Фрейд больше не писал важных статей о теории и практике психоанализа.Его работы до 1926 года в конце концов заполнят первые двадцать томов"Стандартного издания", которое составит Джеймс Стречи с помощниками впятидесятых годах. На работы после 1926 года хватит трех томов - более чемвнушительный результат для старого человека с серьезным заболеванием. Работав поздний период заключалась либо в новом изложении и объяснении основныхпринципов, либо в исследовании тем культуры, где с помощью психоанализаФрейд объяснял человеческое поведение и верования в более широкомисторическом смысле. В целом эта работа была принята хорошо, хотяфрейдовские "Цивилизация" и "Религия" менее интересны, чем ранние мысли оснах, страсти и памяти. Если Фрейд был пессимистом, это заключалось в самой природепсихоанализа. Он всю жизнь сосредоточивался на зле и ошибках. Небольшаяработа "Будущее одной иллюзии" (1927) рассматривает религию в обобщенномвиде. Фрейд видит в религиозных убеждениях исполнения детских желаний,которые не дали детям ни счастья, ни более высокой моральности. Фактыизложены достаточно четко, но заключение о том, что "наука - это неиллюзия", является не слишком аргументированным. Христианин Т. С. Элиот, давна книгу отрицательный отзыв в журнале "Критерий", ежеквартальном издании,основанном им в Лондоне за пять лет до того, не придал ей особой важности изаявил: "Так мечтает волшебник мира снов". Еще одна небольшая книга, "Недовольство культурой" (1930),рассматривала ограничение "инстинктивного поведения", необходимое длясоздания цивилизованного общества, и непрекращающийся конфликт междужеланиями и ограничениями - источник невроза. Коммунизм Фрейд называлзаблуждением, поскольку политическая система не может изменить человеческуюприроду. Если исключить материальное неравенство, оно просто появится вкаком-то другом месте, например в сексуальных взаимоотношениях. Этотаргумент был частично направлен против Вильгельма Райха, который стал нетолько психоаналитиком, но к тому времени и коммунистом. Фрейд-рационалист начинает книгу с защиты своих идей о религии,выраженных в "Будущем одной иллюзии" и вызвавших переписку с другом,писателем Роменом Ролланом. Роллан тогда говорил ему о внутреннем ощущении"вечности", чего-то безграничного, "как океан", которое Фрейд понял как"ощущение неразрывной связи, единства с внешним миром в целом". По словамРоллана, это "океаническое чувство" было причиной религиозности. Фрейд с нимне согласен. Возможно, оно бывает у других, но он лично его не испытывает.Фрейд предложил психоаналитическое объяснение это "чувство" - всего лишь"съежившийся остаток" самых первых ощущений младенца, когда он ещенеспособен различать себя, мать и окружающий мир. Фрейд был суеверен, но нерелигиозен, и этим все сказано. Эта работа была написана в "Шнеевинкеле". В письме к Саломе Фрейдговорил, что она содержит "банальные истины" и не вытекает из "внутреннейнеобходимости", как его ранние работы. Она написана потому, что ему нужночто-то делать, кроме как курить и играть целый день в карты, а прогулкидаются ему уже с трудом. Но он всегда любил приуменьшать достоинства своихсобственных книг. Эта, полная мрачных взглядов, за год была продана вколичестве двенадцати тысяч экземпляров читателям, которые осознавали своюнеудовлетворенность развитием мира. Основные концепции Фрейда были известны уже двадцать-тридцать лет. Хотяпсихоанализ распространился по всему миру (Фрейд с удовольствием узнал, чтоневрозы среди индийских мусульман такие же, как и в Вене), традиционнаяпсихиатрия продолжала действовать так, как будто ничего не произошло.Утверждения, подобные тому, которое сделал до войны Ференци, что "молодежь иинтеллигенция" Венгрии уже на их стороне, были слишком оптимистичными, иФрейд избегал подобных слов. Идеи проникали в жизнь людей и становились общим достоянием."Бессознательное", которое появилось задолго до Фрейда, стали считатьфрейдовским. На "оговорки по Фрейду" все быстро научились обращать внимание,равно как и на сексуальный символизм во сне, который представил бананы илестницы в новом свете. Именно секс изначально привлек интерес кпсихоанализу. Теории, основанные на инстинкте голода, воспринимались бысовсем по-другому. Проницательные и всеобъемлющие выводы Фрейда оставили свой след вистории. Создать универсальную теорию человеческого поведения ему неудалось, как, впрочем, и всем остальным, но его работы полны образов, вкоторых все могут узнать себя. Его теории, по словам Чарльза Райкрофта, неединая структура, а "скорее собрание разнородных идей, открытий и догадок...которые выдвигались на протяжении пятидесяти лет". Как Библию, миллионы словФрейда можно толковать до бесконечности. Это подтверждают возникшиемногочисленные школы фрейдистов. Многие из идей Фрейда разрушали веру девятнадцатого века в прогрессцивилизации, которая пошатнулась уже в его время. Он шел в ногу с историей,одновременно участвуя в ее создании, и для многих людей, утративших иллюзиипосле первой мировой войны, его имя стало олицетворять сомнительныесовременные ценности. "Я обратил его [Крысиного Человека] внимание на то, - писал Фрейд, -что он не должен согласно логике считать себя ответственным за все эти чертыхарактера, потому что все эти предосудительные импульсы берут начало израннего детства и являются всего лишь пережитком его детского характера,оставшимся в бессознательном". Собственные моральные ценности Фрейда былистроги, его идеалом было развитие моральной ответственности, но егоубеждение, что поведение человека неумолимо определяется бессознательным,считали одной из причин отхода людей от старых норм морали. Британский убийца Рональд Тру, военный летчик, который получил травмуголовы и стал жертвой морфия, был приговорен в 1923 году к смерти заубийство проститутки, несмотря на свидетельство о его сумасшествии. Министрвнутренних дел отсрочил выполнение приговора, и начались споры об опасностиснисхождения к психически больным. Газеты жаловались на мрачныепсихоаналитические доктрины, которые при логическом развитии означали, чтоникого нельзя ни в чем винить. Роберт Грейвз затронул ту же тему в своихнигилистических мемуарах 1929 года, "Прощание со всем этим", хотя не говорило психоанализе: В петрушечном фарсе нашего века... больше нет виновных и нетответственности. Мы слышим: "Мы ничего не могли поделать" и "Мы не хотели,чтобы это случилось". И действительно, происходят вещи, за которые неотвечает ни один конкретный человек. Все течет, и все мы попадаем в потоксобытий. Мы виноваты все вместе, все вместе увязли в грехах наших отцов идедов... Это наша беда, а не наша вина. Практикующих психоаналитиков было немного. В венском обществе в 1924году насчитывался всего сорок один член. Европейская медицина по-прежнемуотносилась к ним с подозрением. Консервативные иерархии медиков, управляющиеспециальностями в университетах, старались представить "фрейдовскую науку" вминимальном объеме. В их действиях просматривался антисемитизм, скрытаяпроблема, которой Фрейд и опасался, надеясь, что Юнг изменит национальныехарактеристики движения. В Америке все было по-другому. Медики доминировали в психоанализе -после 1923 года каждый аналитик должен был быть доктором медицины, - но тамв новой психологии видели новые возможности, а не угрозу. Университетскиефакультеты, в деятельность которых не вмешивалось ни государство, ниобъединения специалистов, практически с самого начала заинтересовалисьпсихоанализом с положительной стороны. Отдельные врачи, более спокойнорассуждающие о деньгах, увидели финансовые преимущества, которые мог датьпсихоанализ. Психоанализ у американцев стал более позитивной доктриной,уделяющей меньше внимания зловредным силам бессознательного. Эрнест Джонс рассказывал о том, как на Бостонской конференции, где онвыступал еще в 1909 году, одна женщина утверждала, что эгоцентризм можетбыть характерен для снов в Вене, но уж, конечно, не в Америке, где людямснятся альтруистические сны. Фрейд нашел это "прелестным". В Великобритании психоанализ не имел такого устойчивого положения,несмотря на то что в Лондоне был Джонс, умевший лоббировать и договариватьсяс людьми. Немногочисленное Британское психоаналитическое общество не имелостатуса в медицине и управлялось лично Джонсом, который установил тамжесткую дисциплину: однажды он пригрозил исключить племянницу БертранаРассела, потому что она давала лекции без его разрешения. Очень немногиевообще знали о существовании общества. Если не считать небольшого кругаинтеллектуалов, обративших внимание на идеи Фрейда, британцы прониклись поотношению к идеям будущего меньшим энтузиазмом, чем американцы. Болеециничные или более реалистичные, они добавили психоанализ к списку странныхизобретений, которые могут плохо кончиться. Психоанализ часто фигурировал в газетных статьях, обычно враждебных, ив презрительных речах судей и епископов. Передовая статья "Таймс" содержаласетования на то, что психоанализ может показать человеку в себе "любителяжестокости или чувственности" и таким образом "заполнить ужасом и отчаяниемумы, которые привыкли видеть свои склонности в совершенно другом свете".Автор статьи не видел смысла в таком лечении: "К чему такие озарения?". Послевоенная неприязнь к Германии и ее союзникам тоже не помогала, еслиучитывать, где жил основатель теории. Джонс спорил с Ранком по поводунемецких фраз, которые оказывались в гранках статей "Международногожурнала", набранных австрийскими типографами. Те часто вместо "Mrs" (миссис)могли поставить "Frau" (фрау), что выглядело оскорбительным для британца.Неприличие - иностранное неприличие - считалось многими из них синонимичным"фрейдизму". Фрейда считали врачом - распространителем грязи, подобнымГавелоку Эллису. Как правило, Фрейд описывал сексуальное поведение в меньшихподробностях, чем Эллис, но его работы были более опасны. Медики, которые, казалось бы, должны были проявить хоть какую-тотерпимость, с готовностью взяли на себя роль полиции нравов. Издательство"Кеган Пол" беспокоилось по поводу английского перевода "Леонардо",выходившего в 1922 году, потому что там содержались упоминания огомосексуальности. Особенно опасной считалась тема детской сексуальности."Три очерка", которые с 1910 года стали доступны в США, потому что этойтемой интересовалось целое множество специалистов, появились в британскомиздании лишь в 1949 году. Многие врачи в консервативной Британскоймедицинской ассоциации были бы рады, если бы Джонс лишился своейпроцветающей частной практики, поскольку его считали дважды виновным онзанимался "нечистыми" темами и получал от этого прибыль. Суссекское отделение Британской медицинской ассоциации в 1925 годуслушало дело о "недостойной сексуальной практике", связанной с девочками ипсихоанализом. Это были неуверенные заявления, которые не публиковались и недоказывались - возможно, отголосок довоенных рассказов о Джонсе, загородныйдом которого находился в том же графстве. На следующий год Британскаямедицинская ассоциация учредила комиссию, в составе которой был и Джонс, длярассмотрения психоанализа. Эта комиссия случайным образом просмотреладанные, собранные за несколько лет. Девочку тринадцати лет в интернате якобызаставили принимать ванну "совершенно нагой" в присутствии директора. "Этобыла школа, которой управляли по психоаналитическим принципам", - заявилврач, который подавал эту жалобу. "В Англии нет школ, построенных по такимпринципам", - улыбнулся Джонс, единственный член комиссии, осведомленный опредмете. Они выслушивали долгие речи о предполагаемой абсурдности психоанализа.Один "фрейдист" лечил жертву военной воздушной бомбежки. Этот неизвестныйаналитик якобы нарисовал на бумаге сосискообразный предмет и спросилпациента, что это по его мнению. "Цеппелин?" - ответил пациент "А разве, -настаивал аналитик, - вам это не напоминает мужской орган?" Джонс, учтивый и обладающий даром убеждения, спокойно смотрел, как егооппоненты делают из себя дураков, и постепенно настроил комиссию на болеепозитивный лад. "Это значит постоянно бороться с неуязвимым врагом", - писалон Фрейду в январе 1929 года, но отчет комиссии, сделанный позже в этом жегоду, не принес вреда. За многими моментами видна рука Джонса - в том числеза параграфом о "бытующем мнении, что [фрейдистский анализ] побуждаетпациента потакать порывам, запрещенным обществом, хотя все предполагаемыеслучаи подобного, представленные комиссии, оказались беспочвенными". Оннаконец смог отомстить медикам, когда-то выгнавшим его из Лондона. Что бы Фрейд там, далеко в Австрийской империи, ни думал об этойдеятельности, до него доносилось только эхо конфликтов, от которых онотгородился. Единственное событие в Лондоне, которое вызвало его интерес - ивозмущение, - касалось Анны, которую Джонс посмел критиковать. Джонс какбудто старался изо всех сил досадить Фрейду - еще один смиренный ученик,наверное, уставший от долгих лет унижения и немного возгордившийся, покаимператор спит. За этим спором стоит фигура Мелани Клейн, психоаналитика с подавляющейличностью, которая прославилась благодаря своим противоречиям с коллегами.Австрийка (родившаяся в 1882 году), без академического образования, она былапроанализирована Ференци и стала детским аналитиком. У нее развилисьдогматические идеи о силе и сложности детских фантазий. Когда Карл Абрахам,ее учитель, умер в 1925 году, Джонс пригласил ее работать в Лондон, считая,что она принесет с собой свежие идеи и расшевелит британский психоанализ,который, несмотря на всю активность Джонса, больше походил на опереточнуюармию, состоявшую из десятка практикующих аналитиков. И Клейн расшевелила ихна следующие тридцать пять лет. Некоторые члены британского общества до сихпор называют ее "эта сволочь". Замечания, вызвавшие недовольство Фрейда, содержались в письме,написанном в мае 1927 года. Джонс описывал удачный анализ его двоихмаленьких детей и тут же упомянул недавно опубликованную книгу Анны,введение в детский анализ. К сожалению, писал он, в книге есть места, скоторыми он не может согласиться, добавляя необоснованно: "Не могу непредположить, что они, видимо, вызваны каким-то несовершеннопроанализированным сопротивлением". В письме не говорилось еще кое о чем,что Фрейд наверняка знал: дети Джонса были в руках Клейн, методы которойотличались от методов Анны*. Клейн решила, что дети гораздо умнее, чемсчитает Фрейд и все остальные, и лелеют убийственные эдиповы фантазии, когдаим не исполнилось и полугода. Без сомнения, на доктрины обеих женщин влиялиих противоположные характеры: одна - яркая разведенная женщина с детьми,вторая - страдающая тревожностью и никогда не знавшая мужчин. * Один из детей стал известным писателем Мервином Джонсом. В то времяему было пять лет. Он писал в своей автобиографии, что психоанализ неизбавил его от невротических черт. "В любом случае, я забыл - или, вероятно,нужно сказать, подавил в себе - все связанное с моими сеансами с госпожойКлейн, если не считать поездки в ее дом и того, как выглядела ее комната".Его друзья-аналитики этому удивлялись. Но то же самое произошло с маленькимГансом. Предположение, что Анна была "несовершенно проанализирована", явилосьверхом наглости, даже если Джонс не знал, что аналитиком был ее отец.Сначала Фрейд просто напомнил ему, что подобные обвинения обоюдоостры. Всентябре 1927 года он потерял терпение и обвинил валлийца в том, что тоторганизует против него заговор. "Кто проанализирован достаточно? Я могу тебязаверить, что Анну анализировали дольше и тщательнее, чем, например, тебясамого". Расскажи мне, писал Фрейд, что происходит в Англии и в твоейголове. "Я научился многое выносить и не имею иллюзий о золотом веке, гдеягненок пасется рядом с волком". Джонс заверил его. "Настроение в Англии - абсолютная преданность вам иверность принципам психоанализа". Это было правдой. Джонс и британскоеобщество оставались верными делу. Но Фрейд в пожилом возрасте боялсяпредательства. Он за глаза осуждал Джонса, называя его нечестным, лишенныморигинального мышления человеком, "применение которым моих идей осталось нашкольном уровне", разочарованным ухажером, который мстит Анне за то, что онаотвергла его в 1914 году - под влиянием отца, следовало добавить ему, еслион сам хотел быть честным. В каком-то плане жизнь Фрейда в 1920-х годах оказалась приятнее, чем оножидал. Теперь, когда Австрия стала республикой, а от Габсбургов осталисьтолько воспоминания, Веной управляли социалисты. Они видели во Фрейдепредставителя нового постимперского строя, который принесет трудящимся мир ипроцветание. Именно они сделали его почетным гражданином города со словами,что чувствуют "особую благодарность и признательность" по отношению к немуза "новые пути, которые он открыл для образования детей и народа". Эта честьне слишком подходила такому человеку, как Фрейд, презрительно относившемусяк простому народу, к "деформированным черепам и носам картошкой" толпы, ноему все же было приятно получить ее, о чем он написал Сэму. К политическим партиям Фрейд относился скептически, и чем больше ониобещали, тем больше вызывали у него подозрений. Трудно было представить, чтоможно предложить новой Австрии, обессиленной инфляцией и уличнымибеспорядками, что бы сделало ее заметно счастливее старой. Многие люди всехклассов сожалели о славном прошлом, и по улицам ходили диссиденты со злобойна лицах и ножами в карманах. "Красная Вена", как ее называли, была только частью истории.Правительство страны, равно как и провинциальная Австрия - та небольшаячасть, которая осталась после войны, - были католиками и консерваторами, аих возглавляли христианские социалисты. Их поддерживала мощная пронемецкаяпрослойка, стремившаяся к аншлюсу, союзу с Германией, запрещенному мирнымдоговором. Раздавались речи о том, что нужно защитить немецкие моральныеценности от новой угрозы с востока, безбожников-большевиков, и от старойугрозы, которая всегда легко вызывала бурю эмоций, - "еврейской опасности".Обе стороны использовали военизированные организации. В 1927 году у венгерской границы произошел инцидент: группа ветерановвойны стреляла в социал-демократов и убила инвалида и ребенка. На суде вВене обвиняемых оправдали. Рабочие вышли на демонстрацию, штурмовали Дворецправосудия, испугали правительство и подверглись обстрелу тяжеловооруженнойгосударственной полиции. Три часа спустя почти девяносто человек погибли иболее тысячи пострадали - Вена не видела худшего насилия с 1848 года. Средитех, кто был свидетелем этого массового убийства и вынужден был спасать своюжизнь бегством, был Вильгельм Райх. Именно после этого он вступил вкоммунистическую партию. Времена рождали экстремистов. "Неприятнейшее дело", - писал ФрейдФеренци с гор, прочитав об этом в газетах. События летом происходили такие,словно "в небе висит большая комета". Оставалось только ждать и надеяться. "Вена катится в пропасть и можетпогибнуть, если мы не добьемся знаменитого аншлюса", - писал Фрейд Сэму вконце 1928 года, видимо, потому, что считал союз с Германией меньшим злом,чем плохо управляемую Австрию, раздираемую внутренними противоречиями. СамаГермания давно перестала быть для Фрейда источником вдохновения. Немецкиепсихиатры уронили себя в его глазах своим "невежеством" и "грубостью",враждебным отношением к психоанализу. Немецкие политики и генералы доказалив войне, что они не заслуживают доверия. Когда Фрейд написал своюавтобиографию в 1924 году. Макс Эйтингон увидел гранки и стал просить егоубрать упоминание о немецком "варварстве". Фрейд отказался. Как и остальная Европа, он знал, что у высокопарного немецкого политикаГитлера и его национал-социалистической партии появились последователи,нацисты. К 1929 году местные организации возникли по всей Германии иАвстрии. Их любимым методом были уличные драки. 7 ноября того же года Фрейдсделал в своем лаконичном дневнике запись: "Антисемит[ские] беспорядки".Студенты-нацисты сорвали лекцию еврейского профессора в Анатомическоминституте, находившемся в начале улицы Берггассе. Люди спасались прямо черезокна. Впрочем, преследование евреев в той или иной форме продолжалось напротяжении всей жизни Фрейда, и ему казалось, что Германия сможет удержать вузде национал-социалистов. Будучи в мае 1930 года в Берлине для подправкипротеза, Фрейд встретился с американским дипломатом и журналистом УильямомБуллиттом*. "Нация, которая родила Гете, - сказал он Буллитту, - не можеттак испортиться". * До того Фрейд анализировал его жену в Вене. В 1930 году Фрейд иБуллитт договорились вместе исследовать покойного Вудро Вильсона, бывшегоамериканским президентом после войны, человека непопулярного в Европе. Фрейдсделал психологическую оценку этого человека. Стречи не включил этого в"Стандартное издание", поскольку Джонс сказал ему, что это "не принесетФрейду много пользы в глазах беспристрастных историков". Неизвестным фактором стал сам Гитлер, который все послевоенноедесятилетие затачивал когти. Его "духовным домом", куда он отправлялся дляраздумий над своими апокалиптическими видениями, была та же гористаяместность вокруг Берхтесгадена, которую любил Фрейд. Год спустя после того,как Фрейд с семьей побывали там в 1922 году, принимая среди других гостейнесчастных Фринков, Гитлер "влюбился в этот пейзаж" и выбрал тот же пансион"Мориц", где расхаживал помахивая кнутиком из кожи носорога, стараясьпроизвести впечатление на жену владельца пансиона. Его автобиография, "Майнкампф" ("Моя борьба"), где на первой странице заявлялось, что Австрия должнавернуться к "великой немецкой матери", была завершена в 1926 году в другомместе под Берхтесгаденом, куда он продолжал ездить. Когда Фрейд проводил тамлето 1929 года, они были совсем близко друг от друга. * * * Фрейда ждал еще один переворот в профессиональной области. ШандорФеренци, назойливый венгр, который страдал от проблем со здоровьем,женщинами и самооценкой, расстался с Фрейдом, одобрения которого искал почтивсю жизнь и близким другом которого был более двадцати лет. Если бы Ференци меньше нуждался во Фрейде, он ушел бы еще вместе сРанком в 1924 году. Джонс утверждает, что вытащил его "насильно изпропасти". Сейчас Ференци разочаровался в психоанализе. После нескольких летмучительных размышлений он публично высказал, что думает (ему было ужепятьдесят девять), обидел Фрейда и был изгнан. Движение унизило его,подразумевая, что он сошел с ума, и игнорировало его вплоть до последнихлет, его реабилитация началась только сейчас. У Ференци с самого начала были экстравагантные идеи о взаимоотношенияхлюдей, как будто они могли быть очищены правдой. "Ваш жаждущий честности", -так он подписал свое письмо Фрейду в 1910 году. Авторитарность терапиивызывала у него неловкость. Он хотел, чтобы люди общались без ограничений, иоднажды ему приснилось, что Фрейд стоит перед ним обнаженный - этосимволизировало "страстное желание абсолютной взаимной открытости".Телепатия нравилась ему потому, что ему было приятно думать, будто мыслипациента растворяются в мыслях аналитика. Фрейд, который был на семнадцать лет старше его, с годами сталтерпеливее и спокойнее и помогал ему преодолеть то, что он считалинфантильными склонностями. Они написали друг другу тысячу или две писем,больше, чем Фрейд с любым другим коллегой. Теплое отношение иэкстравагантность Ференци всегда привлекали к себе. В двадцатых годах ониобменивались дружественными письмами о том, как можно было быусовершенствовать технику анализа. Но начиная с 1927 года Ференциразрабатывал свои собственные методы, которые держал при себе, хотя слухи отом, чем он занимается, уже появлялись. Он любил пациентов, относился к ним как к равным, и дисциплинированнаяструктура анализа была разрушена и заменена чем-то вроде дружбы. Былипоцелуи и даже объятия. Аналитические сеансы могли продолжаться часами, еслинеобходимо, за занавесками в домах пациентов. Люди изумленно рассказывали отанцовщице Элизабет Северн, которая слыла ясновидицей и много летподвергалась бурному анализу Ференци. Фрейд говорил Джонсу после смертиФеренци, что венгр "считал, будто она влияет на него своими вибрациями черезокеан", - эта история не улучшила его репутацию, когда появилась в биографииДжонса. К концу 1931 года Ференци стал открыто говорить о своих новых взглядах,и Фрейд начал возражать. Поцелуи - это все очень хорошо, но мы не впослереволюционной России, где все этим занимаются. Поцелуй - этоэротическое интимное действие. Так скоро появятся вечеринки взаимных ласк, иэто "вызовет огромное повышение интереса к психоанализу как средианалитиков, так и у пациентов". Фрейд по-прежнему говорил дружелюбно, но непреминул вставить обидную фразу, не включенную Джонсом в биографию: Насколько я помню, склонность к сексуальным заигрываниям с пациентамибыла тебе не чужда и в доаналитические времена, так что возможно, что новаятехника связана со старыми проступками. Другими словами, Фрейд знал, что Ференци, будучи молодым врачом, имелсексуальные отношения со своими пациентками, и намекал, что новая техника -часть того же явления. Вскоре после этого, в январе 1932 года, Ференци начал вести"клинический дневник", который был опубликован только в восьмидесятых годах.Там он, в частности, осуждал свою профессию за нечестность и говорил, чтоего больше беспокоит, как облегчить жизнь не пациентам, а аналитикам.Ференци говорил о "совете" - совете Фрейда - "не давать пациентам ничегоузнавать о методике" и о "пессимистическом взгляде, которым делятся лишь снемногими, кому доверяют, что невротики - это отбросы, которые годятсятолько на то, чтобы оказывать нам финансовую поддержку и давать учиться насвоих случаях. Психоанализ как терапия может быть бесполезен". У негонаконец лопнуло терпение, хотя эти взгляды учителя, которые его теперь такудручали - презрение к некоторым клиентам и нетерпение по отношению комногим, - не были тайной для его коллег десятки лет. Раньше, во времена Брейера, говорил Ференци, Фрейд действительно верилв анализ, самозабвенно работая, чтобы вылечить невроз. Он часами лежал наполу, когда у пациентки был истерический срыв. Фрейд ли ему это рассказал, иправда ли это? Неужели молодой врач действительно ложился на пыльный полрядом с Анной фон Либен и Фанни Мозер, держал их за руки, шепталутешительные слова? В своем стремлении внести сочувствие впсихоаналитические отношения Ференци искал золотое время, в котором когда-тожил и работал его герой, где врач и пациент были поглощены друг другом и незвучало никаких электрических звонков, прекращавших это блаженство. Появился и более мрачный призрак. Ференци решил, что для маленькогоребенка имеют значение не только внутренние фантазии, но и внешняяреальность. "Теория совращения" 1896 года восстала из пепла в виде статьи,написанной Ференци для конференции 1932 года в Висбадене*. "Смешение языковмежду взрослыми и ребенком", изрядно разбавленное выражение взглядовФеренци, учило аналитиков прислушиваться к пациентам и детям. В связи с этимснова поднимался вопрос сексуального совращения малолетних. Ференципротивопоставлял "языки" страсти взрослых и детскую невинность. Он уже былготов отказаться от концепции детской сексуальности. * В предыдущем году конференция была отменена перед самым началом,потому что в связи с катастрофой на Уолл-стрит в Европе начался политическийи финансовый кризис. Ведущий банк Австрии, "Кредитанштальт", в мае 1931 годастал первой пострадавшей крупной организацией. До того как представить статью на конференции, Ференци настоял, чтобыФрейд выслушал его в более тесной обстановке. 30 августа 1932 года онприехал на Берггассе, 19, со своей женой, Гизеллой. "От него веяло ледянымхолодом", - говорил Фрейд Анне. Ференци тут же начал читать, что, видимо, длилось не меньше получаса.Фрейд (и Брилл, который был в то время в Вене и присоединился к ним ужепосле прихода Ференци) слушал молча. Замечание Ференци о том, что "даже детиреспектабельных и благородных пуританских семей оказываются жертваминастоящего изнасилования гораздо чаще, чем кто-либо отваживалсяпредположить", было очень похоже на заявления Фрейда, сделанные в ту пору,когда он был еще никому неизвестным врачом. Те ранние работы Фрейда по совращению содержали сомнительныедоказательства. В работе Ференци реальных свидетельств не приводилосьвообще. Он приводит конкретный пример лишь один раз, упоминая "учителя",который недавно рассказал Ференци о "пяти семьях из приличного общества, гдегувернантка жила в регулярной половой связи с мальчиками от девяти доодиннадцати лет". Неизвестно, пытался ли Фрейд его отговорить. Когда супруги Ференциушли, он рассказал Бриллу один анекдот о старом еврее, который обещаетпольскому барону, что через три года научит его собаку говорить. "Почему бынет? - говорит он другу. - Через три года умрет либо барон, либо собака,либо я сам". Фатализм был лучшей защитой Фрейда. Рассказывая Анне, как онбыл шокирован, он говорил, что Ференци выражался о детских травмахпрактически теми же словами, которые он использовал тридцать пять лет назад.Он говорил Эйтингону, что статья глупа и несовершенна, хоть и безвредна. Это не означало, что не стоит пытаться отговорить Ференци отпредставления статьи на конференции. Но Ференци был слишком важной фигурой,чтобы его можно было заставить замолчать: именно он основал международнуюассоциацию, к съезду которой собирался обращаться. Статью приняли холодно -так же, как когда-то рассказ Фрейда о детском совращении приняли венскиепсихиатры. Сам Фрейд при этом не присутствовал. Он уже много лет не посещалпубличных собраний. Позже, как редактор "Международного журнала", Джонсисключил эту статью из издания. Проблема Ференци была решена болезнью. Он уже плохо чувствовал себя вовремя Висбаденского съезда. Он страдал от злокачественного малокровия,которое в то время было необратимым заболеванием, и умер в мае 1933 года. В письме Джонсу вскоре после этого Фрейд писал, что "вместе с Ференциуходит часть старой эпохи", которая сменится новой, "когда уйду я... Судьба,решимость, вот и все". Затем Фрейд описывает состояние Ференци: Его уже давно не было с нами и в действительности даже с самим собой.Теперь легче понять медленный процесс разрушения, жертвой которого он стал.В последние два года он выразился органически в виде злокачественногомалокровия... В последние недели жизни... с ужасной последовательностьюразвилась умственная дегенерация в виде паранойи. Центральное место занималоубеждение, что я недостаточно его люблю... Его технические инновации былисвязаны с этим, потому что он хотел показать мне, с какой любовью нужноотноситься к пациентам, чтобы помочь им... Но давайте хранить этот грустныйконец в тайне. Психическая неустойчивость была известным побочным эффектом малокровияв поздней стадии. Но паранойя была болезнью предателя, и Фрейд, оставивдвусмысленности в своем письме, которые получатель мог истолковать по своемуусмотрению, сумел представить Ференци как человека психически неустойчивогоуже много лет. Знакомый метод. Джонс проигнорировал приказ ничего не говорить - едва ли Фрейд мог наэто рассчитывать. Он должным образом улучшил историю. Когда он написалбиографию Фрейда, мир узнал о "демонах, таившихся" в душе Ференци, которыйгодами с ними боролся, пока не был побежден и не стал жертвой психоза. Этоискажение истины стало общепринятым мнением. Конечно, Ференци былидеалистом, стариком и невротиком, которого стоило лечить, но если этоназывать сумасшествием, то среди аналитиков он был не одинок. Что касается движения, идеи Ференци были забыты, поскольку они были нетолько оскорбительными, но и непрактичными. Тот Фрейд, который всегда былготов помочь наиболее интересным пациентам и проводил с ними бесчисленныечасы, на полу ли или где-либо еще, едва ли положил бы в основутерапевтического метода такое расточительное использование времени. Нельзябыло отказаться и от авторитета аналитика в методике Фрейда, потому чтоавторитет и дисциплина играли важнейшую роль в его терапии. Сорок лет спустя психоанализ стал изменяться. Начали придавать большезначения матерям (в отличие от Фрейда). Акцент начал смещаться с детскихфантазий на окружение ребенка. Это было, по крайней мере, отдаленно связанос методами Ференци. Структура анализа перестала быть такой неприкосновенной,и люди заговорили о "терапевтическом союзе", как когда-то Ференци говорил об"эмпатии". Даже детское совращение бурно вернулось с начала восьмидесятыхгодов, когда появилась масса преувеличений, как бы уравновешивающаяпреуменьшения в прошлом. Такого мира Фрейду было бы не понять.
Глава 30. "Еврей-фанатик"
Летом 1930 года Амалия Фрейд, матриарх, как обычно, отдыхала на горномкурорте Бад-Ишль. Она была знаменитостью, пусть и небольшой, в этом городкеминеральных источников и врачей, который часто посещала австрийскаякоролевская фамилия (и Паппенгеймы). Старая имперская вилла теперь сталатуристической достопримечательностью. День рождения Амалии, 18 августа,совпадал с днем рождения покойного императора Франца Иосифа, и в 1930 году,когда ей исполнилось девяносто пять, она увидела свою фотографию в газете ипожаловалась: "Я тут выгляжу так, словно мне сто лет". Ее здоровьеухудшалось. У Амалии из кровных родственников было семеро детей,четырнадцать внуков и девятнадцать правнуков. Дольфи, которая всегда была сней рядом, говорят, в 1930 году (когда ей было шестьдесят восемь) сказала:"К сожалению, я не замужем". Амалия упрекнула ее: "Разве можно так говоритьмолодым девушкам?" Фрейд отдыхал возле Грундльзее, неподалеку, и в августе три раза егоотвозили к ней в гости на машине. Третий визит, на ее день рождения, был ихпоследней встречей. Она страдала от боли и была одурманена лекарствами.Коллега Фрейда, Поль Федерн, привез ее в Вену, где она умерла. На похороны всентябре вместо Фрейда пришла Анна. После этого он писал Джонсу, чточувствует только освобождение от страха, что мог бы умереть до нее, иудовлетворение, что она "освободилась" после такой долгой жизни. "Более, -признался он, - никакого горя", и выразил скепсис по поводу горя,выказанного его братом Александром, "который на десять лет моложе меня".Александр жил богато и был похож на раввина в своей широкополой шляпе и сседой бородой, а также очень сильно напоминал Якоба. Здоровье самого Фрейда постепенно ухудшалось. В октябре 1930 года онперенес пневмонию. Протез, "это чудовище", постоянно приходилосьподправлять, а раз-два в году вырезали или прижигали подозрительную ткань.Фрейд проклинал мучения, которые доставляет ему это устройство, ноутверждал, что в остальном его здоровье не так уж плохо. В европейской политике сгущались новые тучи. На выборах в Германии всентябре 1930 года национал-социалисты Гитлера получили больше ста мест вРейхстаге и их партия заняла второе место. Люди по-прежнему спрашивали: "Акто такой этот Гитлер?" Возможно, он был всего лишь перевоплощением венскогомэра Люгера, который прославится на день и тут же будет забыт. На Берггассе,19, похоже, по этому поводу не слишком волновались. Политические прогнозыбыли мрачными уже много лет подряд, но как-то им удавалось выжить. Фрейдпотихоньку жил дальше, как и все остальные. В 1931 году он думал о том, чтоему нужна летняя резиденция в городе - в пригороде он подыскал подходящийдом с садом, - и о возникающих разногласиях с Ференци. Если бы позволило здоровье, он бы посетил город, где родился - раньшеФрейбург, теперь Пршибор, находившийся в стране, созданной в конце первоймировой войны, Чехословакии. Одну улицу города назвали Фрейдова в его честь,а на дом кузнеца повесили табличку*. На этом событии вместо негоприсутствовала Анна, одетая в шубу и берет, с печальным видом, и прочиталанебольшой толпе его слова о счастливом д
