Спекулятивный реализм

Во вступительном эссе к книге «Спекулятивный поворот» (2011) философы Леви Брайант, Ник Срничек и Грэм Харман утверждают, что, как бы ни выглядела континентальная мысль, постепенно разрушающая идею дающего форму, создающего мир или раскрывающего мир трансцендентального субъекта, ее критики восстанавливают и реабилитируют этот же субъект под видом языка, дискурса или структуры. Последние сохраняют все философские функции «самозамкнутого» картезианского субъекта, который они, по-видимому, рассеивают или «расширяют». Важно, что реальность сохраняет свое значение «коррелята человеческой мысли», даже когда эти критики оспаривают значение «человека» и «мысли»:

В континентальной философии уже давно принято фокусироваться на дискурсе, тексте, культуре, сознании, власти или идеях как на том, что конституирует реальность. Несмотря на превозносимый антигуманизм многих мыслителей, причисляемых к этим направлениям, то, что они дают нам, это не столько критика места человечества в мире, сколько менее огульная критика самозамкнутого картезианского субъекта. В центре этих работ остается человек, а реальность предстает в философии исключительно как коррелят человеческой мысли. В этом отношении феноменология, структурализм, постструктурализм, деконструкция и постмодернизм стали прекрасными примерами антиреалистического направления в континентальной философии. Не умаляя значительного вклада этих философий, скажем, что в этих тенденциях явно что-то не так… Опасность заключается в том, что доминирующее антиреалистическое направление континентальной философии не только достигло точки убывающей отдачи, но и активно ограничивает возможности философии в наше время. [51]

Согласно Брайанту и др., смещение деятельности сознания от первого лица (Декарт и Гуссерль) или трансцендентальных структур (Кант) переносит деятельность трансцендентального субъекта на текстуальные или дискурсивные структуры. Поскольку последние обозначают условия возможности мысли и ее отношения к объекту, мысль остается одновременно отправной точкой и критическим пределом философского исследования.

В отличие от этого, «спекулятивный поворот» обещает завершить критику картезианства, к которой стремились континентальные мыслители, но которой они не смогли достичь из-за почтения к кантовской критической традиции. Спекулятивный реализм отвергает центральное место «герменевтических» вопросов в антиреалистической континентальной философии двадцатого века. Философия больше не будет «одержима критикой письменных текстов», потому что она больше не будет склонна относиться к вещам этого мира так, будто они представляют собой множество текстов, которые нужно интерпретировать. Вместо этого философы будут озабочены разработкой «позитивной онтологии», которая, как пишет Харман, определит «основные структурные особенности, общие для всех объектов» и позволит нам составить отчет об отношениях между объектами, включая те виды отношений, которые делают возможными отличительные формы человеческого познания[52].

Как считают Брайант, Срничек и Харман, у выдающихся континентальных критиков картезианства и трансцендентальной субъективности двадцатого века была ложная мотивация. Стремясь развенчать идею аисторического, «самоприсутствующего» субъекта, направляющего и управляющего своей собственной мироустроительной деятельностью, такие мыслители, как Фуко и Деррида, стремились освободить субъект от его «картезианской замкнутости» и продемонстрировать, что субъект конституируется и обуславливается мирскими, безличными/интерсубъективными процессами, которыми он не управляет и не контролирует. Эта критика, однако, не смогла освободить нас от более общей проблемы конституирования мира, которая требует осмысления мира как субъективного коррелята. Это представление о том, что конституирование и его конечный продукт, коррелят, являются объяснением философии, выступает в качестве неявного организующего допущения всей современной философии.

Квентин Мейясу в книге «После конечности» определяет это организующее предположение как тезис корреляционизма. Корреляционистский тезис — это вера в то, что «мы всегда имеем доступ только к корреляции между мышлением и бытием, и никогда ни один из этих терминов не рассматривается отдельно от другого». [53] Для Мейясу признаком любой корреляционистской философии является критика наивного реализма перцептивного опыта, который представляет объекты восприятия как просто существующие вне и независимо от любой перцептивной деятельности. Критика того, что Гуссерль называл «естественной установкой», утверждает, что последняя принимает за исходное и независимое то, что неразрывно является следствием определенного вида вовлечения или отношения. Корреляционист говорит: хотя, возможно, верно, что, воспринимая, мы чувствуем себя непосредственно связанными с миром, критическая рефлексия показывает, что это убеждение наивно и не может быть оправдано; оно формируется путем «забвения» или стирания конституирующей деятельности, которая делает возможным появление объекта[54].

Важно отметить, что если Мейясу утверждает, что признаком корреляционизма является его критика наивного реализма, то не все корреляционистские философии будут отстаивать антиреализм, то есть идею о том, что ссылки на объективную реальность являются бессмыслицей. Действительно, многие современные критики наивного реализма — будь то в аналитической или континентальной традиции — направлены на оправдание интуиции наивного реалиста. Однако Мейясу утверждает, что корреляционизм никогда не сможет быть совместим с приемлемым научным реализмом, то есть с такой реалистической системой, которая сохранила бы смысл научных утверждений. Мы вернемся к этим вопросам ниже и в следующей главе. Пока же я хочу подчеркнуть лишь то, что в общем случае признаком корреляционизма является не антиреализм как таковой, а скорее непреодолимость коррелята.

Аргумент Мейясу направлен на развенчание кажущейся совместимости корреляционизма с научными утверждениями. Поскольку корреляционисты не могут представить себе мир, независимый от раскрывающей связи — мир, радикально оторванный от раскрывающих его структур, не может быть мыслим, — они не могут найти никакого смысла в научных утверждениях, ссылающихся на мир, логически предшествующий возможности какой-либо корреляции. «Доисторические» события — к которым можно также добавить радикально посмертные события — делают явным абсурдность корреляционизма и заостряют философский выбор, который необходимо сделать: либо мы выбираем корреляционизм, либо мы выбираем науку.

Важно отметить, что Мейясу говорит не о том, что корреляционизм не может учесть и объяснить события, произошедшие без свидетелей. Напротив, он настаивает на том, что манера корреляционизма обращаться с не имевшим свидетельств убедительна, и, более того, именно такая убедительность дает ему реалистические основания. Корреляционизм может относиться к заявлениям о лишенных свидетелей событиях контрфактически, как к событиям, которые были бы даны или засвидетельствованы определенным образом, если бы свидетель был. Однако, по мнению Мейясу, корреляционист не может представить себе мир, который в принципе находится вне условий его данности в свидетельстве. Именно такие некоррелированные объекты, события и явления немыслимы для корреляциониста. Однако если бы это было так, мы не смогли бы ничего сказать о большей части истории Земли.

Спекулятивные реалисты, таким образом, не видят причин выбирать между корреляционизмами, совместимыми с реализмом, и теми, которые явно антиреалистичны. Действительно, они утверждают, что философы атаковали понятие данности как слишком привязанное к субъективной перспективе первого лица только для того, чтобы погрязнуть в другом наборе проблем «доступа», которые «не только достигли точки убывающей отдачи, но и… активно ограничивают возможности философии в наше время». [55] Корреляционизм исходит из задачи оправдать научный реализм и заходит в тупик антиреалистических, постструктуралистских философий.