Глава 15. Когда твоя жизнь в опасности, или Прощальный подарок. (Никита)

Утро – самое время для того, чтобы подумать о жизни. Чем, собственно, я сейчас и занимался. Мне было немного не по себе от осознания того, что сегодня должно случиться то, чего я так опасался. Конечно, Максим просил не принимать все это близко к сердцу, делать вид, что ничего не произошло, но я не мог справиться с нахлынувшими на меня эмоциями. Говорят, что в мире из двух особей обычно выживает сильнейший. Можно ли меня отнести к таковым? Я сомневался, все это время сомневался, потому что особенно сильным себя не считал. Да и вообще, как можно измерить силу, не физическую, духовную? Сколько испытаний должно выпасть на долю человека, из которых он выйдет победителем, чтобы про него могли сказать – сильная личность? Не знаю, что могло бы меня сломать, но это, наверняка, существует. Надламывало меня многое, а сломить пока ничто не смогло, хотя вот последнее происшествие могло успешно справиться с задачей, если бы я вовремя не узнал правду. Временный разрыв, свадьба, сообщение о смерти, и последовавшее осознание того, что никакой смерти не было, а все это – игра, направленная против меня, все это пробило огромную брешь. Опять же эти угрозы. Я понимал, что они легко могут стать реальностью, и все равно, раз за разом осознавая свою глупость, продолжал двигаться к своей цели, а вместе с этим приближал и свой последний день. Что, если его отец уже знает о том, что я ночевал с Мишкой под одной крышей? Нет, в эту ночь между нами ничего не было, мы просто какое-то время разговаривали, а потом я отправился спать в другую комнату. Просто друзья, не более того. Возможно, нам обоим так будет лучше? Начнем все сначала, но уже не в статусе любовников, а в статусе хороших, добрых друзей, которые готовы помочь друг другу в любой момент, но ни о чем большем даже не помышляют. Я не стану предпринимать попыток к сближению, а ему сейчас сама мысль об этом претит, так что... Да, наверное, так будет лучше всего.
Если жизнь вычеркнула из его памяти меня, значит, я там и не нужен.
Но кто мне поверит, когда я скажу, что не претендую на любовь, и собираюсь занять в его жизни место друга? Наверное, только я в это и поверю. С трудом. Когда-нибудь.
Поняв, что спать дальше не получится, я откинул одеяло и направился к окну, чтобы полюбоваться рассветом. Хотя, удовольствие в этом действе было сомнительное. Я никогда не любил раннее утро, оно нагоняло на меня лишь тоску. Иными словами я являл собой классический пример совы.
Шум воды в ванной комнате известил меня о том, что в этот ранний час не сплю не только я, но и хозяин квартиры. И почему ему не спится? Он тоже не любитель ранних пробуждений и сейчас, когда есть такая потрясающая возможность выспаться, мог бы спать столько, сколько его душе угодно. Какова вероятность, что причина его бодрствования равнозначна моей? Вполне возможно, что он не спит по той же самой причине. Нервозность он попытается заглушить чашкой крепкого кофе и сигаретой, а лучше двумя, при этом руки не будут дрожать, и на лице не отразится никаких эмоций. Только эти привычки, которые стали такими родными за эти несколько лет, и которые теперь так трудно вытравить из своей памяти. Просто потому, что мне не хочется их вытравлять. Мне хочется их запомнить. И быть причастным к ним. Желательно, всегда.
Поняв, что больше сидеть в комнате не могу, я вышел в коридор и столкнулся лицом к лицу с Ливановым. Мокрые волосы свидетельствовали о том, что он, действительно, только что вышел из ванной.
- Я тебя не разбудил?
- Нет, я не сплю.
- Это хорошо, потому что я кое о чем спросить хотел...
- О чем?
- Как долго мы были вместе?
- Три с половиной года. В новогоднюю ночь было бы ровно четыре.
- И ещё один вопрос... Довольно странный, ты только не обижайся. Мне сегодня приснился довольно странный сон. Сначала отец, все то, что он наговорил мне вчера вечером, а потом нечто такое... В этом сне не было этой квартиры, был какой-то достаточно обшарпанный подъезд, не похожий на этот. Мы там были немного младше, и у тебя волосы были длиннее. Они же были вот такими? – он показал примерно ту длину волос, которую я предпочитал еще пару лет назад. При этом он выглядел на редкость потерянным, словно боялся попасть пальцем в небо.
- Были, - согласился я.
- Кажется, была зима... И почему-то разговор у нас не клеился. Слов во сне не было, словно это все происходило в немом кино. Ты что-то говорил, хохотал, а я смотрел на тебя с недовольством. Ты тогда явно выглядел не лучшим образом: разорванная рубашка, весь растрепанный. Когда мы оказались в квартире, я помню что видел тебя обнаженным, ты был в ванной. Я разговаривал с тобой о чем-то, у тебя в руках была бритва, все твое тело было в кровоподтеках... Такое случалось в жизни, или этого не было?
- Было, - осторожно кивнул я, чувствуя, как к горлу подступает комок.
Не самый прекрасный момент, который можно было воскресить в памяти. Совсем не то, что всем хотелось бы. Почему он вспомнил именно этот эпизод нашей жизни? Подумав, можно прийти к выводу, что для него обе эти ситуации взаимосвязаны. Угрозы отца, направленные в мою сторону и тот печальный случай, так же направленный на меня. Наше подсознание – интересная штука. Оно может выкинуть что угодно, когда угодно, независимо от того, хотим мы вспоминать об этом или не хотим. Мне в данный момент меньше всего хотелось вновь погружаться в воспоминания о том дне. Мне вообще не хотелось о нем вспоминать, но жизнь устроила мне такую подлость, подсунув Мише именно эти кадры кинопленки.
Ну вот, он вспомнил это. И что? Рассказать, как все было? Покаяться в грехах прошлых лет? Почему жизнь всегда устраивает такие подлянки. То, что хочешь запомнить – частенько забывается, то, что мечтаешь забыть – остается в памяти надолго. Где справедливость?
Нет справедливости. Хотя, что-то я жесток к жизни, не было бы справедливости, я бы уже давно валялся в какой-нибудь канаве с пробитой башкой, и не рассуждал бы сейчас о смысле жизни. Или это, своего рода, знак, что пора тебе, Никиточка, вещички складывать, да на тот свет собираться, а то задержался тут на неопределенный срок. Что-то в последнее время чувствую себя истеричной телкой, которая только и знает, что ныть, да жаловаться. Блевать тянет от себя такого. А, по фигу. Чего мне стесняться? Тогда он меня не бросил, а сейчас мы вроде даже и не в отношениях. Так чего стесняться? Себя, что ли?
- И с чем это связано? – точно уличив момент, спросил он.
- С нами. Точнее, с любовным треугольником, некогда имевшем место быть. Ты, я, Макаров. Как следствие – вся эта нервотрепка.
- И?
- И все прошло по плану, - пропел я. Чего-то наглость из меня сегодня так и лезла. – Ничего. Он тебя хотел, я тебя хотел. Не физически, хотя, и физически тоже, но это не главное. Мы хотели быть рядом с тобой, и мы делали все, что в наших силах. А конкурента нужно было сместить. Вот мы и смещали, кто как мог. Я тебя совращал, он пытался меня запугать. Как видишь, не сработало. Но то, что ты частично вспомнил – это эпизод его мести за мои изощрения. Секс, обыкновенный жесткий секс. Чересчур жесткий, именуемый в народе изнасилованием, но знаешь, с годами, проанализировав тот эпизод, я прихожу к выводу, что ни черта это не месть, и не способ запугать. В большей степени я сам во всем виноват, ведь это я решил вмешаться в его дела. Действуя из побуждений своего эгоизма, я, возможно, сломал вашу счастливую жизнь. Вы могли быть счастливы вместе, если бы оба этого захотели. Правда, могли бы.
И это я собирался прекратить лить слезы? Не верьте мне, потому что у меня все равно не получилось. То есть, получилось, конечно, даже ухмылка на лице играла, но она у меня всегда играет, когда мне хреново. Даже шире, чем обычно. Слезы я стараюсь не лить, наводнение в квартире мне не улыбается, а в последние дни слёз было слишком много. Так что теперь пора брать себя в руки и улыбаться во все тридцать два белоснежных, пока челюсти не сведет.
- А дальше?
- Как в сказке.
- Например?
- Жили долго, счастливо, умерли в один день. То есть, мы-то с тобой и сейчас живы, но при этом все равно как-то тебя это чувство в последнее время не вставляло. Тебе надоела такая жизнь, мы собирались расходиться, потом опять сходились, потом вновь расходились. Наши отношения напоминали калейдоскоп. Знаешь, такая достаточно примитивная игрушка. Трубочка, внутри этой трубочки разноцветные кусочки, ты её вращаешь, каждый раз получая новый результат. Так же и с нами. Один день мы хотим быть вместе, на другой день мы вновь расстаемся, решая для себя, что мы больше никогда не сойдемся, и, в конце концов, когда мы все-таки определяемся с тем, что нам нужно, ты попадаешь в аварию, и тебе начисто отбивает память обо мне. Я, конечно, не фаталист, но это наталкивает на определенные мысли. А, может, так оно и к лучшему? Ты не помнишь, я помню, но постараюсь забыть. Сделаем вид, что не знакомы, и будем счастливы?
- Я не могу тебя понять.
- Почему?
- Ты говоришь, что мы хотели быть вместе перед тем, как случилась авария, но тут же сам перечеркиваешь возможность этого. Я не понимаю, и вряд ли когда-нибудь смогу понять. Если ты, действительно, что-то ко мне чувствовал, хотя бы малейшую симпатию, ты не стал бы говорить подобных слов. Если же это все – продолжение твоих эгоистических настроений... В таком случае, комментарии будут излишни.
Я опустился в кресло, несколько минут, молча, рассматривал ковер. Потом решительно посмотрел в глаза Мишке и тихо спросил:
- А что, если я просто устал?
- От чего?
- Ты ничего не помнишь, ты не ощущаешь всех тех переживаний, которые есть у меня. Твоя жизнь – чистый лист бумаги, только тебе решать, какими красками она заиграет. Подумай и скажи: ты хочешь, чтобы на полотне твоей жизни вновь буйным цветом разрастались лазоревые цветы? Или ты вполне можешь смириться и жить и без этого? Я просто не хочу повтора того, что уже было. Жизнь дала тебе второй шанс. Начинай её сначала, и я не могу воспользоваться таким шансом только для того, чтобы вновь приманить тебя к себе. Вполне возможно, ты встретишь девушку, с которой захочешь жить, которую полюбишь и которая не будет вызывать нареканий у окружающих тебя людей. Понимаешь, оступиться и сделать ошибку - легко, а удержаться от ошибки, дано далеко не каждому. Так что не торопись вспоминать меня. Вполне возможно, эти страницы твоей жизни сгорели навсегда, и книга лишь выиграла от этого.
Зачем я это говорю? Кто-нибудь, заткните мне рот. Но Никита Романов и через год, и через два будет Никитой Романовым, который без пафосных речей никуда. Почему-то, когда речь заходит о расставании так и тянет толкнуть речь подлиннее о том, какой я замечательный человек широкой души. На самом деле, все ведь знают о том, что это не так. А, если не знают, то определенно догадываются. Актер из меня никогда не получился бы. Я могу сколько угодно ухмыляться, но все поймут, что я чувствую.
«Вот, смотри, я тебя отпускаю. Догони, останови, скажи, что я не должен этого делать».
Глупо. Конечно, не кинется догонять и останавливать тем паче. Его сейчас волнует только то, что он ничего не помнит, остальное – второстепенно. Это меня не унижает. Расстраивает, но не унижает, потому что забыл-то он меня не по собственной воле. Не потому, что ему захотелось меня забыть, и он в одночасье забыл, а потому, что так сложилось. Это судьба, и никуда от нее не деться.
Чего я сейчас хочу? От себя... От него... От жизни в целом.
Не знаю, почему, но я мечтаю сейчас оказаться в одиночестве где-нибудь далеко-далеко отсюда. И не потому, что я – зараза такая привередливая, которая сама определиться не может, куда её ведет, и которая сама не может разобраться в том, что конкретно ей нужно, а потому, что в данный момент меня посещают мысли немного другого плана. Например, о том, что пора бы мне перестать играть на чувствах других людей, а дать им пожить спокойно, не мотая нервы своей любовью, которая, по большей части, ничего хорошего им не приносит, лишь щедро сдабривая их пресную жизнь невзгодами, придающими соленый вкус.
Романов, Романов... Какая же ты тварь...
Хотя, не поздно ли для раскаяния? Поздно пить боржоми, когда почки отказали.
Я поднимаюсь из кресла, подхожу к Мишке, целую его в уголок рта и удаляюсь. Не правда ли, идиотизм в высшей степени? Орать о том, как велика сила моей любви, а потом вот так просто слегка к нему прикоснуться, повернуться к человеку спиной и направиться на выход без вещей.
Внутренний голос кричит, что я – просто свихнувшийся дегенерат, который не может понять своего счастья. Любой другой на моем месте мог воспользоваться сложившейся ситуацией и вертеть парнем, как угодно, сделать из него куколку-марионетку, дергать за ниточки, указывая, что и как сделать. Убедить его в том, что любовь наша безумна, и конца края ей нет, но это ведь будет ложью. Как и у любой пары у нас не было рая на земле, отношения не были насквозь пропитаны сладким сиропом нежности и страсти. Мы ругались, крыли друг друга матом и расходились по разным комнатам, но потом все равно сходились вместе. Будет судьбе угодно, вспомнит он меня, и мы снова сойдемся. Нет... Ну, так чему быть, того не миновать.
Романов стал законченным пессимистом, трындец. Куда катится этот мир, скажите на милость?
Но становиться камнем на его шее уж больно непривлекательная перспектива.
- Романов, - обратился Михаил ко мне. – Вот сколько на тебя смотрю, так до сих пор понять не могу, чего же ты добиваешься? То ли в благородство поиграть хочется, то ли еще чего не хватает, но городишь ты чушь отменную, и поступки твои... Ну, это, извини, просто пи*дец. Другого слова попросту не нахожу. Ты мне скажи такую вещь... С какой частотой ты устраивал половые акты с моим мозгом в то время, когда мы жили вместе? такое чувство, что у тебя талант трахать чужой мозг, не испытывая при этом угрызений совести. Неудивительно, что ты устал. От такой «работы» я бы не просто устал, я бы надорвался.
- И не надо привязываться к словам, - проворчал я.
Вот и все. Обломали пафос Романовских речей. И кто?! Ливанов, который обычно предпочитал молчаливый игнор, а теперь отъехал на меня с таким невозмутимым лицом, что я внезапно почувствовал себя самым настоящим придурком, не смыслящим ничего в жизни, а только предпринимающего жалкие попытки встать на один уровень с умными людьми, но видимо природа была сильнее меня с моими скромными желаниями.
- Да я не привязываюсь, - хмыкнул он. – Просто смотрю на тебя и думаю, что за чертовщину ты плетешь? Сначала говоришь, что любишь. Готов страдать за свою любовь, а потом лапки сложил и шмякнулся под танк, который тебя и размажет по асфальту. То ли я теперь твоей логике не понимаю, то ли она просто перестала быть логикой и превратилась в бред.
- А ты уверен в том, что тебя подобное положение дел не устраивает?
- Уверен. Я хочу во всем разобраться до конца. Когда ко мне поворачиваются спиной и с трагическим лицом начинают лепетать что-то о том, как «я тебя любил в прошлом, но теперь вдруг обойдусь без этой любви, и мне будет лучше»... Я не знаю, как сформулировать свою мысль, но это просто что-то с чем-то в не самом лучшем смысле этого выражения. И, прошу тебя, не надо больше пытаться выставлять себя жертвой обстоятельств, тебе это не идет. Такое чувство, что тебя чем-то по голове стукнули, и ты все никак не оправишься, потому и лицо такое кислое...
- А должно быть счастливое?
- А почему нет?
Я не ответил. Действительно, а почему, собственно, нет? Помнится, Макаров сказал мне как-то, что я прекрасен в моменты, когда на моем лице грусть. Как выяснилось, Ливанов его в этом мнении не поддерживает, его это наоборот... Не сказать, что раздражает, но и не вдохновляет, однозначно.
Он поманил меня к себе и, заметив мой недоуменный взгляд, засмеялся.
- Боишься меня, что ли?
- Нет, просто понять не могу, чего...
- Да ничего, - оборвал он мою вдохновенную речь. – Ничего не добиваюсь, лишь думаю о том, что, если мы раньше это делали, то и сейчас получится. В конце концов, это не такая уж сложная вещь, правда?
- Можно подумать, тебе этого хочется.
- Может, и хочется, - пожал он плечами. – Я в себе плохо разбираюсь, к тому же после аварии, я иногда сам не могу понять, чего хочу. Но в данный момент мне эта мысль почему-то не претит. Да и тебе, судя по всему, тоже.
- Это-то, конечно, но...
- Но какого фига нам тогда переживать?
- Не слишком ли быстро твои замашки из гомофобских превратились в самые настоящие голубущие? Прямо, как небо.
- Я уже говорил, что это причуды моего сознания.
- Ага. А почему ты не пытаешься противиться этим ощущениям?
- А смысл? Мы ведь уже неоднократно этим занимались, и, судя по всему, мне нравилось. Мне же нравилось?
- Вполне, - согласно кивнул я.
- Так почему думаешь, что не понравится сейчас?
- Я так не думаю.
- Ну, вот и все, - хмыкнул он, приближаясь ко мне и нежно целуя в губы.
И чего я покраснел, как невинная девица? Точно съезжаю с катушек.
Конец моим метаниям положил телефонный звонок. Звонил явно не мой телефон.
Почему-то мне стало легче от того, что все вдруг так резко оборвалось. Теперь я точно не буду испытывать чувства вины за то, что второй раз спровоцировал его на какие-то действия.
Переговорив с кем-то, Мишка вышел из комнаты уже не таким уверенным в себе и непоколебимым. Весь его вид говорил о том, что он очень и очень расстроен. А, точнее, даже не столько расстроен, сколько потерян... Кажется, свершилось.