Экономические формы-основания культурной экспансии Запада в контексте философской рефлексии

 

Различие в исходном эмпирическом материале, в исходных данных – это одна из основных причин появления новых исследовательских работ, посвященных рассмотрению взаимосвязи экономической культуры и уровня благосостояния различных народов и государств. "Совершенствование метода экономической науки также является значимой причиной обращения исследователей к подробно рассмотренным ранее областям социально-экономического пространства. Развитие здесь преимущественно связано с ростом числовых статистических данных, позволяющих применять математический аппарат и моделировать различные процессы и явления экономической природы. Вместе с тем, современные математические методы имеют значительные ограничения, применительно к рассматриваемой нами теме, связанные с недостаточностью статистической информации о западном обществе Нового времени (начало XVII – начало XX вв.).

Специфика используемого нами подхода к исследованию экономической культуры заключается в обращении нашего внимания к наиболее значимым переменам в общественном сознании. Мы полагаем, что каждый значимый фактор, явившийся причиной дивергенции Запада и Востока, со всей необходимостью должен был проецироваться в сферу общественного сознания, вызывая заметные перемены в нем. Эти перемены и коррелирующие с ними движения материального мира составляют предмет нашего исследования. Здесь мы не предполагаем того, что изменения в мышлении западного общества стали источником дивергенции, но утверждаем необходимость корреляции этих изменений с кардинальными переменами в экономике.

Обращение к философии позволяет с достаточной достоверностью установить масштабные перемены в общественной мысли, так как всякая такая перемена непременно сопровождалась появлением новых направлений философской или общественной мысли. Следует однако заметить, что далеко не всегда труды философов содержат обращение к категориям экономики. То есть, те философские труды, что могут быть использованы для последующего вычленения из них экономической культуры, нововведений в нее – это незначительная часть от всей совокупности созданных людьми философских трудов.

Кроме того, даже тех трудов, что содержат элементы экономической культуры – достаточно много и едва ли возможно в небольшой работе охватить их все. Определяющим выбор фактором здесь, как мы полагаем, следует установить причастность автора источника к созданию новых направлений науки, созданию новых научных школ и иным очевидным переменам в духовной сфере общества. Одним из примеров фундаментальных перемен общественной мысли Запада является появление английского эмпиризма. Эмпиризм, зародившийся на Британских островах, оказался направлением в достаточной мере затронувшем вопросы экономики и хозяйства. Фрэнсис Бэкон (1561–1626 гг.), положивший своей деятельностью начало эмпиризму Нового Времени, отмечал недостаточность мировоззренческой системы Аристотеля, господствовавшей в университетах того времени.

Среди всех новаторских решений Бэкона, наибольший интерес представляет сделанное им дополнение Аристотеля в классификации способов обогащения, обретения состояния. Оба автора перечисляют ряд областей человеческой деятельности по обогащению, что отчасти оказываются идентичны – добыча природных ресурсов, торговля, земледелие, монополизм, ростовщичество[44]. В отличие от Аристотеля, Бэкон не упоминает войну и наемный труд, но приводит такие категории, как товарищества, изобретения, ремесло, служба и охота за наследством.

Этот ряд категорий и является основой экономической культуры Запада, где экономика определена греками как искусство ведения хозяйства, а римляне определили культуру как взращивание, развитие. То есть, способы приумножения хозяйства, как мы предполагаем, есть не что иное, как базовые элементы экономической культуры, первичные ее подмножества. Часть вышеупомянутых элементов экономической культуры свойственна не только западному, но и другим обществам. Их перечисление как способов приумножения хозяйства можно встретить в индийском трактате Артхашастра (конец IV – начало III вв. до н. э.). Нас же в первую очередь интересуют те категории, что явились продуктом цивилизации Запада – изобретения и товарищества.

Товарищества оказались одним из важнейших институтов западной экономической культуры. Гуго Гроций (1583–1645 гг.) – голландский философ и один из основателей науки международного права определял товарищества как направленные на извлечение выгоды объединения в деятельности или пользовании вещами[45]. Большую роль в их появлении сыграла частная морская торговля, где получила распространение практика объединения капиталов, что в дальнейшем привело к формированию основы современной экономики – акционерного капитализма.

Товарищества торгового типа характерны для части правящих классов английского, голландского и итальянского обществ начала XVII века. По словам Дэвида Юма, правящие классы иных европейских государств того времени практически не включали в себя торговцев[46]. Политическое господство земельной аристократии (дворянства) обуславливало преобладание иных организационных форм – орденов и военно-феодальных объединений. Крупнейшим из европейских товариществ на протяжении многих веков была духовная корпорация – римская католическая церковь. Эти различия в достаточной мере оказали влияние и на сегодняшнюю специфику экономической системы континентальной Европы в ее сопоставлении с англо-американской моделью.

Товарищества, что охватывали широкие слои людей, не относящихся к правящим классам западного общества (гильдейские и цеховые объединения преимущественно ремесленников), также являются важным элементом экономической культуры Запада. Позднее эти формы преобразовывались в профессиональные союзы, закладывая основы для иных гражданских объединений. Такие объединения были в большей мере ориентированы на защиту собственных экономических интересов, на вопросы распределения доходов и благ.

Мы полагаем, что неоднородность социальной политики стран современной Европы обусловлена природой преобладавших на заре Нового времени товариществ такого рода – промысловые рыболовецкие артели скандинавских стран и цеха гентских, либо брюссельских ткачей закладывали различные структуры организации, пропорции трудового участия и распределения дохода.

Изобретения как инструмент извлечения дохода в современных условиях представляют собой инновационную деятельность, прежде всего в научно-технической сфере. Можно также добавить, что Бэкон относил изобретения к наиболее высокодоходным видам деятельности. И с этим трудно не согласиться, вспоминая фамилии Форда или Гейтса, однако далеко не всегда и далеко не везде изобретения приносили богатство. В различных культурах прошлого, а отчасти и некоторых современных, изобретение может не принести финансового благополучия его автору.

Институциональная среда, выступающая необходимым условием существования изобретений в качестве наиболее рентабельной части экономической культуры, имеет сложную многоплановую структуру. К числу наиболее очевидных ее элементов относится система защиты результатов труда изобретателя, что закрепляется в сфере права и реализуется соответствующими органами власти. Вместе с тем, одной лишь правовой системы, даже полностью функциональной, недостаточно для обретения изобретательской деятельностью рентабельности.

Свободная конкуренция и приближенная к рыночной экономическая система важны для перехода изобретательства из частной ситуативной деятельности в системный элемент экономической культуры ничуть не меньше, а подчас даже больше, чем правовые механизмы. В условиях монополистической экономики производитель обладает возможностью наращивать собственные доходы без внедрения новых технологий, повышающих качество продукции или снижающих себестоимость его производства. Монополист редко заинтересован и в финансировании разработок новых видов продукции. В концентрированном виде такая ситуация складывается в случае огосударствления экономики и автаркизации. Здесь изобретения полностью выпадают из экономической культуры общества, становясь частью военного дела или же вовсе переходят в разряд хобби.

Насколько правомерно будет считать изобретения и товарищества базовыми элементами экономической культуры Запада, отличающими или отличавшими западную цивилизацию от прочих? Ответ на этот вопрос был дан Лян Шумином – одним из наиболее известных представителей конфуцианской культуры ХХ века: «Две вещи, которых недостает китайской культуре, – коллективная организация и [развитие] науки и техники, – это именно то, что создали и внесли в человеческую культуру современные люди Запада»[47]. Эти слова были произнесены еще в 1935 году, и сегодня их актуальность много ниже для стран «конфуцианского капитализма», что видно и из снижения разрыва между Западом и Востоком, отчетливо обозначившегося к концу ХХ века.

Заимствование восточными обществами западных институтов и происходящий на фоне глобализации культурный обмен снижают экономическое неравенство, образуя единую общечеловеческую культуру. В современном мире осью этого объединения выступает экономическая культура Запада, прежде всего в ее финансовой и правовой плоскостях. Фундаментом же этого глобального синтеза выступает созданный европейцами «социокультурный котел» – Соединенные Штаты Америки. Еще Макс Шелер – один из основателей философской антропологии, отмечал существование процесса «цивилизационно-технического» уравнивания культур, причину которого он видел в международной торговле[48].

Торговля относится к базовому элементу экономической культуры. Следуя словам Шелера, логично будет предполагать, что торговля окажется наиболее универсальным, наиболее интернациональным элементом экономической культуры, а потому едва ли будет возможным указать на некие особенности, что могли бы отличать Запад от Востока в этой сфере. Вместе с тем, некоторые отличия все же существуют.

В сравнении с мусульманским Востоком это различие будет корениться в формализации сделок, принятой на Западе и не получившей необходимого распространения в исламских странах. Существовавшее на Западе документальное оформление сделок позволяло итальянским торговцам уже к XIII веку заключать форвардные контракты с цистерцианскими монастырями Англии. К началу XVII века документальное оформление получали уже сами торговые товарищества. В то же время торговля на арабском Востоке происходила в рамках устных соглашений, а торговые объединения функционировали в лучшем случае до той поры, пока были живы их участники. Высокий уровень документального сопровождения сделок, сложившийся на Западе, оказался возможен в значительной мере благодаря существованию католической церкви.

Если же сравнивать торговую компоненту западной экономической культуры с культурой конфуцианской Азии, то здесь мы увидим куда более значимые отличия. Существование запрета морской торговли в Китае противоречило самому духу западного мира, что был оглашен Гроцием в его трактате: «никто не вправе препятствовать взаимным торговым отношениям любого народа с любым другим народом»[49]. Столь значимое культурное различие между обществами Запада и Китая привело к военным конфликтам первой половины XIX века.

Торговля в современном мире, по крайней мере, торговля международная, уже не имеет столь значимых культурно-цивилизационных различий, как в эпоху модерна. Созданные западным обществом торговые институты сегодня являются важнейшим элементом ценообразования. Нельзя не отметить и того факта, что именно развитая торговая компонента экономической культуры Запада привела к концентрации большей части международных товарных потоков в экономических центрах западного и прежде всего англо-американского мира.

Выделяя англо-американскую модель в пространстве западной культуры, мы не склонны говорить о ней как о некоей отдельной, обособленной или иной модели, относительно сложившейся в континентальной Европе. Мера и глубина их взаимосвязей столь велика, что едва ли мы вправе рассматривать их иначе, как в виде органичной культурно-цивилизационной системы. Это система социальная, не свободная от обусловленности географией и иными естественными условиями, а потому наделенная особой, территориально неравномерной, динамикой внутреннего развития. Распространение культуры в социальной среде происходит не единовременно. Даже в условиях Западной Европы и в отношении культуры экономической этот синкретичный процесс занимал десятилетия. Смена эпох в историческом развитии западного мира, когда речь идет о Новом и Новейшем времени, началась еще во второй четверти XIX века на Британских островах, а завершилась лишь в начале века ХХ в Германии, Франции и США.

Корень перемен, ознаменовавших окончание эпохи модерна и перехода к современной истории или Новейшему времени, лежит в тех метаморфозах, что претерпела категория ремесла в экономической культуре Запада. Внедрение машин, возникших в результате конкуренции и изобретений, меняло экономическую культуру Запада, а вместе с ней и само западное общество. Категория ремесла, как способа обогащения, под давлением прогресса распадалась на предпринимательский доход с одной стороны и наемный труд с другой. Попытка анализа этого культурно-экономического преобразования западного общества была предпринята Карлом Марксом.

В своем основном труде Маркс отступает от традиционной классификации способов обретения богатства и вместо этого вводит понятие капитала, то есть движения или процесса самовозрастания стоимости[50]. Маркс пишет о существовании различных форм этого движения, о различных формах капитала, уделяя основное внимание в своей работе капиталу промышленному: «...мы пока совершенно не будем касаться наиболее популярных и, так сказать, допотопных форм капитала, т. е. торгового капитала и ростовщического капитала»[51]. Кроме того, Маркс пишет следующее: «Капитал может быть фиксирован в земле, вложен в нее или на относительно короткий срок, как при улучшениях химического свойства, применении удобрений и т. д., или на более длительный срок, как при строительстве осушительных каналов, оросительных сооружений, выравнивании поверхности почвы, возведении хозяйственных построек и т. д. В другом месте я назвал капитал, вложенный таким образом в землю, la terrecapital»[52]. Таким образом, Маркс выделяет такие формы капитала как ростовщический, торговый, промышленный и la terrecapital, что может быть обозначен как инфраструктурный.

Капитал у Маркса не единственный способ извлечения дохода. Наряду с капиталом он выделяет землю и труд, подразумевая под последним наемный труд: «Капитал – прибыль (предпринимательский доход плюс процент), земля – земельная рента, труд – заработная плата: вот триединая формула, которая охватывает все тайны общественного процесса производства»[53]. Заметим, что земля здесь не есть капитал или то, что было определено как la terrecapital. Земля в этом случае понимается как «неорганическая природа как таковая»[54], а потому к данной категории могут быть отнесены и вода, земные недра[55], естественные проливы, гавани, водоемы, особенности ландшафта и климата.

Труд, как последнее из обозначенных Марксом средств получения дохода, является, пожалуй, единственной категорией, которую едва ли можно считать актуальной в настоящее время, если речь идет о западном мире и том содержательном наполнении понятия труда, что дается в «Критике политической экономии». Выше мы упоминали землю, что в качестве источника дохода имеет двойственную природу – это и «неорганическая природа как таковая», и инфраструктурный капитал (la terrecapital). Что же касается труда, то он объясняется Марксом как сугубо природная, стихийная сила: «Сам человек, рассматриваемый только как наличное бытие рабочей силы, есть предмет природы, вещь, хотя и живая, сознательная вещь, а самый труд есть материальное проявление этой силы»[56]. Вероятно, что подобное содержательное наполнение труда имело место быть в первой половине XIX века и в более ранние периоды западной истории, но в настоящее время экономическая система Запада основывается на труде иного рода.

Концепции человеческого капитала стали возникать в социальной научной мысли Запада лишь через столетие после смерти Маркса. Они являются дополнительным звеном в «Критике политической экономии». В результате этот трактат обрел новое звучание. Как земля из природной стихии после создания инфраструктуры превращается в la terrecapital, так и труд, вместе с его источником – человеком под воздействием образования, профессиональной подготовки и накопленного опыта социальных взаимодействий, преобразуется в западном мире в капитал человеческий. Человек как предмет культуры приходит на смену человеку как предмету природы, и в этом реализуется центральная идея европейской философии Нового времени – покорение природы человеком. Культура здесь выступает в диалектической связи с природой, а капитал – экономическим выражением культуры или культурой экономической.

Таким образом, выполненное Марксом исследование капитала есть не что иное, как критическое исследование экономической культуры Запада, преимущественно взятое в производственной ее части. Критический характер марксизма, направленный прежде всего в отношении системы английского промышленного капитализма и английской политической экономии как его духовного выражения, в достаточной мере исключал возможность реализации социальных идей Маркса в культурном пространстве Англии и институционально близких к ней США. Не имеет дальнейшего продолжения и попытка реализовать идеи Маркса на его родине – в Германии.

Социально-философские программы как национального, так и цивилизационного масштаба представляют интерес для нас лишь постольку, поскольку они получили свою исходную реализацию в породившем их обществе. Интерес этот обусловлен прежде всего тем, что факт практической реализации того или иного пути общественного развития говорит нам о соответствии указанных в программе преобразований культуре общества, важнейшим его институтам и их потребностям. Тем самым, анализ доминантной на определенном этапе исторического развития парадигмы позволит нам с уверенностью говорить как о наиболее значимых институциональных структурах общества, присущих им стратегиях развития, так и о самой общественной культуре.

XIX век без преувеличения можно назвать веком Англии, Викторианская эпоха стала периодом наивысшего могущества британской короны. Английская культура, прежде всего в экономической своей части, распространялась по всему Старому и Новому Свету, коренным образом преобразовывала общественный уклад народов, оказавшихся под её влиянием. Культурное влияние Англии, при всем колоссальном его масштабе, было сосредоточено прежде всего в двух элементах экономической культуры – изобретениях и товариществах, где товарищества выступали скорее в качестве инструмента проникновения английских изобретений в культуры иных народов, чем равнозначным изобретениям элементом. Не будет преувеличением сказать, что своей успех англичане обрели в результате реализации программы Фрэнсиса Бэкона. Программы по обогащению, небольшой по исходному содержанию, но невероятно масштабной по своим результатам. XIX век стал временем завершения этой программы, изобретения перестали быть частью экономической культуры Англии, превратившись в культурную универсалию Запада в целом, то есть универсалию цивилизационную.

Утрата Англией лидирующих позиций, произошедшая после логического завершения программы Бэкона, позволяет говорить об отсутствии каких-либо заслуживающих внимания элементов английской экономической культуры, сформировавшихся в ХХ веке. Однако прежде чем обратить внимание на иные общества составляющие цивилизацию Запада, мы полагаем, необходимо обратить внимания на еще одного английского мыслителя XIX века, чьи труды мы не можем обойти вниманием.

Чарльз Дарвин, выдвинув теорию эволюции, не только способствовал развитию научной мысли и обрушению фундамента традиционной христианской культуры. Труды Дарвина оказались и теоретическим обоснованием созидательной роли одного из краеугольных камней экономической культуры Запада – конкуренции. В отличие от Адама Смита и Давида Рикардо, Дарвин отошел от рассмотрения частных её случаев на примере национальной экономики, но поднялся в уровне обобщений до всякого проявления жизни, охватив саму жизнь законами конкуренции видов. Многие века конкуренция экономико-правовых систем европейских государств, несмотря на все издержки, оказали положительное влияние на западное общество, сделав его сильнее. Одним из лучших примеров, отражающих значимость этого фактора, может послужить сопоставление динамики развития Китайской и Западной цивилизаций, со времени объединения Китая монгольскими завоевателями.

Война является одним из проявлений конкуренции между человеческими обществами. Традиционно война рассматривается в негативном контексте – как некая форма грабежа. Подобное содержательное наполнение войны, безусловно, не лишено оснований, когда войну ведет общество с низким уровнем экономической культуры. В том же случае, когда уровень экономической культуры ведущего войну общества находится на достаточном уровне – война приобретает созидательный характер. Это понимание войны мы находим уже в 1913 году в книге «Война и капитализм» Вернера Зомбарта, отмечавшего «двойственный лик войны: в одном месте она разрушает, зато созидает в другом»[57]. В «Войне и капитализме» Зомбарт показывает созидательную роль войны в части формирования рынков, а также в содействии генезису европейской промышленности через обеспечение ее военным заказом. Демонстрация положений Зомбарта на живом примере в лице американской промышленности и ее поставок в охваченную войной Европу последовала практически следом за выходом в свет его труда.

Новейшее время или современность как эпоха в развитии западного мира имеет различные даты отсчета для разных культур его составляющих. Англичане начинают употреблять понятие современности (contemporary history) еще в первой половине XIX века, для других народов Запада эта эпоха наступает много позднее. Если говорить о Западе в целом, то со всей определенностью эпоха Новейшего времени наступает для него с окончанием первой мировой войны. Зомбарт писал об этой войне не как о войне за рынки или ресурсы, занимавшие, по его словам, в ней место второстепенное; конфликт лежал в иной плоскости – в пространстве духа, представляя собой битву культур, мировоззрений: «борьба идет между торгашом [Handler] и героем [Held], между торгашеским и героическим мировоззрением, торгашеской и героической культурой»[58].

Взгляд на конкурентную борьбу первой мировой войны в духовном пространстве западного мира может сказать нам о внутренних течениях культурно-экономического сознания и материальных, институциональных его первообразных ничуть не меньше, а подчас и много больше, чем обобщения извлеченных из архивов цифр экономической статистики. Освальд Шпенглер в программной работе «Прусская идея и социализм» обозначил духовную сторону англо-германского конкуренцию следующим образом: «Так противостоят ныне друг другу два великих хозяйственных принципа. От викинга произошел сторонник свободной торговли, от рыцаря – чиновник-администратор. Примирения здесь быть не может; и так как оба они, как германцы и люди фаустовского склада высшего порядка, не признают границ своим стремлениям и только тогда почувствуют себя у цели, когда весь мир подчинится их идее, то война между ними будет продолжаться до тех пор, пока один из них не победит окончательно. Должно ли мировое хозяйство быть всемирной эксплуатацией или всемирной организацией? Должен ли Цезарем этой грядущей Империи стать миллиардер или чиновник в мировом масштабе?»[59].

Шпенглер и Зомабрт входят в число крупнейших выразителей прусской и в некоторой части немецкой экономической культуры, культуры рыцарского и монашеского ордена, культуры бюрократической. Такая специфика немецкого духа обусловила тот рельефный социализм, что установил свои порядки в Германии. Порядок этот и вправду оказался в состоянии фактически дважды воплотить в жизнь упомянутый Зомбартом созидающий капиталистическую промышленность военный заказ. Однако социалистическое государство бюрократии, в отличие от либерального государства торговцев было не способно обеспечить промышленников столь же значительным потреблением их товара. Не снискало успеха и либеральное государство. По итогам войн обе концепции оказались в проигрыше, уступив американскому прагматизму, что не принимал на себя их сдерживающих рамок, но использовал все их практически полезные стороны.

Прагматизм, как элемент концепции развития американского общества, позволяет при необходимости использовать элементы любых европейских концептуальных парадигм – как свободной торговли, так и государственного регулирования экономики, как политического либерализма, так и тотального огосударствления частного в индивиде. В этом культурном синкретизме США оказываются продолжателями традиций цивилизации античного Запада, вместе с одной из его традиционных систем власти – демократией: «цивилизация означает такую ступень культуры, на которой традиция и личность утратили свое непосредственное значение, и всякая идея, чтобы реализоваться, должна быть вначале переосмыслена в деньгах. Вначале люди бывали «при имении», потому что обладали властью. Теперь человек имеет власть, потому что имеет деньги. Лишь деньги возводят дух на трон. Демократия – это полное уравнивание денег и политической власти»[60]. Об этом же пишет и один из создателей американской философии прагматизма – Джон Дьюи, рассматривая мотивацию американского избирателя: «То, как он голосует, может быть отражением его своекорыстной надежды обогатиться путем избрания определенного человека или путем принятия какого-то из предложенных законов»[61].

Прагматизм – не единственный базовый элемент экономической культуры американского общества. Макроэкономическим его дополнением начиная с конца XIX века была и остается геополитика. У истоков американской геополитики стояли три человека – Альберт Мэхэн, Генри Лодж и Теодор Рузвельт. Ведущим идеологом этой доктрины являлся Мэхэн, сформулировавший ее обоснование в книге «Влияние морской силы на историю» (1889 г.). Выводя подвижки исторического процесса обществ из их морской силы, Мэхэн обозначает шесть факторов, обуславливающих состояние этой силы для нации: «I. Географическое положение. II. Физическое строение (conformation), включая сюда естественную производительность и климат. III. Размеры территории. IV. Численность народонаселения. V. Характер народа. VI. Характер правительства, включая в эту рубрику и национальные учреждения»[62]. В посвященном национальному характеру пятом пункте Мэхэн рассматривает некоторые из черт экономической культуры народов Запада, так о американцах Мэхэн пишет следующее: «Влечение к торговой деятельности, смелая предприимчивость, любовь к приобретениям и живая сообразительность по отношению к ведущим к ним путям, – все это имеется у американцев и если бы в будущем открылось какое-либо поле для колонизации, то нет сомнения, что они бы внесли туда всю наследственную способность к самоуправлению и независимому росту»[63].

По замыслу Мэхэна, торговый капитал, в его морской и международной части, является тем хребтом, на котором взращивается американская геополитика. Война как реальность, а более как потенция, как сила выступает здесь в созидающем качестве – сила эта преобразует водную стихию в инфраструктурный капитал торговых путей, созидая не просто безопасные маршруты международной торговли, но саму мировую экономическую систему. Сколь масштабным представляется размер созидаемого такой силой, столь же велики и дивиденды взрастившего силу общества от этого созидания.

Новое лицо Запада, явившееся миру в 60-е, стало результатом ограничений, с которыми столкнулась доктрина Мэхэна в 50-е годы ХХ века. Необходимость поиска новых подходов к экономическому развитию отчетливо обозначилась, когда классическая война, а вместе с ней и сила в традиционном военно-морском ее понимании утратили прежнюю значимость, снятую появлением вооружений, исключавших глобальную конкуренцию прямого действия. Невозможность полноценной войны в физическом пространстве смещало территорию противоборства в пространство социальное. На Западе и прежде всего в США начинают возникать все новые отрасли и направления знания связанные с поведением человека, его выбором, структурами человеческих групп и особенностями социальных институтов. Вместе с этим начинает приходить понимание человека и общества как культуры, как капитала – человеческого и социального. В результате этого американская хозяйственная модель, модель викингов в терминологии Шпенглера, к концу ХХ века одерживает победу в глобальной конкуренции, а выражением этого триумфа становится работа Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории».

По замыслу Фукуямы, крах социалистического лагеря обозначил новую веху в развитии человечества – торжество идей либеральной демократии. Либеральная демократия – вершина проекта европейского проекта модерн, высшее его достижение, объединила в себе дух античного Запада и неуемную энергию третьего сословия, выступившего против тысячелетнего уклада «замка и монастыря». Сочетая изобретательность и стремление к свободе, любовь к искусству и тягу к познанию мира третье сословие Европы, начиная с Ренессанса, одерживало одну победу за другой, смещая с исторической арены духовную корпорацию Рима и ее рыцарей. К концу XIX века проект модерна устами Ницше провозгласил смерть Бога, лишив тем самым уже поверженный институт панъевропейской системы распределения важнейшего из символов его сакрализации.

Контратака рыцарства, низведенного третьим сословием до бюрократии, ознаменовала начало Новейшего времени. Парадигме национального духа, как оправданию подчинения торгово-промышленного сословия бюрократической системе распределения, оказалось не под силу заместить в этом поверженное третьим сословием католичество. Для духовной сферы западного мира Россия в лице СССР вплоть до 80-х годов ХХ века оставалась последним хранителем сакрального оправдания господства администратора над торговцем. Несомненно, что крушение этой парадигмы было более чем достаточным для объявления Фукуямой торжества либеральной демократии.

Утверждая либерально-демократические идеи, торговое сословие Запада не сакрализует собственную доминанту в политико-экономическом пространстве и не ищет себе через нее опоры в пространстве духовном. Торговля, как проявление обмена, акт добровольный и выражающий свободу человеческого выбора не нуждается в подобном оправдании. Либеральная парадигма нацелена на иное – наращивание свобод, снятие барьеров и приумножение через это числа потребностей, а следом и производного от них количества торговых взаимодействий совокупно с актами производства. Таков источник прогресса современного западного мира, мира, где «викинг» одержал победу на «рыцарем».

Критика «конца истории», прозвучавшая, что немаловажно, и со стороны европейских мыслителей, позволяет предполагать временность этой победы. Нет, еще пока философская мысль Запада не породила идеи, способной вновь наделить европейского бюрократа той сакральной властью, что даст ему легитимное в глазах общества право подчинить себе третье сословие. Глобализация и рожденная ею мировая система исключают со всей неизбежностью из спектра таких парадигм все национальные и иные локальные группы идей. Не в силах оправдать господство бюрократии в глобализируемом Западом мире и претенциозность на мораль как исходящую от национальной культуры, так и происходящую из религии. Сможет ли набирающая силу европейская бюрократия выработать новую систему идей для перехода из функционального, подчиненного третьему сословию состояния в самодовлеющее или откажется в его пользу от места «цезаря грядущей империи» – покажет время"[64].

В рамках перехода от абстрактного к конкретному и следуя принятым нами методологическим принципам, мы не можем остановиться на этой группе духовных проявлений экономической культуры Запада, без соотнесения их с рядом конкретных явлений материального мира. Диалектика торгового и административного духа, рассматриваемая Шпенглером как родовое качество европейского общества, является не чем иным, как оппозицией рынка и монополии, где монополия предполагает не только дополнительный доход, но предусматривает существование ряда естественных или искусственных ограничений рынка. Естественными ограничениями здесь выступают факторы природы, а искусственными – антропогенные факторы или порождения человеческой культуры.

Если взглянуть на природные факторы, отличающие рыцаря от викинга, то мы увидим, что наиболее значимым из них будет та среда, где осуществляется их деятельность – земная или водная поверхность. Товары, извлекаемые из земли, а это в данном случае прежде всего сельскохозяйственные товары, имеют ряд особенностей – необходимость существования полей или посевных площадей, очищенных от леса, которые достаточно заметны даже издали, сами посевные площади для опытного человека в достаточно полной мере позволяют установить предполагаемые объемы будущего урожая, имеет значение и время, требуемое для вызревания посевов. Это делает возможным для группы всадников установить контроль над территорией и расположенным на ней производством, отчуждая часть этого продукта так, что оставшегося будет едва хватать на воспроизводство трудовых ресурсов.

Вместе с тем, товары водного пространства – рыба и морепродукты, извлекаются в непродолжительный момент нахождения корабля или рыбацкой лодки в море. Ни количество лодок в распоряжении жителей поселка, ни число рыбаков, проживающих в нем, нельзя назвать достаточными для установления оптимального объема отчуждаемого излишка. В данном случае наибольшей мерой отражения реально производимого и располагаемого товара обладает лишь торговля, а наблюдение за рынками дает возможность определить каковыми объемами излишков обладает то или иное поселение и какие доходы оно из этого товара извлекает. В такой системе широкие слои населения всегда оказываются более состоятельны в имущественном отношении и более свободны экономически. Можно говорить и о том, что данная система более предрасположена к торговле.

Сопоставление этих систем является значимым не только и не столько в контексте отвлеченных построений и осмысления исторических перспектив. Несмотря на хронологическую удаленность как рыцарства, так и викингов от современных реалий – это родовые основы двух различных и в чем-то даже оппозиционных друг другу систем общественного устройства. Основы, чей неизгладимый след на экономической культуре заметен и сегодня. Вместе с тем, заметим, что употребление нами этих понятий (рыцари, викинги) имеет под собой прежде всего экономико-географические основания, а сами понятия следует рассматривать вне исторического контекста, как заимствованные у Шпенглера термины, достаточно удобные для обозначения двух различных типов хозяйствования.

Рыцарская или административная система не может быть признана нами особенностью или спецификой Запада, она встречается во многих восточных деспотиях, чьи характерные черты будут рассматриваться нами на примере Китая и России в следующих параграфах данного исследования. Лишь та часть западной культуры, что Шпенглер относил к культуре викингов, как представляется нам, может быть признана особенностью Запада. Конечно, общества, где море являлось значимым фактором экономического развития, мы можем встретить и в целом ряде государств, которые никогда не причислялись

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: