 |
Понятие и генезис поколений
|
|
|
|
В ИСТОРИИ ОБЩЕСТВА
Нынешнее поколение не хуже и не лучше предшествующих. Оно — другое. «Свое другое». Другое — при несомненной верности ключевым идеалам социализма и принципам нашего общественного строя. За этим поколением наше будущее — завтрашний день нашего развития. Поэтому принципиально
важно, и прежде всего с точки зрения общественного воспитания, уже сегодня попытаться вглядеться в лица тех, кто идет нам на смену, кому мы должны передать эстафету нашего общего дела.
Исходя из классических философских, социологических и социально-психологических работ XX века по проблеме поколений (К. Mannheim, 1952; Т. Parsons, 1952; К. Levin, 1936; J. Ortega у Gasset, 1947; L. S. Feuer, 1969; S. Eisenshtadt, 1956; G. Mendel, 1969, и др.), можно зафиксировать два признака выделения поколения: во-первых, то, что оно есть «особый вид одинакового размещения людей, близких по году рождения в историческо-социальном пространстве» (К. Mannheim, 1952), и, во-вторых, то обстоятельство, что поколения «возникают и существуют при совершенно специфических социальных условиях» (S. Eisenstadt, 1956).
Если первое положение вполне может быть отнесено к разряду очевидных, то формула «совершенно специфические социальные условия», примененная к проблеме поколений, явно требует разъяснений.
Начнем с вопроса — почему вообще возникают поколения?
Поколение — это всегда некая общность. Чтобы подойти к поколению именно как к общности, необходимо ответить на вопрос: что создает эту общность? Если это просто мерные порции населения близкого половозрастного (психофизиологического) развития — соседние возрастные когорты, то их социальное самоопределение будет связано с этапами общечеловеческого развития, и мы получим в результате хотя и емкие, но все же не исчерпывающие сути дела метафоры типа: поколение «Великой французской революции» или «поколение шестидесятников», «поколение перестройки» и т. п.
|
|
|
Но само понятие о поколении при этом окажется вообще не определенным: в разных эпохах, макроэпохах, при принципиально разных способах воспроизводства условий духовной и материальной жизни человека поколения отличаются друг от друга еще более разительно, оставаясь именно особыми общностями близких по возрастному психофизиологическому развитию людей. Остается нерешенным вопрос: объединяют ли их в эту общность только возрастные особенности или же сами эти особенности претерпевают сущностные изменения в зависимости как раз от социально-исторических условий включения близких по возрасту людей в поколенческую общность? Верным будет второй вариант ответа.
Например, в традиционном обществе (работы R. Benedict, 1934; М. Mead, 1950; С. Levi-Strauss, 1958, etc.) даже половоз-
растное различие у детей младшего возраста вообще не определяется. В младенчестве девочка и мальчик здесь «не имеют своего особого лица», а в некоторых случаях и разных наименований в языке (несмотря на очевидный первичный половой признак), да и дети до четырех-пяти лет есть «просто дети», служащие скорее существенным ритуальным символом общественной роли сообщества взрослых женщин-матерей, чем выделенной, пусть и самым естественным способом — возрастом, частью общества. Как будет обосновано ниже, и представителей других, более зрелых возрастов еще нельзя определить как поколения традиционного общества. Возрастная когорта по своему положению и родоплеменной функции вырастает в культуре ритуала и определена им. Неукоснительное соблюдение правил жизни сообществом родовой общины тем самым превращает половозрастные, возрастные, психофизические особенности возраста в ритуальную маску — в общезначимый знак той роли, которую должны выполнять или могут выполнять люди данного возраста и пола в строгих рамках и правилах сохранения и воспроизведения ритуала совместно-разделенной жизнедеятельности. Возрастная когорта здесь — не что иное, как общая роль, играемая составляющими ее людьми в соответствии с коллективным представлением рода (Е. Durkheim, 1912) об общем сценарии и режиссуре одной и той же пьесы, сотнями лет исполняемой сменяющими друг друга «премьерами» и «статистами». Они играют не себя, а роли в этой «постановке»: маленькие дети — одну, мальчики и девочки постарше — ритуально иную по отношению к маленьким детям, тем более — к юношам и девушкам перед обрядом инициации; взрослые женщины и воины — совсем другую, не говоря уже о старейшинах, колдунах и т. п.
|
|
|
В каждой такой общности возрастные особенности и кровно-родственные связи, как и сами отношения между индивидами (как и отношения самих этих общностей), определены родовым, веками сложившимся, тщательно и бережно воспроизводимым ритуалом.
Не вдаваясь далее в весьма специальный вопрос о природе ритуала и традиционного общества, отметим, что в разные культурно-исторические эпохи возникают вполне объяснимые «сдвиги» и в возрастном характере индивидуального развития (например, возрастные особенности в разных культурах сильно сдвинуты и даже совершенно различны, в том числе и по длительности периода детства — Д. Б. Эльконин, 1978). Однако если возрастные особенности в различных культурах отличаются друг от друга, то вопрос тогда следует поставить иначе:
что же можно назвать не просто возрастной когортой, а некоей
социальной общностью — поколением? Что же определяет её,
если так можно сказать, изнутри?
Прежде всего, следует заметить, что поколение как общность возникает достаточно поздно. О родовых общинах речь шла выше. Но и в традиционных обществах более развитого типа возрастные группы еще не определяют себя в качестве некоторой особой социально значимой общности. И это не только в азиатских деспотиях с характерным для них особенным типом процесса разложения родовых и племенных общин, отличным от антично-европейского, но и вообще — при формировании земледельческих и скотоводческих народов, сохраняющих в своем мифологически осознаваемом и осуществляемом бытии традиционный уклад жизни. Их место и роль в общественных отношениях предопределены кастовым расслоением первоначальных родоплеменных общин, клановой и кастовой иерархией господства и подчинения. В каждом клане, в каждой касте — свои традиционно закрепленные функции у различных возрастов, представители которых не образуют социально значимую общность, хотя и объединяются в разных формах деятельности (в играх, в помощи взрослым и т.п.) на основе хранящей и воспроизводящей свои традиции возрастной субкультуры (М. Mead, 1950).
|
|
|
Поэтому здесь я оставляю до специального рассмотрения в других работах интереснейшую и не простую проблему возрастной периодизации и возрастной субкультуры в античности, заметив лишь, что даже в эллинистической культуре сохраняются традиционные место и роль людей разного возраста в общих усилиях воспроизводства социума, не выдвигающие проблем их объединения в социально значимую общность. То же положение сохраняется и в феодальном сословном обществе вплоть до позднего средневековья и эпохи ранних буржуазных революций. До этого времени придется оставить и возрастную периодизацию, и проблему социального самоопределения возрастных когорт — прежде всего потому, что появление объективной возможности реального самоопределения поколений как социально значимой общности связано с однозначно установленным рубежом в истории разрушения сословия как общности. Но прежде чем выделить интересующий нас рубеж разрушения сословий, следует обратить внимание на историческую природу самих сословий. Они возникают в человеческой истории отнюдь не из-за разделения людей «по происхождению» или даже по роду деятельности. Иначе говоря, не потому, что феодалы образуют свои кланы от своего предка или предков, и не
потому, что крестьяне пашут землю, а горожане занимаются ремеслом, торговлей, церковники же отправляют культы и т. д. (хотя, как мы знаем, и кланы, и отдельные дворянские роды при всей их внутренней междоусобице образуют одно сословие, а крестьяне, горожане, священнослужители — другие).
|
|
|
Самоопределение сословия как социальной, экономической и культурной общности имеет свою историю — историю социально-государственного и правового закрепления прав наследования большими группами людей того места, которое занимают вид и способ их деятельности в общей структуре общественных отношений, с помощью которой идет непрерывный процесс восстановления целостности социума и, соответственно, характера разделения труда и собственности. Но осуществляется это закрепление, прежде всего властной организацией зависимости одних групп от других, а, следовательно, через систему личной зависимости. Не сословия порождают личностную зависимость, а личностная зависимость порождает сословия. И начался этот процесс еще в глубокой древности.
При развитии торговли и насильственных (военных) средств обеспечения расширенного воспроизводства земледелия, скотоводства и ремесла возникают крупные земледельческие народы, а на пересечении торговых путей Средиземноморья и на Ближнем Востоке, в Малой Азии и на греческом архипелаге тоже шло бурное разрушение того, что мы называем ритуальным обществом. В мировом масштабе возникает общество мифологическое, общество народов (а не родов). И именно в этом процессе, протекающем стремительно (по историческим масштабам), возникает иная зависимость, которая опосредована военной властью клановых субъектов крупного землевладения, с одной стороны, а с другой стороны — властью «постоянно временных» владельцев государственного аппарата — клана чиновников. Пока шел процесс разрушения родовой общины, слияния этих двух видов власти еще не было, и поэтому мы имеем право на такое их различение.
Это слияние начиналось, постоянно прерываясь и не доходя до завершения, и при крахе некоторых нестойких азиатских деспотий (а вместе с ним и кастового строя), где аппарат имперского управления от имени и по повелению символа единства земли — императора или иного деспота брал верх над всей иерархией собственников; и при разрушении североевропейских (германских и др.) родов в борьбе с имперским Римом, захлебнувшимся в море раздоров и смут, не последней причиной которых было им же порожденное всевластие (на местах) чиновников; и при гибели самой Римской империи. В то же самое время
в Европе на фоне мощных социальных сдвигов при «переселении народов» — их межконтинентальной миграции и варварских завоеваний — завершается слом тех немногих еще родовых отношений, ритуально-традиционные формы и мифологическое сознание которых в большей мере определяли личностную взаимозависимость (связь), чем личную зависимость от власти других, ни кровью, ни возрастом, ни хозяйством между собой прямо никак не связанных. Но окончательное социальное оформление единства властных функций владельцев земли и владельцев аппарата принуждения и насилия осуществляется в феодальной иерархии личных зависимостей.
|
|
|
Именно в феодальной властной структуре каждый вид деятельности начинает формировать себя не по своей специфике в системе общественного разделения труда, тем более — не по ритуалу или традиции, а по отношению к власти (Ф. Т. Михайлов).
Речь идет о самоопределении тех, кто попадал с рождения не только в общность, прикрепленную к тому или иному виду деятельности (результат общественного разделения труда), но и в личную зависимость от субъектов иерархизированных властных отношений. Иными словами, их судьба определялась не только тем, чем они заняты — сельским хозяйством или ремеслом, торговлей или управлением собственностью (прежде всего на землю и людей), войной или «пастырским служением» церкви, — но и отношением к власти: местом в иерархии личной зависимости всех от властных прав собственников земли. Иерархия этих прав и определяла теперь положение групп и индивидов в общественных связях и отношениях. Тогда и оформились общности сословного типа и, наконец, сами сословия. Сословие — это общность людей, объединенных местом и ролью в социальной иерархии их личной зависимости от власти собственников земли.
С развитием городского ремесла и межгосударственной торговли укрепляется социальная роль «третьего сословия», для субъектов которого личная зависимость от власти собственников земли подобна кандалам раба на галерах. Их объективные потребности и интересы, их претензии на ведущую социальную роль исторически перспективны и обоснованы необходимостью: а) расширенного воспроизводства товарной массы, б) развития свободного рынка, в) осознания ведущими общественными группами суверенности индивидуальных прав на личную независимость от власти кланово-сословных собственников на землю, а вместе с ней — и на представительство высшей, а именно божественной справедливости - Божьего суда.
Тем самым третье сословие изнутри (в недрах своего сословного самоопределения) разрушает само основание сословной организации феодального социума. Вот здесь тот исторический рубеж, с которого, по моему мнению, и начинается становление и история поколений как особых социальных общностей.
Реформация, крестьянские войны и ранние буржуазные революции обрушили сваи, на которых было построено здание феодального социума, определявшего главные социальные общности людей иерархией личной зависимости. При этом земельная собственность, сохраняя себя как источник любого капитала, должна, казалось бы, сохранять и опосредование отношений общественных групп друг к другу через их отношение к земле. Тем самым сохранять и основание для их личной зависимости от владельцев земли, хотя бы в редуцированной, превращенной форме. В ряде случаев так и произошло. А именно там, где капитал не смог по тем или иным историческим причинам подчинить себе и «переварить» на своем основании земельную собственность - особенно государственную собственность на землю. Например, в России советского периода. Потому, кстати сказать, поколенческие общности «страны Советов» оказались столь размытыми, раздробленными и социально не оформленными. Но хотя при самовоспроизводстве капитала в промышленном и рыночном способе расширенного воссоздания общественного богатства земельная собственность не только сохранилась (правда, прежде всего в форме капитала), но и продолжала быть источником любого иного капитала, личная зависимость от ее владельцев исчезла окончательно.
Изменилась социальная структура воспроизводства самих человеческих отношений. Если до сих пор она строилась в рамках и по логике традиций, по характеру деятельности и сословным самоопределениям социальных групп, то при капитализме каждый человек принципиально может стать собственником капитала в любой его форме и образовывать вместе с другими новые социальные общности.
Как только рухнула личная зависимость, то оказалось, что человек вступает в отношения с другим через общение, причем через такие его формы, в которых его оценивают не как представителя сословия, а как представителя определенного социального возраста. Этот возраст уже не определен строго психофизическим состоянием. Это возраст, в котором человек в социальной системе приобретает некоторые черты и качества, способности и потребности, необходимые для воспроизводства всей целостности данной системы.
Одновременно меняется вся педагогическая система, от культуры воспитания общество переходит к культуре образования; это и гимназия, и различного рода церковно-приходские школы (по-разному в разных странах), и различные профессиональные школы и т. д. Гимназия была прямо направлена на подготовку к университету — это еще сословное начало, и оно быстро разрушалось. Оказывается, можно было окончить гимназию и не поступать в университет, уходить, например, в торговлю или политическую (ту же революционную) деятельность и т. д.
Как только произошли эти перемены, оказалось, что возрастные границы достаточно неопределенны (прежде всего, в детстве). В какой-то момент дети включались в социум образовательный, в социум подготовки к жизни — не жизни, а подготовки к жизни, — и тем самым они определяли себя уже по отношению к своему будущему, к своему прошлому, родителям, близким взрослым и т. д. И оказывалось, что домашние дети дошкольного возраста — это не поколение, это дети дошкольного возраста. Здесь действует возраст, но как только они попадают в систему социализации — они оказываются в системе, в которой возникает некая особая, социально оформленная и закрепленная общность.
Если в старых школах были сословные общности (даже тогда, когда они смешивались, все равно они друг от друга обособлялись), то в новых исторических условиях оказалось, что большую роль играют возрастные общности, что различия близких возрастов стерты. Здесь объединение людей, близких по возрасту, по отношению к тому, какое значение эта их близость, социально оформленная либо системой образования, либо другими системами социума (именно техногенного социума), имеет значение для отделения их от других, — как от тех, кому они себя предъявляют, в ком они нуждаются, так и от тех, кто им себя предъявляет, кто в них нуждается. Только здесь появляется понятие поколения.
Таким образом, встреча и взаимодействие возрастных когорт происходят в социально организованных формах трансляции культуры того или иного вида деятельности. Разделение деятельностей по их предмету, способам и средствам, происходящее в более широких рамках общественного разделения труда, дополняется дифференциацией внутрипрофессиональных специализаций, к каждой из которых надо готовить подрастающие поколения.
Здесь уже смело можно употреблять это слово, этот термин. Ведь объединение представителей возрастных когорт в со-
циально оформленные общности воспитанников семьи и дошкольных детских учреждений, начальных классов, а затем — неполной и полной средней общеобразовательной школы (что не только соответствует возрастным периодам индивидуального развития, но в значительной мере и определяет таковое) представляет теперь тот или иной «возраст» в качестве особой социальной группы поколения. Детей, подростков, юношей и девушек, «молодых людей», людей среднего возраста, пожилых и стариков мы практически отличаем друг от друга не столько по году рождения, сколько по социальной значимости (роли) их общности в структуре и динамике общественных отношений.
Исключения лишь подтверждают правила и в этом случае. Социальная дифференциация общества в целом и соответствующая ей социальная селекция среди представителей подрастающих поколений (разные по профилю и целям дошкольные учреждения, общеобразовательные, по уровню воспитания или обучения, профессиональные и вспомогательные школы и т.п.) создают внутри поколений своеобразные различия субкультур, чаще всего делающие затруднительным объединение их представителей (даже одного возраста) под одним именем. И все же именно социальное самоопределение возрастных когорт (особенно в периоды социальных потрясений) объединяет их представителей пусть в «разношерстную», неоднородную, не имеющую четких профессиональных и иных границ, но социально значимую общность — в поколение.
В годы стагнации социальных форм общественной жизни внутрипоколенческие различия могут оказаться роковыми для любой попытки объединения одновозрастных и близких по возрасту людей в одно поколение. Тогда приходится говорить о поколениях разных классов (поколение рабочего класса, например), профессиональных групп (поколение, скажем, актеров, художников, ученых) и т.п.
Исследователи, пытающиеся совместить возраст с функцией и с видом деятельности, не учитывают определенные отношения внутри общности людей, спаянных своим противостоянием другим общностям. И хотя они носят возрастной характер, это, прежде всего отношения, определяемые тем, что сближает этих людей в их приятии или неприятии других групп. Таким образом, нам удалось проследить совпадение исторических самоопределений и рефлексивно-теоретических определений личности и поколения. О его неслучайности и шла речь выше.
СОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК:
|
|
|
