Теории деилогизации и конвергенции

Еще в 1944 г. П. Сорокин [214] выдвинул в книге «Россия и Соеди­ненные Штаты» прогноз, в соответствии с которым «американский капитализм и русский коммунизм в настоящее время являются не более чем призраками своего недавнего прошлого», постепенно превращаясь в «общество интегрального типа». Появившиеся в конце 1950-х – начале 60-х гг. концепции Р. Арона [8], Д. Белла [12], С.М. Липсета [118], К. Поппера [194] и многих других ученых, которые пред­вещали наступление эпохи деидеологизации, основывались, преж­де всего, на крахе идеологий нацизма и фашизма, стремительном распространении ревизионистских версий марксизма в Западной Европе. Тема конца идеологии в этот период стала важнейшим элементом теорий «нового ин­дустриального общества», «конвергенции» и др.

Исследователи в конечном счете, разработали теоретические основы нового варианта интегральной идеологии, которую А.А. Зиновьев [79] назвал «идеологией западнизма». В ней утверждалось, что западным либеральным демократиям удалось решить наиболее фундаментальные проблемы промышленной ре­волюции со свойственным ей социальным неравенством и, в част­ности, включить организации рабочих в систему гражданского об­щества, заставить консерваторов принять принципы «государства благоденствия», а социалистов отказаться от идеи всеобъемлюще­го государственного вмешательства, сторонники «конца идеоло­гии». Последующие десятилетия показали, что возникший на основе этой новой идеологической конструкции пропагандистский аппарат оказался достаточно эффективным. Он смог не только смягчить и абсорбировать внезапный взрыв левых экстремистских идеологий на Западе в 1960-70-е гг., но и успешно бороться с пропагандистскимимашинами, созданными в этот период в СССР и маоистском Китае.

Опыт второй половины XX в. вполне подтвердил уже неоднократно высказывавшуюся в научной литературе мысль о том, что развитие идеологий в различных цивилизациях подчиняется общим закономерностям:

· периоды формирования суперидеологий сменя­ются;

· периодами их фрагментации, раскола на ряд сложных систем, внутри которых происходит напряженная борьба многочисленных ревизионистских течений, направлений, фракций и сект, продол­жающаяся до;

· наступления новой стадии кристаллизации, на которой образуются новые макроидеологические структуры.

На протяжении всего XIX и XX вв. становление основных политичес­ких идеологий — социализма, либерализма и консерватизма — со­провождалось многочисленными расколами внутри каждого из этих течений, конфликтами между различными партиями и политически­ми группировками. Эти состояния продолжались до тех пор, пока очеред­ные мировые кризисы и войны не порождали тенденции к слиянию идеологических потоков, казавшихся прежде несоединимыми. На­пример, один из теоретиков «конца идеологии» С.М. Липсет [118], пред­вещая в работе «Революция и контрреволюция» (1963) наступле­ние нового периода идеологической интеграции, в частности, отме­чал: «Примирение фундаментальных принципов, идеологический консенсус западного общества в настоящее время постепенно при­водит к взаимопроникновению позиций по вопросам, которые когда-то резко отделяли «левых» от «правых». Это идеологическое соглашение, которое, возможно, лучше всего назвать «консерва­тивным социализмом», стало идеологией ведущих партий в разви­тых государствах Европы и Америки».

К числу политических идеологий макроуровня исследователи относят идеологические образования, имеющие, на первый взгляд, неопре­деленные наименования и смысл. Например, идеология капиталис­тическая, экстремистская, радикальная и т.п. По мнению многих ученых, современное восприятие идеологии в образе некоей уни­версальной идеи, основным опорным элементом которой является символ определенного общественного устройства, например, «ка­питализм», «социализм», «русская идея», выглядит архаичным и неэффективным. Постмодернистская трактовка идеологии рисует картину распада большого порядка на множество фрагментов, сим­волизирующих крушение монолитного образа в эпоху постинду­стриальной цивилизации. Идеологические процессы на Западе де­монстрируют появление многочисленных «малых идеологий»: пацифистской, экологической, феминистской, идеологии «сексу­альных меньшинств» и т.д.

В западных странах многие люди вообще не знают что такое идеология, хотя и находятся под ее влиянием (то же можно сказать и о молодом поколении в современной России). Одиозная практика тоталитарных диктатур порождает резко отрицательное отношение к идеологии, ее стараются не замечать или игнорировать.

Такое отношение следует отличать от вполне идеологической по своей направленности установки на отрицание существования идеологии. Как отме­чал, М. Паренти [171] — один из наиболее проницательных исследователей американских СМИ, большинство газет, журналов и телеведущих в США «действуют в рамках установленной идеологии, состоящей в том, что они не имеют никакой установленной идеологии, никаких расовых, поло­вых или классовых предпочтений. Не приверженные никаким вну­шениям, они просто дают представления о вещах так, как они их видят».

Сам факт отсутствия на Западе единой государственной идеоло­гии, аналогичной марксизму-ленинизму или маоизму, никогда не препятствовал возникновению, развитию и совершенствованию ог­ромного аппарата идеологической пропаганды, в котором заняты сотни тысяч специалистов, осуществляющих систематическую об­работку идей и учений, их «ретрансляцию» через каналы СМИ. Эта новая социальная группа, выполняющая функцию, которую в древности выполняли жрецы, входит (преимущественно в «верхнем эшелоне») в правящую элиту и поэтому кровно заинтересована том, чтобы поддерживать и наращивать свое влияние [Политология Василика].

На первый взгляд кажется, что деидеологизация общественных отношений вызвана к жизни усиливающимся прагматизмом, замет­ным многообразием социальных интересов, существующим без значительных элементов идеологического видения. Когда-то идео­логии были созданы для выражения и защиты интересов социаль­ных групп и классов, претендовавших на власть или отстаивавших властные привилегии. Правящие классы использовали идеологии для манипулирования массовым сознанием. Сегодня уровень ин­формированности населения заметно вырос, и потребность в идео­логии вроде бы отпала. В частности, на этом настаивала элита, победившая в 1991 г. в России. Однако, как показала практика модернизации российского общества, именно отсутствие у элиты политиче­ской идеологии, способной выдвинуть общенациональные, объеди­нительные цели и идеалы, не позволило интегрировать все слои общества вокруг идеи реформ. В 1997 г. впервые была признана необходимость такой идеологии и поставлена задача ее разработки.

Спор о «конце идеологий» до сих пор не завершен. Это объяс­няется тем, что среди западных авторов нет единого мнения по ря­ду связанных с данной проблемой вопросов. Так, американские политологи 3. Бжезинский [22] и Р. Бейли [149] срав­нили идеологические предпочтения, господствовавшие в западных странах в конце XVIII в., с предпочтениями конца XX в. и получи­ли результаты, которые привели их к пессими­стическому выводу о закате идеологий.

Иную, оптимистическую версию предложил другой американ­ский ученый-футуролог Ф. Фукуяма [240] в книге «Конец истории и по­следний человек» (1992). В частности, он утверждал, что с оконча­нием холодной войны мир приблизился к «конечной точке идеоло­гической эволюции человечества, а также повсеместного распро­странения западной либеральной демократии как конечной формы управления». Несмотря на обрушившиеся на человечество бедствия, катастрофы, они не могут, по мнению Ф. Фукуямы, подорвать веру в прогресс, который ученый связывает с либерализмом. «С при­ближением конца тысячелетия, — замечает он, — на ринге остался единственный соперник, претендующий на потенциальную универ­сальность идеологии, — либеральная демократия, доктрина инди­видуальной свободы и народоправства». Ее распространение на все новые страны, по мнению Фукуямы, служит лучшим подтвержде­нием того, что иной идеологической альтернативы нет. Исключи­тельные успехи стран, вставших на путь либеральной демократии, были достигнуты благодаря поощрению либеральной идеологии.

Стремление людей к тому, чтобы окружающие признали их челове­ческое достоинство, изначально не только помогало им преодоле­вать в себе простое животное начало, но и подвигало рисковать своей жизнью в кризисных ситуациях. Однако, по мнению Фукуямы, привлекательность демократии связана не только с экономиче­ским процветанием и личной свободой, но и с желанием, чтобы другие люди признали тебя равным себе, то есть с самоуважением, достоинством, самоценностью. Именно либеральная демократия, согласно версии философа, полностью удовлетворяет стремление к признанию. Но здесь либеральную демократию подстерегает опас­ность быть разрушенной из-за неспособности умерить стремление человека к борьбе. «Последний человек» (Ф. Фукуяма использует ницшеанское понятие), постисторический человек толпы, который ни во что не верит и ничего не признает, кроме своего комфорта, который утратил способность испытывать благоговение, «будет бо­роться ради самой борьбы», «бороться от скуки», поскольку он не представляет себе «жизнь в мире без борьбы».

Как уже подчеркивалось выше, в начале XXI в., Ф. Фукуяма вынужден был отказаться от своей теории смерти идеологии.

Представляется, что пессимистический и оптимистический взгляды на идеологию выражают крайние полюсы в этой дискус­сии. По мнению Мухаева, практика показывает, что время «чистых» идеологий прошло. Возникнув в XVIII в., они постепенно исчерпали свой ориентационный и мобилизационный ресурс, все больше клонились к закату, уступая место новым идеологиям. Сегодня очевидно, что в условиях взаимозависимого и многополюсного мира влияние различных идеологий стирает четкие границы между ними, способствует их взаимопроникновению и взаимообогащению [155, с.340].

По мнению автора, глобальный анализ перспектив идеологического дискурса никак не свидетельствует о закате эры политических идеологий. Это подтверждает и развитие политического процесса в Российской Федерации.