Поколение, которое не будет

ЖИТЬ ПРИ КОММУНИЗМЕ

 

Теперь перейдем к характеристике современных составляю­щих проблемы «личность и поколение».

В новейшей истории России тема поколений наиболее остро проявилась, начиная с конца пятидесятых годов. Возрастная система была линейно-ступенчатой, построенной по описанным выше принципам сословного общества. Говорить о поколениях применительно к российской истории двадцатых- сороковых годов, на наш взгляд, не приходится, хотя это и принято делать, рассуждая о «старых большевиках», уничтоженных Сталиным, как об особом поколении, «поколении Гражданской войны», «поколении индустриализации и коллективизации», «поколении Великой Отечественной войны», — именно так строились учебники истории КПСС. Но дело в том, что это была абсолютно искусственная и абстрактная схема, удоб­ная для систематизации определенной версии исторических со­бытий. На самом деле, начиная с более-менее законченного оформления советской системы, в стране (СССР) не сущест­вовало никаких поколений, кроме одного - «советский на­род» (Ю. Левада). Возрастные когорты, построенные «в заты­лок» друг другу, сменялись в ходе «социализации» путем пос­ледовательного движения по социальной лестнице. Отсюда, кстати, и возрастные периодизации (особенно социологичес­кие) строились по логике движения по социальной лестнице: детсад, школа, армия и т.д. (Т. Ярошенко, 1977). Этому же была подчинена и идеологически оформленная система «жиз­ненного успеха», номенклатурного и карьерного роста: октяб­рята, пионеры, комсомольцы, молодые коммунисты, комму­нисты, старые коммунисты. Более старшие когорты освобож­дали места более молодым, причем не столько вытеснялись ими, сколько делали это сами, занимая уже освободившееся место еще более старших, либо по причинам естественным (пенсия, смерть). Причем вся система была построена с выра­женным геронтократическим уклоном. Выделить в этом конти­нууме возрастного движения поколенческие разломы могли лишь люди с фантазией, ибо между старшими и младшими, дедами, отцами, сынами и внуками существовало известное единомыслие, обеспечивавшее то, что казалось «преемствен­ностью поколений», а на самом деле было выражением отсут­ствия поколенческих образований как таковых.

 

В своеобразной форме этот факт зафиксировал в ходе кросс-культурного исследования в начале шестидесятых годов упоми­навшийся выше американский психолог Урн Бронфенбреннер, который, сравнивая американских и советских подростков-одногодок, отметил отчетливое наличие у американских тинэйджеров своеобразной субкультуры, резкое отличие их ценностей, моды, языка и пр. от соответствующих феноменов у взрослых и почти полную «слитность» этих же характеристик у совет­ских подростков и взрослых (У. Бронфенбреннер, 1976).

Символом, а в каком-то смысле и реальным первоистоком изменений в возрастной системе советского общества стал зна­менитый доклад Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС, развенчав­ший культ личности Сталина и пробивший мощную брешь в «сплошном» сознании советского человека. Своеобразной реак­цией на этот доклад стал феномен «шестидесятников» - мета­форы маргинальной группы внутри возрастных когорт, прежде всего интеллигентов, окончивших в пятидесятые годы универси­теты, объединившихся в своем полупрозрении и эмоциональной оппозиции «советскому коммунизму», выплеснувших энергию отрицания, в значительной степени сублимированную в доступ­ные формы литературного, публицистического и социального творчества. Это была первая попытка оформления поколения в советской истории. Однако «шестидесятники» так и остались маргиналами, не превратившись в поколение, может быть, пото­му, что их объединение в общность произошло в довольно зре­лые годы (в пятидесятых «шестидесятникам» было от 20 до 30 лет), а не в детстве и отрочестве, когда возможно объедине­ние в поколение всех представителей близких возрастных ко­горт, а не только их отдельных трупп.

Специфика современного этапа развития российского обще­ства состоит в том, что мы живем в переходную эпоху от не­дифференцированного, линейно-ступенчатого типа возрастной системы к поколенческой структуре общества. Переходный ха­рактер времени обуславливает выраженность в реальной жизни признаков обеих систем. Разрушенная в каких-то своих базо­вых чертах система пошагового возрастного продвижения по социальной лестнице (чиновничество, военные) — эта своего рода soviet dream— во многом сохранялась и воспроизводится в современных структурах управления и властеосуществления, но уже потеряла жесткие возрастные рамки. С другой стороны, такие явственные примеры поколенческой структуры общества, как подростковая и молодежная субкультура, резкое расхож­дение во взглядах на коренные вопросы жизни у старших и младших, известный межвозрастный антагонизм - чаще всего

 

описываются и комментируются в апокалиптических тонах («распалась связь времен»). Вместе с тем речь идет просто о другом (складывающемся) способе осуществления возрастной динамики общества и обустройства этой общественной жизни вообще. Уходит в небытие доставшаяся нам от традиционного общества передача «эстафетной палочки» (основные жизнен­ные и трудовые навыки, базовые ценности и образцы отноше­ний и пр.) по возрастной лестнице — дед, отец, сын, внук. В современном технологическом, информационном обществе процесс простого воспроизводства базовых знаний явно сжима­ется перед острой необходимостью революционных, творчес­ких, инициативных решений, которые становятся уделом моло­дых поколений. Известный факт акселерации истории создает ситуацию, когда внутри актуально живущей популяции наблю­даются сразу два и больше поколенческих разломов, связанных с парадигматическими изменениями в области производства, общественной и семейной жизни. Так, старшие поколения рос­сийского общества в массе рассматривают персональный ком­пьютер как заморское чудо-юдо, недоступное ни пониманию, ни осмыслению; среднее поколение уже в массовых масштабах включает компьютеры и компьютерные технологии в свою еже­дневную жизнь, а наиболее молодые, особенно из любителей фантастики и западных компьютерных журналов, с презрением смотрят на нынешнее «железо» (профессиональный жаргонизм компьютерных техников) — им грезятся умные машины сле­дующего поколения.

Мало просто зафиксировать различие установок разных по­коленческих структур в современном обществе. В свое время Маргарет Мид убедительно показала, как постфигуративный тип культуры, свойственный традиционным обществам, пропо­ведующим передачу опыта от старших к младшим, в ходе про­гресса цивилизации сменяется конфигуративной культурой об­ществ, ориентирующихся на равных по опыту и возрасту (при этом влияние родителей уравновешивается влияниями сверстни­ков). И, наконец, в наше время начинает прогрессировать префигуративная культура, ориентированная главным образом на будущее (то, что предстоит сделать молодым, «важнее», чем прошедший опыт, который видится и недостаточным, и даже вредным) (М. Mead, 1970). Очевидно, что элементы префигуративной культуры все явственнее проступают в реалиях современ­ного российского общества (молодежная субкультура и пр.).

Вместе с тем моя задача вовсе не состоит в том, чтобы «успокоить» участников современных споров о социальной не­стабильности нашего общества, межпоколенческих конфликтах

 

в нем и пр. Понимание причин явлений не избавляет от необ­ходимости практически действовать. То, что описывали выше как современное состояние поколений в России, есть их явная асинхронность, т.е. потеря единых оснований для взаимодей­ствия. Асинхронизм поколений представляет собой негативное, общественно опасное явление, поскольку реально мешает кон­солидации общества, вредит его эмоциональному климату, про­дуктивности ведущихся дискуссий.

Как было показано выше, указанная асинхрония есть не новообразование наших дней (следствие перестройки, напри­мер), а логическое завершение некоторой парадигмы общест­венного развития.

Я уже писал о том, что в принципе жесткость возрастных разделений характерна прежде всего для так называемых тра­диционных обществ. Она — как и все другие основания тради­ционной детерминанты общественных отношений — становится проблемой в условиях перехода к «современному» состоянию дифференцированных и универсалистски-ориентированных об­ществ, особенно в условиях экстренного, форсированного пере­хода при, в общем-то, традиционалистском характере общества, несмотря на развиваемую в нем идеологию развития, скачка и т.п. Это и есть наш случай, включая нынешнюю фазу попыток придать обществу динамику.

Ключевой проблемой для конкретного общества являются характер и структура властеосуществления. Воспроизводство властных отношений практически оказывается главной целью всех сфер общественного (материального и духовного) произ­водства. Отношения господства — подчинения строятся так, что модельным является единообразный и всеобщий авторитет, под­крепленный единой идеологией и основанный на тотальном на­силии. В этих условиях для самой власти ключевой проблемой становится самосохранение, гарантирование своего будущего за счет прошлого, а отсюда — блокировка любых претензий на самостоятельность, любых потенций динамики, любых иных начал дифференциации, кроме выслуги. Соответственно, пре­тензии на авторитет градуируются исключительно в терминах возраста (стажа), чем обозначается порядок законной смены физического состава аппарата власти при сохранении ее харак­тера и структуры во всех отраслях общественного самовоспро­изводства. Отсюда — незначимость содержания в определении направлений общественного развития (групповой дифферен­циации и динамики) при постоянной и повышенной идеологи­ческой напряженности проблем сохранения династий и поколе­ний во властных структурах.

 

 

Но резких возрастных разграничений мало. Единообразно для всех задается и содержание возрастных ролей (императивы действия), представленное нормами исполнения, а соответст­венно — системой контроля за их соблюдением и т. д. Столь же жестко и однозначно отделяются друг от друга нормативные ожидания, действия, санкции и все, что находится за их пре­делами (область запретного, «недолжного», окрашенного чув­ствами вины, страха и др.).

Фактически все эти определения навязываются новым и новым поколениям через систему воспитания — семейного, школьного и др. Дефицит содержательных определений (в том числе возрастных) за узко обозначенными пределами окраши­вает любое поисковое поведение в тона девиации, делинквентности и т. п., побуждая молодых к игре с семантикой ужасного, отвратительного, гибельного (дьявольщиной, смертью, свасти­кой и т. п.). Жестокость нормы становится источником кон­фликтов самоопределения и нарушения норм.

Однако все эти моменты относятся к нормативному идео­логическому порядку, тогда как общество, которое они вро­де бы задают и описывают, давно уже имеет теневую эконо­мику, вторую культуру, двойное сознание и др. Реально существуют самые разные (и лишь отчасти — возрастные) группы контрастного самоопределения — эпатажного, праг­матического, леворадикального и т.д. Поэтому исследование поколенческих ценностей и норм на нынешнем этапе неиз­бежно обнаруживает, во-первых, следы прежних, официаль­ных и навязанных ролевых определений, во-вторых, явления их демонстративного отторжения (равнодушия, эскапизма) и, в-третьих, новые значения, применительно к которым уже нужно ставить вопросы об их источниках, средствах трансля­ции, функциональной нагрузке в системе поведения и др. Смыслоразличительными при этом являются ориентации при­менительно к государству (власти, авторитету), достижению (труду, богатству), ближайшему окружению (партикуляристским общностям — семье, народу), трансцендентному (рели­гия), а также степень удовлетворенности и, напротив, тре­вожности.

Одно из наших исследований (см.: В. Дубин, А. Гражданкин, А. Толстых, 1993) проводилось на материалах опроса, про­веденного Всероссийским центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ) в декабре 1989 г. в РСФСР, УССР, Казах­стане, Узбекистане, Литве, Грузии, Армении и Азербайджане. Опрошено 2944 человека, репрезентирующих городское и сель­ское население бывшего СССР.

 

 

На основании данных опроса были составлены описания пяти основных возрастных групп в плане их поколенческого самоопределения.

Первая группа когорт. Сюда включены люди 1920-х годов рождения, пережившие в отрочестве события тридцатых годов, встретившие войну, как минимум, в юношеском возрасте. В це­лом эта возрастная группа тяготеет к консервативному типу сознания, точнее — официально-консервативному. Они чаще других считают, что государство дало нам все, готовы к жест­кому руководству для пользы дела, отождествляют свой народ с военной мощью, природой, государственными символами (знамя, гимн), религией, родными могилами (посещая их не реже раза в месяц, гораздо чаще других). Соответственно, это сознание — весьма жесткое во многих отношениях: его носи­тели чаще других готовы ограничиться твердым заработком, независимо от его величины, ориентированы против самой пер­спективы появления в стране миллионеров, отрицательно отно­сятся к желающим уехать за рубеж; инициативные люди им, как правило, не нравятся и вызывают в них чувство опасности. Они чаще других осознают себя людьми верующими (среди них преобладают христиане, имевшие крещеных родителей и намеревающиеся крестить собственных детей). Уровень само­критичности и рефлексии не слишком высок: они аттестуют себя как никогда не кривящих душой либо же вынуждаемых к этому лишь страхом. Им не по душе одиночество (поскольку признают, что сами одиноки и с этим ничего не поделать) и безделье, тогда как главные источники их радости — животные и сад. Религиозность выражена достаточно четко: они страшат­ся Божьего гнева (а также старости; возврата репрессий, вой­ны, преступников), рассчитывают высказать свою беду священ­нику (а, кроме того — детям и братьям, сестрам), благодарны родителям за жизненный пример и религиозную веру. Празд­никами для них являются праздники церковные и семейные (дни рождения близких). Они пережили на собственном опыте (чаще, чем другие) смерть близких, войну, бедствия, голод 1932/33 г., бывали в вытрезвителе, в плену, бедствовали в тылу. В целом это сознание, склонное к внутренним запретам: для его носителей особенно недопустимо обсуждать возмож­ность замены нашего государственного строя, отделения рес­публик, положение в армии, вопросы секса. Люди этого типа весьма завистливы: незаслуженно много получают, по их мне­нию, евреи, ученые, писатели. Основные случаи несправедли­вости, которые они испытывали на себе, связаны с происхож­дением, национальностью, беспартийностью.

 

 

Вторая группа когорт. Это — люди преимущественно 1931 — 1940 годов рождения, встретившие войну детьми, а смерть Стали­на — подростками и юношами, они, собственно, и должны были составить поколение шестидесятников. Это сознание можно на­звать конфликтным. Его носители чувствуют себя обязанными по­мочь государству в его нынешнем тяжелом положении и считают, что твердая рука нашей стране нужна всегда, осознают себя чаще других советскими людьми и хозяевами на земле и в доме, но не любят командовать, тогда как радость для них — организовать людей на дело, заниматься домашним хозяйством, бродить по лесу, а также работать (но в принципе они хотят ту работу, где больше свободного времени). Двойственная установка в отноше­нии руководителей сохраняется и при самооценке: начальство и страх заставляли их кривить душой больше всего. Они против миллионеров, поскольку те зарабатывают свои деньги нечестно, считают, что незаслуженно много получают москвичи (а также ко­операторы и работники торговли). Родители часто говорили им о Боге, но среди них преобладают те, кто не собирается крестить своих детей. Областью запретов для них выступает, прежде всего, деятельность КГБ, они чаще других за усиления наказания и смертную казнь. Наперсников они выбирают себе среди коллег и врачей. Они одиноки, поскольку им трудно с людьми. Их страхи, прежде всего, связаны с болезнями и стихийными бедствиями. Чаще других они испытывали несправедливость в связи с собст­венным здоровьем и недостаточным уровнем образования.

Как видим, «шестидесятники», как уже говорилось выше, не поколение, а идейно маргинальная группа внутри поколения и за его пределами: сверстники «шестидесятников» разделяют совсем иные ценности и авторитеты.

Третья группа когорт. Это первое послевоенное поколение. Его сознание можно в целом назвать эскапистским или локаль­ным. Оно достаточно реалистично и трезво: полагая чаще мно­гих, что государство дало нам все и что жесткое руководство в нем иногда вполне уместно, его носители вместе с тем не против отъезда за границу других (хотя сами бы не поехали). Им приходилось кривить душой для пользы дела. Для того чтобы выговориться, им вполне достаточно жены, мужа. Это поколение осознает себя специалистами, работающими людьми, ценит в своем пароде умение трудиться, находит радость не только в книгах и одиночестве, но и в занятии политикой, с гордостью осознавая себя как участниками войны в Афганиста­не, так и членами общественного движения, народного фронта. В целом это сознание не слишком напуганное (его страхи свя­заны с болезнью), умеренно агрессивное (его носители — за

 

сохранение смертной казни, но за ограничение ее нынешними рамками применения), умеренно запретительское (в основном эти запреты на обсуждение связаны с именем Ленина). Пред­метом осуждения и зависти для него являются кооператоры (это сознание — не рисковое!) и работники торговли, тогда как основные несправедливости связаны с собственной бедностью и неважным здоровьем. Дети, по мнению этого поколения, должны быть честными, помнить о воздаянии за грехи и ува­жать родителей; могилы близких респонденты этого возраста посещают регулярно раз в год.

Четвертая группа когорт. Молодые, рожденные в пятиде­сятых—шестидесятых, в большинстве своем ориентированы на «твердый заработок», хотя треть из них предпочла бы «хорошо зарабатывать». «Свое дело» готов открыть только каждый де­сятый из ответивших. Высокой предпринимательской активно­стью это никак не назовешь! Среди групп населения, которым завидуют молодые, считая, что те имеют незаслуженно мно­го, — прежде всего партийное и советское руководство, а уж дальше кооператоры и работники торговли. Больше всего им не по душе делать то, чего они не понимают, подчиняться другим, ничего не делать. За праздничные дни почитаются соб­ственные дни рождения и дни рождения близких, а также Но­вый год, но не профессиональные и советские праздники. Они согласны признать миллион в чужом кармане, если «он зара­ботан честно». Молодые одобрительно относятся к тем, кто уезжает на временную работу за рубеж, в любом случае «ничего не имеют против», хотя «сами бы не поехали». Система явно открытая! Это подтверждается и тем, что половина опрошен­ных считает, что право человека — выезжать, куда он хочет и когда он хочет, и это право не должно ограничиваться государ­ством. Отношение к людям, которых называют инициативны­ми, весьма положительное, их считают достойными уваже­ния. Главную задачу, стоящую перед страной, видят весьма прагматично — в повышении материального благополучия лю­дей. В социализм верят средне. Опору ищут в индивидуальном труде. Весьма предрасположены к благотворительности. Не слишком (сравнительно с другими возрастами и социологичес­кими группами) агрессивны к таким группам, как рокеры, хиппи, алкоголики, сектанты, неполноценные, гомосексуалис­ты, наркоманы, больные СПИДом и т. д. Считают, что человек несет ответственность за работу своего предприятия. Имеют религиозных родителей и хотели бы приобщить к вере своих детей. В половине случаев считают себя верующими людьми. Одновременно с этим к науке относятся весьма уважительно.

 

Больше всего боятся войны, болезней и стихийных бедствий. Утешение и понимание ищут прежде всего у родителей.

Пятая группа когорт. В рамках этой возрастной группы объединены фактически две подгруппы: молодых (от 20 до 24 лет) и подростков (до 20 лет). Хотя правильно было бы исключить 20 — 24-летних вовсе, поскольку здесь обнаруживает­ся стадия ролевого перехода, резко деформирующая ориентации так, что образуется разрыв, пробел между «самыми молодыми и «молодыми взрослыми». Это сознание напоминает расхожий образ «разочарованного» и прагматичного поколения: среди ка­честв, которые стоило бы воспитывать в детях, респонденты этого возраста чаще других подчеркивают умение не упускать своего, ударить первым, быть хитрей других, занять видное по­ложение (но и принятый публичный вариант — быть самим собой, говорить что думаешь). Радости этого поколения — те­левизор, вкусная еда, музыка, переживания за свою команду, сексуальные удовольствия (но и публично-одобряемое стремле­ние узнавать новое). Это сознание противопоставляет себя госу­дарству, хотя связано с ним: самые молодые считают, что ничем ему не обязаны, более старшие — что могут требовать от него большего. Коллектив, семья, общество (публика) — для этого поколения источник опасности и недовольства: они принуждают к криводушию, угрожают унижением. Но не нравятся и иници­ативные люди — видимо, и как соперники, и как «правильные» мальчики. С одной стороны, молодежь хотела бы иметь больше свободного времени, с другой — завести собственное дело, не прочь уехать за рубеж (особенно самые молодые), сочувственно относится к миллионерам, но в принципе требует от них честного заработка. Сильная рука иногда бывает, по мнению молодежи, нужна, но смертная казнь должна быть отменена. Чаще других молодые осознают себя просто людьми, представителями своего поколения, членами своего кружка, жителями города, детьми своих родителей. Могилы близких посещают очень редко либо вообще никогда. Нерелигиозны (кроме мусульманской части на­селения), дети нерелигиозных родителей, не собираются крес­тить детей. Основные несправедливости связаны с возрастом и характером, главные праздники — лично-интимные: день рож­дения и Новый год. Боятся смерти, публичных оскорблений, национальных конфликтов, гибели человечества. Не выносят одиночества, не интересуются доходами других. Считаются с большинством запретов — на обсуждение политического руко­водства, партии (и программ некоммунистических партий), лич­ных черт и обстоятельств жизни государственных деятелей, осо­бенностей тех или иных национальных характеров. Рассчитыва-

 

ют на понимание родителей, друзей, случайных людей, обсуж­дают с родителями сложные и запретные темы, имеют большой опыт уличных драк.

Отметим еще некоторые обстоятельства, связанные с поколенческими самоопределениями опрошенных.

Во всех явственно прощупывается жесткая нормативная ос­нова, ее мы, собственно, и обнаруживаем в качестве преобла­дающей части. В этом смысле группы возрастных когорт в достаточной мере нормативно отчленены друг от друга и смена их определений (жизненный путь) более или менее жестко задана, хотя и не слишком в широких пределах.

Наиболее противопоставлены друг другу самые молодые и самые старые: дети и деды, тогда как в традиционных и даже традиционалистских обществах традиция передается «через по­коление» (или боковые ветви — «дядей»). Может быть, между ними, собственно, и заключен совокупный коллективный опыт страны, здесь же он и исчерпан: у самых младших проступают другие ценностные ориентиры (более подробно об этом см. в моей книге «Взрослые и дети: парадоксы общения», 1988).

Общий образ возрастной группы заслоняет ее активная часть, источник динамики: они в этом смысле составляют дру­гую, «вторую» традицию со своими источниками смыслов, ка­налами их передачи и т. д. Задачей дальнейших исследований становится выявление этих двух измерений общества и соци­ального процесса — воспроизводства нормы (в том числе воз­растной) и внесения динамики (как внутри возрастных классов, так и между ними).

Понятию «возраста» в контексте нашей работы придается несколько значений. Человеческое сообщество за свою много­вековую историю выработало достаточно устойчивый механизм социализации, предполагающий прохождение каждым его чле­ном несколько ступеней социальной адаптации. Наложенные на процессы биологического созревания и старения, эти этапы составляют шкалу «социальных возрастов», за каждым из ко­торых закреплен особый набор социальных ценностей и ролей, субъективируемых: одни — в качестве мнений, оценок, отно­шений, другие — в качестве практических действий. Порою эти ценностно-поведенческие наборы рассматривается как не­посредственно обусловленные особенностями созревания инди­вида. И в большинстве случаев (особенно — в стабильных сообществах) такие представления о возрасте не вступают в противоречие с социальной реальностью.

Общественные процессы не способны существенно изме­нить характера возрастного распределения социальных ролей.

 

Однако в силу тех или иных социальных обстоятельств могут меняться границы возрастных этапов, а каждый исторический этап расставляет в сознании свои символы и акценты в мно­гообразии сосуществующих жизненных стилей и ценностей. И молодежь, включаясь в активную социальную жизнь, прочно усваивает и всю последующую жизнь несет в себе специфичес­кие черты, заданные условиями исторического момента своего социального становления. Таким образом, понятие «возраста» для нас объединяет в себе ряд физиологических, психологиче­ских, социальных и исторических характеристик. То, что вос­принимается как биологически присущее «паспортному возрас­ту», во многом оказывается обусловленным социальными обстоятельствами. Особенно явно это проявляется в эпохи ис­торических «разломов» и социальных потрясений. Предприни­маемый нами «поколенческий» срез сознания современного че­ловека демонстрирует исторические процессы, формирующие отношение к окружающему.

Поколения различаются только незначительными колеба­ниями вокруг этого стандарта. Однако, сравнивая ответы на отдельные вопросы, можно заметить, что отклонения каждого поколения от стандарта носят подобный, повторяющийся ха­рактер.

Отталкиваясь от вышесказанного, можно увидеть следую­щую логику формирования и самоопределения поколений.

Поколение формируется в детском возрасте как ответ на об­ращения старших поколений в их разнообразной форме (система воспитательных усилий, ценности и традиции, образ жизни и мода etc.). Именно в детские годы близкие возрастные когорты, объединенные сначала в детсадовские группы, затем — в школь­ные классы, как бы «облучаются» единым потоком, получая столь же единый импульс обратного (или встречного) обраще­ния к старшим поколениям. Оно часто носит характер нигилиз­ма, отторжения, неприятия ценностей и образа жизни старших, обращение младших к старшим является более стихийным, реф­лекторным, нежели сознательным актом. Более того, в стабиль­ные периоды развития общества характер взаимоотношений младших и старших может носить вполне идиллический харак­тер «передачи/приема жизненного опыта».

Реальное самоопределение поколения происходит с его вхождением в фазу активной социальной жизни («тридцати­летние»), когда смежные возрастные когорты, объединенные в детстве и юности общим восприятием обращения старших воз­растных когорт, сознательно декларируют себя как самостоя­тельная сила.

 

После пика активности поколение, как правило, переходит в форму «ино-бытия»: теряет жестко очерченные возрастные границы и сохраняется в основном как общность ценностей, норм и установок, ставших традициями («пятидесятилетние»).

В моей логике и терминологии поколенческпе структуры нуждаются в синхронизации, как в некоторой культурной фор­ме обеспечения продуктивности диалога и взаимодействия лю­дей разных поколений. Синхронизировать поколения может некий внешний фактор (военная угроза или война, экологи­ческая катастрофа и т.д.), однако это будет скорее квазисинхронизация, ибо межпоколенческие споры будут не столько разрешены, сколько отложены перед лицом «общего врага или угрозы».

Реальная синхронизация нуждается в механизме трансцендирования поколенческих структур за рамки своих базовых форм личности, такого самоопределения, которое было бы одновременно и адекватным обращением к оппонирующей воз­растной структуре.

Один из выдающихся умов XX века испанец X. Ортега-и-Гасет отмечал, что поколение — не горстка выдающихся лич­ностей и не масса одногодок-ровесников, а своего рода дина­мический комплекс между индивидом и массой, качественно новая сила, без которой нет субъекта исторической деятельнос­ти. Он сравнивает поколение с караваном, в котором идет плен­ный, но одновременно втайне свободный и удовлетворенный человек, «верный поэтам своего возраста, политическим идеям своего времени, типу женщин, торжествовавших в дни его юности, и даже походке, к которой он привык в свои двадцать пять лет (J. Ortega y Gasset, 1947).

Этот изящный образ как нельзя лучше резонирует с содер­жанием моей работы, которая направлена, с одной стороны, против чисто физикалисткого, позитивистко-натуралистического понимания феноменов личности и поколения, а с другой — в равной степени и против романтически гуманитарной их трак­товки. На мой взгляд, именно эти ориентации не дают операционализировать и понятие личности, и понятие поколения в психологии (как, впрочем, и в социологии). Сделать еще один шаг в этом направлении помогают социологические данные, в основном это данные массовых опросов общественного мнения, в которых я участвовал, будучи сотрудником Всероссийского центра изучения общественного мнения, в 1988-1992 гг., и материалы исследований, которыми руководил как директор Федерального института социологии образования в 1992— 1994 гг. Социологическая фактура нужна мне, чтобы дать не-

 

которое описание реальной дифференциации поколений совет­ского/российского общества по таким признакам, как мировоз­зренческие установки, ценностные ориентации, оценка социаль­ного положения и др. При этом исключены из текста все про­центные соотношения различных позиций (оставлены лишь их ранговые корреляции), поскольку я рассматриваю данные не как количественный, а как сугубо качественный показатель.

 

ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ПОКОЛЕНИЙ

 

Известный социолог А. И. Гражданкин¹, говоря о поколени­ях, занимающих сегодня социальную сцену, рекомендует не забывать, что моменты «социальной инициации» (18 — 25 лет) шестидесяти- и семидесятилетних пришлись на «сталинские» тридцатые — сороковые годы, пятидесятилетних — на пятиде­сятые, ставшие во многом переломными в жизни нашей страны, сорокалетних — на «хрущевскую оттепель», тридцатилетних и тех, кому сейчас 25 — 29 («старших двадцатилетних»), — на «период застоя», в то время как «младшие двадцатилетние» (20 — 24 года) включились в активную социальную жизнь уже в годы перестройки; а те, кому еще нет 20 (будем их называть на западный манер тинэйджерами), еще пребывают в «до-со­циальном» состоянии. Другими словами, следует помнить, что в суждениях, мнениях, оценках, самом поведении этих поко­лений проявляет и продолжает себя общество прежних лет, уходящих во все более далекое прошлое.

Соотношение различных ориентации, ценностей, стандартов поведения колеблется вокруг сформированного на данный мо­мент в обществе динамического равновесия. «Держателем» со­циальной нормы (т. е. поколением, чьи ориентации в наимень­шей степени отличаются от средних) в большинстве случаев выступают «тридцатилетние» или, в отдельных случаях, «со­рокалетние». Возрастные группы младше 30 лет выступают в социальном плане как более динамичные, старше 50 лет — как более консервативные. «Тридцатилетние» — и вместе с ними общество в целом — в социальном отношении несколько более подвижны, чем стабильны; «сорокалетние» же занимают в этом отношении промежуточную позицию. В исследовании ВЦИОМ

______________

¹ В этом параграфе использованы тексты А. И. Гражданкина из нашей со­вместной публикации: А. Гражданкин, В. Дубин, А.Толстых. Пять поколений советского общества: взгляд из 1989 года // Социология образования. Т. 1, вып. 1. М.: 1993. С. 34-35.

 

под условным названием «советский человек» на гипотетичес­кой «социальной лестнице» самооценки собственного общест­венного положения из 11 ступеней большинство во всех без исключения возрастных группах выбрало ступени немного ниже середины. Однако чаще, чем другие, эти ступени выби­рали те, кого мы определили как «держателей» социальной нормы — поколение 30-летних. Представители других возрас­тов сравнительно чаще выбирали как более низкие, так и более высокие ступени. При этом, начиная примерно с 50 лет, отчет­ливо прослеживается тенденция к статусному расслоению: с возрастом доля опрошенных, выбирающих средние ступени, уменьшается, распадаясь на «низкостатусных» и «высокоста­тусных», то есть на подавляющее большинство пенсионеров, попадающих в самые нижние слои общественной структуры, и руководителей и специалистов, продолжающих свое продвиже­ние по социальной лестнице.

Большинство опрошенных свыклось со своим положением и не стремится к его изменению. Начиная с поколения 30-летних эта жизненная установка все более укрепляется с возрастом, вытесняя характерное для более молодого возраста желание «много работать и хорошо получать, пусть даже без особых гарантий на будущее». Особую приверженность такому пайково-статусному обществу выражают те, кому уже за 60 — прак­тически никто из них не желает ни «много работать», ни «иметь собственное дело, вести его на свой страх и риск». Для молоде­жи до 25 лет характерны не только отсутствие особых притяза­ний на место в обществе, но и стремление вообще уклониться от социальных взаимодействий — наряду с желанием «хорошо по­лучать» для них характерно стремление «иметь пусть небольшой заработок, но больше свободного времени», «более легкую ра­боту». И только в узкой прослойке 25 — 29 лет обнаруживается готовность к принятию на себя активной социальной роли: же­лание много работать, вести собственное «дело».

На успех (в жизни) чаще оказываются ориентированными те, кому еще нет 50, и в первую очередь — двадцатилетние. Стремление избежать неудачи усиливается с возрастом, дости­гая максимума после 60 лет. Эта жизненная установка непо­средственным образом проявляется в отношении к тем, кто борется за свое социальное продвижение, и достиг определен­ного уровня. Те, кто сам активен (25 — 29 лет), чаще, чем дру­гие, считают, что инициативные люди достойны уважения. На­против, среди эскапистски настроенной молодежи в возрасте до 20 лет инициативные люди считаются скорее выскочками, а среди тех, кому за 60, распространено мнение, что подобные

 

 

люди «опасны, мешают работе и угрожают порядку». Если до 40 лет отношение к тем, кто собирается уехать на заработки в капиталистическую страну скорее положительное (сами хотели бы поехать), то 40-летние хотя не имеют ничего против, но сами уже не поехали бы, а те, кому за 60, чаще относятся к уезжающим на заработки с неодобрением («раз ему там лучше, пусть уезжает насовсем»).

Отношение к тому, чтобы в стране появились легальные мил­лионеры, варьирует от «ничего не имею против» (чаще всего в возрасте 20 — 24 лет) и «не против, если эти деньги заработаны честно» (до 30 лет) до «честно такие деньги не заработаешь» (сорокалетние) и «я против, даже если эти деньги заработаны честно» (старше 60 лет). Интересен в этом отношении список символических фигур тех, кто, по мнению опрошенных, «полу­чает незаслуженно много». У тех, кому еще нет 20, — это люди, работавшие за границей; у тех, кому 20 — 24, — это «генералы», у тех, кому 25 — 29, — «партийный, советский аппарат», у трид­цатилетних — работники торговли и сферы обс<

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: