность культуры, идеологических функций и специфики станковых форм изобразительного искусства.

Представители другого творческого объединения «Литературного центра конструктивистов» (И. Сельвинский, В. Инбер, Н. Адуев) называли себя выразителями «умонастроений нашей переходной эпохи», проповедовали «советское западничество», ориентацию на американизированную технократию. В области поэзии упор делался на «математизацию» и «геометризацию» стиля. В другую литературную группу «Левый фронт искусств» (ЛЕФ; 1922) входили поэты В. Маяковский, Н. Асеев, В. Каменский, С. Третьяков, С. Кирсанов, строившие свою эстетику с учетом пролеткультовских, футуристических теорий, концепции «литературы факта», отрицавшей художественный вымысел, психологизм.

В феврале 1921 г. руководитель Главполитпросвета Н. К. Крупская и А. К. Воронский обратились в Политбюро ЦК РКП(б) с предложением создать литературно-художественный и общественно-публицистический журнал «Красная новь». В Кремле состоялось совещание, на котором присутствовали В. И. Ленин, Н. К. Крупская, М. Горький, А. К. Воронский. Здесь же было принято решение о создании журнала и назначении Воронского ответственным редактором. Литературный отдел возглавил М. Горький.

На журнал и его редактора Воронского были нацелены удары как слева (ЛЕФ), так и справа (РАПП). «Красная новь» стала цитаделью, в которой многие писатели (признанные сейчас классиками русской литературы) нашли защиту от огня и меча, «неистовых ревнителей» пролетарской чистоты. «Во время литературного пожара Воронский выносил мне подобных на своих плечах из огня», — скажет после М. Пришвин. Слова М. Пришвина не будут преувеличением: до определенного момента стены этой цитадели были недосягаемы для противников.

Это стало одним из обстоятельств, приведших в 1924 г. к образованию вокруг «Красной нови» группы «Перевал». Она включала таких писателей, как М. Пришвин, В. Катаев, Арт. Веселый, А. Караваева, А. Малышкина, П. Павленко. Теоретиком группы был А. Воронский. Члены группы выступали за сохранение преемственности с традициями русской и мировой литературы, против рационализма и конструктивизма.

Что предложили «перевальцы» современникам? Прежде всего — опору на будущее, столь пристальный интерес к будущему, что современность интересовала их значительно меньше. Эта опора на будущее объективно вела к утверждению общечеловеческого начала в искусстве, которое порой могло противопоставляться сиюминутности. «Художник должен уметь сочетать временное с вечным, — подчеркивал Воронский. — Только тогда его вещи и становятся достоянием будущего».

Воронский провозглашал, что искусство есть познание жизни, искусство, как и наука, познает жизнь. Но познавательной функции искусства в то время противостояла иная концепция — теория «искусства жизнестроения», или «производственного искусства». Земенский, Чужак, Брик, Евреинов, Арватов, Гастев при всем различии нюансов своей концепции видели в искусстве служанку производства и быта.

В феврале 1921 г. в Петроградском Доме искусств сложился кружок «серапионов» — «Серапионовы братья», интереснейшая группировка, в которую входили Лев Лунц, Николай Никитин, Константин Федин, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Валентин Каверин, Михаил Слонимский, поэты Елизавета Полонская и Николай Тихонов, критик Илья Груздев. Близки к «серапионам» были Евгений Замятин и Виктор Шкловский. За яростными спорами, за иронией, смехом, шутками скрывалась преданность литературе, ставшей делом жизни каждого из них. «Серапионы» защищали традиционные представления об искусстве, о самоценности творчества, об общечеловечной, а не узкоклассовой значимости искусства.

В отличие от явных «классовых врагов» к нему благосклонно относились представители не только «Перевала». Для РАППа «Серапионовы братья» были «попутчики». С ними можно даже сотрудничать, делать из них «вспомогательный отряд», дезорганизующий «противника», т.е. лагерь «погромных писателей, типа Гиппиус и «Буниных», и «мистиков», и индивидуалистов, типа Ахматовых и Ходасевичей». При этом наставники из РАППа брались «постоянно вскрывать их путаные мелкобуржуазные черты». Такое отношение к «попутчикам» пройдет через всю историю организации.

Термин «попутчик» возник в среде немецкой социал-демократии в 90-е годы прошлого века, в 20-е годы впервые в отношении искусства был применен Л. Троцким. Рапповцами этот термин употреблялся как уничижительный: в попутчики попадали все советские писатели, не входящие в РАПП (Горький, Маяковский, Пришвин, Федин и др.), следовательно, не понимающие перспектив пролетарской революции и искусства. Писатель Н. Огнев, попавший в «попутчики» в 1929 г., писал: «Для текущего момента можно установить примерно такой смысл слова «попутчик»: «Сегодня ты еще не враг, но завтра можешь быть врагом; ты на подозрении». Оскорбительность подобного деления художников на истинно пролетарских и «попутчиков» многими.ощущалась драматически.

Многим истинно народным, органичным художникам таким, как Сергей Есенин, Леонид Леонов, Сергей Клычков, связанным с поэтической традицией Пушкина, Некрасова, Блока, приходилось преодолевать отчуждение от классики, от фольклора, которое последовательно предписывал Л. Д. Троцкий. Последний писал: «Революция пересекла время пополам... Время рассечено на живую и мертвую половину, и надо выбирать живую». «История нашей общественной мысли до сих пор даже клинышком не врезывалась в историю мысли общечеловеческой... Будем лучше наше национальное самолюбие полагать в будущем, а не в прошлом».

Подобные эстетические директивы исключали идею самодвижения, непрерывности культуры, закрывали путь к общечеловеческим моральным ценностям. Они сужали поле наблюдений, обедняли образно-ассоциативный мир для М. А. Булгакова, М. М. Пришвина, Б. Л. Пастернака. Резко обедняло философско-психологическое богатство романа отчуждение его от русской религиозно-философской традиции. Сейчас очевидно, что и А. Фадееву, обратившемуся при создании «Разгрома» (1927) к традициям эпопеи «Война и мир» Л. Толстого, и М. Булгакову, наследнику гоголевского фантастического реализма, приемов «карнавализации жизни», и А. Платонову, осваивавшему в сатирической повести «Город Градов» (1923) образ щедринского города Глупова («История одного города»), надо было преодолеть это отчуждение от классики.

Новый взгляд на панораму культуры 20-х годов позволяет сделать вывод: литература не улучшала ни историю, ни образ народа. Ее метод, еще не названный социалистическим реализмом, увеличивал для писателя «зону контакта с изображаемым миром», заставлял все время соприкасаться «со стихией незавершенного настоящего» (М. Н. Бахтин). Движение познающей мысли, метаморфозы форм и стиля — живая душа нового метода. Если современные писатели на Западе и Востоке имеют сейчас горькое право на вакуум, на свою ненужность, на нереализованность, на «свободу и одиночество», то Михаил Шолохов в «Тихом Доне», этом эпическом самопознании истории и самого себя, оказался в счастливом теснейшем отношении с изображаемым миром, с соавтором — историей. И не мог, как и Андрей Платонов, в фантасмагорическом романе «Чевенгур» (1929), как Михаил Булгаков в «Белой гвардии» (1925) и «Мастере и Маргарите», с тревогой и мукой сказать всему миру: путь революции сложен, противоречив, это буря, которая выбрасывает наверх, к вершинам вместе не только идеалистов, бескорыстных романтиков, подвижников, но и людей социального дна, люмпенов, ограниченных доктринеров, фанатиков казарменного «рая».

В повестях «Собачье сердце», «Дьяволиада», «Роковые яйца» М. Булгакова, в таких стихотворениях, как «Сумерки свободы» и «Мне на шею бросается век-волкодав...» О. Мандельштама, в пьесе «Шарманка» А. Платонова прозвучал сигнал тревоги в связи с абсолютизацией насилия. Насилие, его абсолютизация, раздувание, обращение вначале против врагов революции, реальных и мнимых. А затем? Оно, как молох, начинает искать жертвы везде.

Жесткие и непреодолимые классовые границы, воздвигнутые внутри искусства, лишали его первейшего свойства, важнейшего эстетического качества: общечеловеческого содержания. Эта идея, тогда весьма распространенная (вспомним Плеханова, говорящего, что «Евгений Онегин» — произведение, чуждое и непонятное для рабочего, ибо в нем отразился чужой социальный опыт), научно обоснованная в школе профессоров В. Ф. Переверзева (МГУ, Комакадемия) и В. М. Фрича (Институт Красной профессуры), позднее, уже в начале 30-х годов, квалифицированная как вульгарно-социологическая, тем не менее столь прочно вошла в кровь и плоть наших культурологов, что ее сильнейшее влияние было ощутимо до 90-х годов.

Принципиальное значение для развития литературы и искусства 20-х годов имела резолюция ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» (1925), положившая начало идеологизации литературы и искусства, закреплению партийного диктата в художественном творчестве. Несмотря на то что в ней формально осуждались действия РАПП, призывалось к свободному соревнованию группировок и течений, одновременно ставилась задача обеспечить переход писателей-«попутчиков» на сторону коммунистической идеологии, бороться с проявлениями буржуазной теологии в литературе за создание произведений, рассчитанных на массового читателя.

После постановления ЦК ВКП(б) о журнале «Под знаменем марксизма» (1931) философы были директивно нацелены на претворение в жизнь задач социалистического строительства. И немудрено, что марксистско-ленинская философия завоевала господствующее положение не только в общественных, но и в естественных науках. (В 1936 г. был создан Институт философии АН СССР.) Философия была поставлена на службу партии и государства.

Становление советской исторической науки происходило в обстановке острой борьбы между буржуазной и марксистской идеологиями, не допускавшей никаких разночтении в оценке исторических событий. Неудивительно поэтому, что мы сейчас по-новому открываем и прочитываем нашу собственную историю, в том числе историю нашей культуры. А потому-то не лишены смысла слова Черчилля: «Россия — единственная страна, прошлое которой непредсказуемо».

Подобно вопросу об отношении искусства к действительности, столь же принципиальным, приведшим к размежеванию литературных сил был и вопрос о творцах новой культуры.

Отвечая на эти вопросы, Воронский обеспечивал себе оппозицию справа — оппозицию непримиримую, коварную, в эстетических вопросах вульгарную, а порой и безграмотную — прежде всего в лице критиков Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП): Л. Авербаха, Г. Лелевича, Б. Волина, И. Вардина, С. Розова, В. Ермилова.

Дороги «попутчиков» и пролетарской литературы, говорил Воронский, не разойдутся, они соединятся в единый широкий путь советской литературы. Классовая принадлежность художника сама по себе еще не обеспечивает ни успеха, ни неудачи — дело в таланте и способности увидеть перспективы революции.

В отношении культурного наследия Воронский считал его фундаментом культуры современной. «Перевал» провозглашал гуманизм, необходимость эстетической культуры, искренность в противоположность вульгарно понятому социальному заказу.

Больше всего Воронский подвергался нападкам за проповеди эстетической культуры. Авербах усматривал в этом «мистико-идеалистическую контрабанду», уверял литературную общественность, что «Воронский зовет под знамя идеалистической реакции».

Острая борьба шла вокруг концепций личности. Воронский выступал против обезличивания, но в 1927 г. он был уволен из «Красной нови». Концепция творческой личности, получившая название моцартианства, эмоционального, искреннего, глубоко личного восприятия действительности, возникла в связи с тем, что «знаменем» «перевальцев» стала повесть Петра Слетова «Мастерство». Один из героев повести воплощает в себе моцартианское начало творчества.

Идеи Воронского после его увольнения продолжали отстаивать «перевальцы».

Общественное сознание 20-х годов поляризуется как бы по двум полюсам: с одной стороны — рационализм, свойственный, как говорил еще Плеханов, революционной эпохе, но обернувшийся в эстетических концепциях ЛЕФа¹⁰, Пролеткульта, РАППа насилием над личностью. С другой стороны, как антитеза этому насилию, возникает интерес к искусству как к иррациональному началу, высвобождающему личность, обнаруживающему ее скрытые потенции. Такое искусство отстаивали «Серапионовы братья», имажинисты, но главная роль тут принадлежит, конечно же, «Перевалу» во главе с А. К. Воронским. Однако в литературных боях тех лет победа оказалась за РАППом. И здесь нет никакого парадокса: за их спиной стояла идеологическая государственная машина, к которой прибегали рапповцы в борьбе с инакомыслием. «Вы, Авербах, первый, который путает передержку с выдержкой, литературный спор с литературным доносом, а критику — с пасквилем, — писал Воронский. — Авербахи¹¹ — не случайность... они усвоили твердо: клевещи, от клеветы всегда что-нибудь да останется».

Однако бесконечная грызня буквально со всеми участниками литературного процесса привела к глубокому кризису организации. О творчестве речь уже не шла — выбрасывались бесконечные лозунги, с помощью которых стремились поправить положение дел, но дела шли все хуже и хуже: настоящая литература создавалась вне РАППа, вопреки ему. Несмотря на удары «рапповской дубинки», работали Горький, Леонов, Шолохов, Каверин, Пильняк, Катаев, Пришвин...

В апреле 1930 г. группа «Перевал» была подвергнута уничтожающей критике на дискуссии в Комакадемии, проходившей под характерным лозунгом: «Против буржуазного либерализма в художественной литературе». Буржуазный либерализм воплощали в себе, естественно, «перевальцы» — Горбов, Лежнев. Так квалифицировался и молчавший уже три года Воронский.

Итак, в 30-е годы догматическая тенденция, ориентированная на установление в искусстве диктата одной группировки, одной идеи, одного творческого метода, общего для всех взгляда на жизнь и на культуру хотя и медленно, но брала верх. Календарный рубеж 20—30-х годов был отмечен целой серией разгромов на литературном фронте, проходивших и организованных в Комакадемии — разгромов, которые назывались мягко и интеллигентно — дискуссиями. Одна из них — дискуссия о «Перевале».

Первым актом, организованно пресекающим всякие дискуссии и всякую полифонию, стало постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 г. «О перестройке литературно-художественных организаций». Совре

⇐ Предыдущая18192021222324252627Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: