 |
Дебора Гольдгабер. Спекулятивная грамматология. Деконструкция и новый материализм. Предисловие Грэма Хармана
|
|
|
|
Дебора Гольдгабер
Спекулятивная грамматология
Деконструкция и новый материализм
Предисловие Грэма Хармана
Репутация Деборы Гольдгабер как оригинальной интерпретаторки Деррида возникла намного раньше публикации этой книги. Что отличает «Спекулятивную грамматологию» от других существующих работ о Деррида, так это изображение этого поляризующего француза как спекулятивного философа, который в тайне пляшет под реалистическую дудку. Правда, реалистом пытались изобразить Деррида и другие комментаторы, но обычно это сводилось не более чем к «реализму остатка», когда каждый акт речи или письма преследуется следом неустранимой инаковости. Гольдгабер идет гораздо дальше, продвигая свою трактовку текстуальности в область низших животных и даже неорганического. Уже из одного этого должна быть понятна причина включения книги Гольдгабер в серию, посвященную Спекулятивному Реализму (СР).
Будучи убежденной, хотя и неортодоксальной дерридианкой, Гольдгабер протягивает оливковую ветвь зачинателям СР, ни один из которых никогда не был большим поклонником Деррида. Дерридианская критика присутствия, утверждает она, охватывает ту же почву, что и критика корреляционизма в рамках СР. Для обоих предполагаемое совпадение мысли и бытия является иллюзией или фетишем, поэтому СР должна искать союзничества с такими дерридианскими терминами, как «текст», «след», «опространствование» и «архе-письмо», которые Гольдгабер формулирует таким образом, что союз кажется до странности привлекательным. Она также признает, что существуют весьма веские причины, по которым как друзья, так и недруги Деррида всегда считали его очевидно анти-реалистическим и анти-материалистическим по духу. Тем не менее, Гольдгабер лучше многих понимает разницу между Спекулятивным Реализмом и Новым Материализмом: эту разницу часто замалчивают даже такие зоркие критики, как Славой Жижек вместе с его окружением[1].
|
|
|
Глава 1, «Материализм и реализм в современной континентальной философии», знакомит с рядом современных авторов, с которыми Гольдгабер ведет серьезный внутренний диалог, особенно с Карен Бэрад, Клэр Коулбрук и Кэри Вулфом. Отдельный диалог здесь ведется со мной и Леви Р. Брайантом. Гольдгабер выражает согласие с нами в том, что критика «картезианского субъекта» в двадцатом веке — со стороны таких авторов, как Мишель Фуко — не смогла докопаться до корня проблемы, поскольку, предположительно, посткартезианский ландшафт по-прежнему оставляет человека в центре картины. Говоря иначе, Гольдгабер не играет в старую, надоевшую игру критики «гуманизма», не делая при этом ничего, чтобы сместить человека с его философского трона. Деррида, уверяет она нас, является критиком корреляционизма, а не реализма, и поэтому заслуживает того, чтобы считаться спекулятивным реалистом avant la lettre. Она строит основу для этого аргумента на серии ключевых цитат из Деррида, в которых он открыто выступает против идеи «лингвистического поворота».
В главе 2 мы впервые знакомимся с новым подходом Квентина Мейяссу к проблеме архи-ископаемых[2]. Хотя нередко ошибочно полагают, что Мейяссу думает, будто он опровергает корреляционизм, апеллируя к «доисторичности» вселенной до существования всякого сознания, Гольдгабер отмечает явное сходство между Мейяссу и корреляционизмом. Прежде всего, они исходят из того, что прямое свидетельство — единственный вид свидетельств, при том что Мейяссу отличает беспокойство по поводу последствий этого для науки. Гольдгабер ищет абсолютное, а не прямое свидетельство, то есть вид свидетельства, независимый от всякой трансцендентальной деятельности: именно это, по ее мнению, и дает нам Деррида. Письменные тексты не могут быть соотнесены с субъектом — они «структурно читабельны» в отрыве от человека. Это приводит ее к оригинальному пониманию дерридианской «итерабельности» как относящейся не просто к повторяемости, но к гетерогенности, включенной во всякое повторение. Такая гетерогенность интерпретируется далее как форма паразитизма, при которой мета не является самотождественной, так как ее всегда населяет другая мета, ее структурирующая. Хотя часть дерридианской терминологии и кажется нам знакомой, ее реалистическое применение, которое предлагает Гольдгабер, таковым не является.
|
|
|
В главе 3 Гольдгабер утверждает, что Деррида является элиминативистом в отношении смысла, который он заменяет понятием переводимости. Тут он находится под влиянием идеи Вальтера Беньямина о «переводе по ту сторону человеческого». Хотя Деррида стремится сохранить означающее и означаемое в качестве двух отдельных терминов, они не являются для него таксономическими противоположностями, как если бы одна вещь была просто знаком, а та, на которую он указывает, — чистой конечной точкой самоочевидного смысла. Напротив, переводимость означает, что любой предполагаемый смысл сам по себе является другим текстом, причем один текст всегда может быть модифицирован другим в пределах того, что Гольдгабер называет «обменом формами». Мысль сама по себе является еще одной формой перевода: ничто не выживает, не мутируя.
Глава 4 обращается к загадочному понятию Деррида «архе-письма», как оно определено во второй главе «О грамматологии». Несмотря на более чем пятидесятилетнее внимание исследователей, как отмечает Дж. Хиллис Миллер, не существует единого толкования ни для этого термина, ни даже для «следа». [3] Гольдгабер прочитывает архе-письмо как относящееся к вездесущему переплетению внутреннего и внешнего у Деррида и связывает это с важной книгой Карен Бэрад «Встреча со Вселенной на полпути». [4] Однако читатель задается вопросом, действительно ли Гольдгабер и Бэрад являются очевидными союзниками в вопросе переплетения; подобно Нильсу Бору, Бэрад считает, что переплетению требуется разум в качестве одного из своих условий, а ведь это и есть то, что Гольдгабер отвергает в своих попытках помочь Деррида избежать трансцендентального отношения «мысль-мир». В этой же главе Гольдгабер предпринимает пристальное чтение лингвистической теории Фердинанда де Соссюра, уделяя внимание концепциям Романа Якобсона и Вильгельма фон Гумбольдта.
|
|
|
Но настоящий фейерверк прибережен для главы 5, завершающей книгу. Называя дерридианский след «ультра-трансцендентальным», Гольдгабер вскоре дает понять, что под «ультра-» она подразумевает не столько трансцендентальность, сколько выход за пределы трансцендентальности. Не претендуя на все заслуги в своей проницательности, она приветствует союзников со всех сторон: как Бэрад переносит дерридианскую структуру следа на квантовый уровень, Вулф — на теорию систем, так и Мартин Хегглунд описывает эволюционные процессы в дерридианских терминах. Но не каждый на этом пути является союзником: Бернар Стиглер с подозрением относится к Деррида-внешнего-мира, и Гольдгабер с его подходом не согласна. Учитывая обобщенность структуры следа, абсолютно всё можно рассматривать как форму памяти. Но здесь также обнаруживается важное различие между Гольдгабер и объектно-ориентированной онтологией (ООО). Соглашаясь с Коулбрук, она считает, что деконструктивный материализм не может иметь ничего общего с субстанциями или объектами, поскольку ни одно из этих понятий не выдерживает испытания пластичностью следа. И если уж говорить о пластичности, то с кем, как не с Катрин Малабу, можно посоветоваться по поводу этого термина? Последние страницы книги, по сути, представляют нам внутреннюю дискуссию Гольдгабер с Малабу. Хотя обе авторки согласны в основных положениях философии, Гольдгабер в целом защищает Деррида там, где, по мнению Малабу, он не дотягивает. В частности, если Малабу считает, что «письмо» остается в ловушке старой оппозиции материи и формы, то Гольдгабер настаивает на обратном. И хотя Малабу утверждает, что ее идея «пластичного кодирования опыта» не-грамматологична, потому что она не-графична, Гольдгабер не усматривает графических ограничений в общей грамматологии.
|
|
|
Не считая деталей аргументации, Гольдгабер доводит интерпретацию Деррида до такого уровня, который был бы немыслим в 1980-х и 1990-х, когда применение грамматологии на уровне червей и камней могло вызвать лишь насмешки. Она также уникальна в том вызове, который она бросает дерридианцам. В последние годы те, кто утверждал, будто «Деррида с самого начала был реалистом», слишком часто делали это с претензией на то, что это всегда было очевидно, словно недавние материалисты и реалисты — это пришедшие с улицы лакеи и плагиаторы, не имеющие права задавать вопросы старшим. Позиция Гольдгабер честнее: признавая анти-реалистический багаж дерридианской науки, она предлагает мощную демонстрацию возможного реализма, скрывающегося под поверхностью его работ. Она уже изменила мое мнение по ряду важнейших вопросов.
Грэм Харман
Лонг-Бич, Калифорния
Март 2020
|
|
|
