Петр I. Проблема антично-русского синтеза

На протяжении всего царствования Петра I отчетливо сказы­вается ориентация на образ Римской империи — во введении юли­анского календаря так называемого «нового стиля» (1700), в на­именовании новой столицы городом Святого Петра, т.е. вторым Римом (1703), в принятии звания императора (1721) и Отца Оте­чества (1724). Античные идеи и образы, атрибутика грекоримской мифологии и истории окрашивали жизнь общества, утверждае­мую новую культуру, искусство. Мы уже упоминали о введенной Иваном Грозным генеалогии русских монархов, объявившим их прямыми потомками Рюрика, который, по этой версии, проис­ходил от Пруса «родного брата» императора Августа. В XVII в. Ро­мановы поддержали эту генеалогию: среди росписей Грановитой палаты Московского кремля фигурировали император Август и его три сына. Во время введенных Петром триумфов российских войск, вступавших в Москву после одержанных побед, не только триумфальные арки, под которыми они проходили, сам принцип триумфа и некоторые его элементы были антично-римского про­исхождения, но и изображения Петра, эмблемы и символы, про­носимые в этих процессиях, были окрашены в античные тона. Во время триумфа 1703 г., например, Петр был представлен в виде Улисса, Персея и Геракла.

Латинско-римский элемент стал подчеркиваться и в обучении юношества. Так, в программе гимназии, открытой пастором Глю­ком в Москве на Покровке в 1703 г., латинский язык преподавал­ся столь серьезно, что к концу курса ученики должны были сво­бодно читать Вергилия и Горация. Драмы на античные сюжеты образовывали существенную часть (до одной пятой) репертуара открытого по распоряжению царя в 1702 г. нового театра: «О кре­пости Грубстона, в ней же первая персона Александр Македон­ский», «Два завоеванные городы, в ней же первая персона Юлий Кесарь», «Сципио Африкан, вождь римский, и погубление Со­фонизбы, королевы Нумидийския». В 1719 г. в новой столице в Летнем саду сооружается специальный грот для древнегреческих и древнеримских антиков. Писатель, общественный и церковный

ной традицией сохраняется в мотиве «восьмерика на четверике». Что же касается общего образного смысла обоих произведений, то в них преобладает барочная эстетика праздничности, пестро­ты, дробности и свободной фантазии при воплощении каждого из этих принципов.

Достаточно простого сопоставления этих сооружений с шедев­рами московского классицизма конца XVIII и рубежа следующего столетия (Екатерининская больница на Петровском бульваре, ин­ститут Склифосовского, главное здание Кусковского комплекса, конный двор в Кузьминках и мн. др.), чтобы убедиться в несколь­ких очевидных вещах. Во-первых: барочная эстетика вытесня­ется эстетикой ясности, геометричности, гармонии и меры. Во-вторых: подобная эстетика отражает такие определившиеся к концу века общественные ценности, как государственность и граж­данственность, централизация и регулярность. В-тpeтьих: и за­казчики, и зодчие явно отдают себе отчет в принадлежности воз­никающих сооружений к классическому канону, т. е. в их античной подоснове, возникшей как в результате прямого подражания грекоримским образцам, так и осмысления античного наследия западноевропейской архитектурой. В-четвертых наконец, нельзя было не видеть, как естественно, человекосоразмерно и художественно совершенно вошел такой канон в культуру страны и времени.

Другой сферой, в которой античный опыт органически вписы­вался в культуру России, была риторика. Она родилась в V— IV вв. до н.э. в Греции, а в I в. до н.э. — I в. н.э. распространилась и в Риме, став одним из самых значительных слагаемых культуры ан­тичного мира. По изначальному смыслу риторика представляла собой свод общих правил красноречия, дававших возможность организовать материал и речь оратора, придавая им четкость, стройность, убедительность. В данном своем виде и смысле рито­рика сыграла первостепенную роль в становлении литературного языка не только древних Греции и Рима, но также и стран Запад­ной Европы, когда там встала задача, преодолев пестроту мест­ных диалектов и неупорядоченность языковой практики, содей­ствовать выработке национальных литературных языков. В XVIII столетии в России то же дело продолжил М.В.Ломоносов в своих сочинениях «Риторика» (1744 и 1748), «Российская грамматика» (1755) и «О пользе книг церковных в Российском языке» (1758). Ос­новную свою задачу в указанной области — создание нового лите­ратурного языка вместо церковно-славянского, во многом выпол­нявшего ранее ту же функцию, но мало соответствовавшего живой языковой практике, — Ломоносов решал с опорой на классичес­кие языки. Как говорилось в посвящении к «Российской грамма­тике», с опорой на «богатство и сильную в изображении крат­кость греческого и латинского». Значительная часть параграфов в 372

«Риторике» 1748 г. в соответствии с высказанным здесь принци­пом явно варьирует латинский материал.

Взгляды ученого в данной области, однако, неуклонно эволю­ционировали. Античный материал постепенно перестает воспри­ниматься Ломоносовым как единый источник риторического опыта. Схема Ломоносова теперь сводится к следующему. Оба древних языка в классическую пору своего существования выработали язы­ковые нормы и создали литературу, имеющие непреходящую цен­ность. В дальнейшем, однако, их судьбы разошлись. Латынь варва­ризировалась, растеклась по позднейшим романским языкам, и опираться на нее сейчас при реформировании русского литера­турного языка не следует. Развитие же древнегреческого языка, по Ломоносову, носило иной характер: отход от классики привел здесь не к варваризации, но к продолжению высокой языковой традиции в виде церковного красноречия. На греческом, «кроме древних Гомеров, Пиндаров, Демосфенов и других в Эллинском языке героев, витийствовали великие христианской церкви учи­тели и творцы, возвышая древнее красноречие высокими бого­словскими догматами и парением усердного пения к Богу»¹. По­этому перевод священных книг на славянский, совершенный не с латинского, а с греческого, создал предпосылки для устроения на этой основе подлинного русского красноречия, ибо оно «к приятию греческих красот посредством славянского сродно». По­эзия Ломоносова и его речи и явились одним из первых опытов утверждения литературного канона русского языка на описанной выше основе. Введенное им установление культурно-исторического смысла для России греческого наследия в отличие от наследия древнего Рима и от латинской традиции в целом сказалось на восприятии античности в следующую эпоху — в начале XIX в. в творчестве декабристов и их современников.

Пушкин и античность

Наследие греко-римской античности — одно из главных и по­стоянных слагаемых творчества Пушкина. Даже при первом бег­лом знакомстве с сочинениями поэта читатель не может не обра­тить внимание на то, что во множестве из них, начиная с юношеского сочинения «К Лицинию» и кончая поздним отрывком «Цезарь путешествовал...», развиваются темы античной литерату­ры и истории. Произведения и письма переполнены именами и образами исторических деятелей, героев и богов античного мира, вроде начальных строк оды «Кинжал» — «Лемносский бог тебя сковал для рук бессмертной Немезиды», или отзыва об Алексан­дре I как о «Тиберии», а о М.С. Воронцове как о «Сеяне» (в пись-

¹ Ломоносов М.В. Поли. собр. соч.: В 7 т. - М.; Л., 1953. - Т. 7. - С. 588.

перевод, т.е. на непосредственный контакт с художественной пло­тью эпохи, восприятие ее в кризисных, предсмертных или по­смертных, проявлениях?

Первая треть XIXв. в целом характеризуется изживанием ан­тично-ориентированного компонента европейской культуры и выходом на передний план более непосредственно жизненных сторон культурно-исторического процесса. В этой атмосфере на­глядно сопоставлялись две системы критериев и ценностей. С ан­тичным наследием связывалось, как мы помним, представление о высокой гражданской норме (в виде прямой верности ей или в виде демонстративных и условных от нее отклонений), о класси­ческом равновесии объективного и субъективного начал в жизни и искусстве, о совершенстве эстетической формы как выражен­ном единстве личного таланта художника и его общественной от­ветственности.

Мировоззрение, шедшее на смену, строилось на понимании ценности рядового человека, важности условий его повседневной трудовой жизни, народно-национальной субстанции его существо­вания. Культура, выигрывая в гуманизме, теряла в историческом масштабе и чувстве своего общеевропейского единства; искусство, выигрывая в остроте и точности передачи личного переживания, теряло в гармонизующей силе прекрасного.

Время Пушкина знаменует момент краткого неустойчивого, но классически совершенного равновесия этих двух начал. Не слу­чайно именно оно составило содержание величайшего произве­дения Пушкина, открывающего заключительный период его твор­чества, — «Медного всадника». И именно оно представлено в культурном контексте позднего Пушкина: в России — Казаков и Росси, Венецианов и его школа, поэты пушкинской плеяды, и за пределами России — Гегель и Гёте, Канова и Торвальдсен. Дальнейшее историческое движение означало сдвиг от первой из этих парадигм ко второй, тем самым — нарушение их равно­весия и, следовательно, исчезновение основы, на которой стро­ились высшие духовные достижения эпохи, в их числе — твор­чество Пушкина и сама его жизнь. Трагическое духовное напряжение, которым ознаменованы жизнь и творчество Пуш­кина в последние годы, проистекало из ощущения, с одной сто­роны, неразрывной связи поэта с античным каноном европейс­кой культуры, с другой — из невозможности продолжать творить на этой основе.

После Пушкина

В исторической судьбе античного наследия как слагаемого на­циональной культуры первая треть XIXстолетия знаменует осо­бую, по сути дела заключительную, фазу. Преображенное в ходе 378

западноевропейского и русского культурного развития античное наследие предполагало верность человека-гражданина высокой гражданской и патриотической норме, открытость личной духов­ной жизни общественно-историческому содержанию, потребность в совершенстве эстетической формы, в которую должны обле­каться любые способы человеческого самовыражения. Этот строй мировосприятия мог выражаться в непосредственно ему соответ­ствовавших направлениях классического искусства, этики героиз­ма и подвига, в сопоставлении жизненной реальности с высокой «античной» нормой или в формах, внешне ему противоположных, но внутренне с ним связанных, — условной легкой поэзии, бег­ства на лоно природы, безмятежной свободы, отвергающей суе­ту, богатство, почести и т. д. В начале XIX в. весь этот тип духовно­сти и художественного переживания действительности в целом начал приходить во все более острое противоречие с ходом исто­рии, с жизненной реальностью, с создающим эту реальность ти­пом человека и его картиной мира. На смену античному канону шел иной, новый тип культуры. В основе его лежало понимание ценности рядового человека, важности условий его повседневной трудовой жизни, народно-национальной субстанции его суще­ствования. Это означало усиление: в историческом самосозна­нии понятий нации и народа; в искусстве — реализма; в пони­мании общества — особой роли труда и производства; в восприятии личности — экзистенциальной неповторимости каж­дого индивида.

Время Пушкина, т.е. условно первая треть XIX столетия, при­ходится на знаменательную эпоху, когда эти два культурных типа еще представали в живом, творческом, напряженном сопоставле­нии, в противоречии и равновесии одновременно. Эпоха была отмечена особой атмосферой и особым, высочайшим уровнем раз­вития литературы, искусства, культуры в целом, ибо на некото­рый момент здесь возникло и задержалось живое равновесие рав­но необходимых сторон культуры — ее тяготения к объективности, общественности, внятности, разумной ясности и признанию не­повторимой субъективности человека, неадекватности его эффект­ному и организованному риторическому слову, важности и при­влекательности труда и быта такого человека, его маленького

мирка.

Послепушкинскому поколению суждено было поставить точ­ку — казалось, последнюю — в процессе изживания античного наследия как важнейшего слагаемого национальной культуры. Из­живание, однако, происходило исподволь. Поколение, пришед­шее на смену пушкинскому, так называемые люди сороковых го­дов, уже понимают несвоевременность античной тональности современной им культуры, но еще не могут с ней расстаться до конца. Отсюда несколько черт, которые характеризуют их отно-

Грецию и Рим можно теперь сравнить с превосходно сохранившимся трупом, над которым анатом-историк не только изучает строение на­родных организмов, но из которого он извлекает притом законы, при­ложимые и к мимо бегущей, неуловимой для, него жизни.

Статья написана в атмосфере тех событий, которые за одно десятилетие изменили не только облик России, но и ее культур­ные ориентиры: Крымская война, смерть Николая I, отмена кре­постного права, александровские реформы, рождение «шестиде­сятнического» умонастроения и косвенно связанный с ним рост значения университетского образования, ампир уступает место национально-византийскому стилю, стремительно изменяющему облик городов и улиц. Переживание античного наследия переста­ет быть языком культуры. «Русская античность» кончилась. В каче­стве особых отзвуков она еще не раз прозвучит в истории русской культуры, но все же не более, чем в этом качестве. Они выходят за пределы нашей темы и образуют лишь ее эпилог.

Контрольные вопросы и задания

1. Прокомментируйте выражение: «на протяжении почти двух тыся­челетий античное наследие составляло... инвентарь европейской культу­ры». Что понимается в данном случае под словом «инвентарь»?

2. По каким причинам во второй четверти XIX в. античное наследие перестает играть в рамках европейской цивилизации культурообразую­щую роль?

3. Каковы механизмы культурного наследования, и как они проявля­ются при освоении Россией ценностей античной цивилизации?

4. Какие периоды освоения культурного наследия античности прошла в своем развитии Россия, и чем они характеризовались?

5. Почему доктрина исихазма рассматривается как преломление духа античности?

6. Что понимается Г. Флоровским под «кризисом византийской куль­туры в русском духе»? Каким образом данное явление повлияло на ста­новление русской культуры в период Московского государства?

7. Как можно объяснить противоположность в пределах русской куль­туры греческой и римской линий в освоении античного наследия?

8. Проанализируйте рель грекофильства в переосмыслении античного наследия в русском обществе XVII в.

9. В чем состоит проблема антично-русского синтеза в петровскую эпоху?

10. Какое значение для переосмысления наследия античного мира сыграло творчество А. С. Пушкина?

Литература

Аверинцев С. С. Христианский аристотелизм как внутренняя форма западной традиции и проблема современной России // Риторика и исто­ки европейской литературной традиции. — М., 1996.

Античное наследие в культуре России / Кнабе Г. С, Межуев Б. В., Носов А. А. и др / Под общ. ред. Г. С. Кнабе. — М., 1995.

Графский В. Г. Представление о власти и законе в Средневековой Руси: римско-византийские влияния // Римско-константинопольское насле­дие на Руси: идея власти и политическая практика. — М., 1995.

Гришакова М. Ф. Древняя Греция как утопия // Лотмановский сбор­ник. - М., 1995.-Вып. 1.

Живов В.М., Успенский Б. А. Метаморфозы античного язычества в ис­тории русской культуры XVII — XVIII веков // Из истории русской куль­туры. - М., 1996.-Т. 4.

Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. — М., 1993. —

Гл. VI: Социальная природа платонизма.

Мильков В. В., Милькова С. В. Идеи древнегреческой философии в твор­честве древнерусских мыслителей // Древняя Русь: пересечение тради­ций. — М., 1997.

Михайлов А. В. Античность как идеал и культурная реальность XVIII— XIX веков // А. В. Михайлов. Языки культуры: Учеб. пособие по культуро­логии. — М., 1997.

Радциг С. И. Античное влияние в древнерусской культуре // Вопросы классической филологии. — М., 1971. — Вып. 3 — 4.

Сахаров А. Н. Политическое наследие Рима в идеологии Древней Руси // История СССР. — 1990. — № 3.

Синицына Н. В. Третий Рим: Истоки и эволюция русской средневеко­вой концепции (XV—XVI вв.). — М., 1998.

Творогов О. В. Античные мифы в древнерусской литературе XI—XVI вв. // Труды отдела древнерусской литературы. — Т. 33. — Л., 1979.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: