Специфика экономической культуры Востока: Китай

 

"Экономическая культура восточных обществ достойна внимания по многим причинам, в том числе из-за многовекового опыта хозяйственной деятельности. Порой модель хозяйственно-экономического развития китайского общества считают отличающейся от западной и поэтому альтернативным путем развития. Существует ли это отличие, каково оно и в чем его причины – на эти вопросы мы попытаемся ответить в данной работе.

Фундаментальные основы хозяйственно-экономической системы китайского общества оформились и были запечатлены в письменных источниках еще в «осевое время» (800–200 гг. до н. э.). Так, к началу V в. до н. э. в некоторых областях Китая был создан административно-хозяйственный инструментарий, сформировались два базовых элемента китайской модели хозяйствования – Ли (ритуал), накопленный царством Лу, а затем оформленный конфуцианцами, и Фа (закон), накопленный царствами Ци, Цинь и Цзинь, а затем оформленный легистами.

Легизм содержит ряд обращений к вопросам хозяйствования, которые проработаны в трактатах IV–III вв. до н. э. – «Гуань-цзы», «Шан дзюнь шу» и «Хань Фэй-дзы». В «Шан дзюь шу» постулируется примат общего над частным, а именно рекомендуется повышать государственное благосостояние за счет концентрации ремесел и земледелия под единственным государственным началом, чтобы финансировать военные расходы[67].

Конфуцианство также не обошло своим вниманием вопросы хозяйственной деятельности и ее культуры. Хотя сам Конфуций не оставил письменных трудов в этой области, его идеи были записаны одним из последователей – Мэн-цзы (372–289 гг. до н. э.). Он разрабатывал концепцию «колодезных полей». Система колодезных полей представляет собой равное распределение средств производства (земельных участков) между семьями производителей (крестьян): на каждые восемь семей приходится девять участков, один из которых обрабатывается совместно и дает продукт, поступающий на общественные (государственные) нужды.

Общей чертой легизма и конфуцианства было избрание ими государственного хозяйства в качестве основного, а нередко и единственного субъекта экономических отношений. (Аристотель, чьи труды в известной мере определили теоретические элементы экономической культуры Запада, говорил о частном хозяйстве.) Общим можно считать и институциональный подход к экономическим преобразованиям: различалась лишь концентрация внимания легистов на формальных институтах, в то время как конфуцианцы больше внимания уделяли воздействию через институты неформального характера.

В отличие от конфуцианства, являющегося философией чиновничества как класса, корпоративной культурой бюрократии, легизм – это философия верховного чиновника, которому чужды интересы бюрократической корпорации (чем сильнее бюрократический класс, тем слабее верховный чиновник).

Развитие китайской экономики не только следовало логике конфуцианства и легизма, но и было цикличным. В периоды децентрализации нарастали внутренние конфликты и явно прослеживались тенденции к усилению влияния крупных собственников. К причинам децентрализации можно отнести непропорциональный рост бюрократических издержек, усиление региональных властей, постепенное накопление внутренних противоречий и ошибок в законодательной и хозяйственно-правовой сферах. Следовавшее за этим ослабление центральной власти приводило к утрате контроля над государством – как в пользу внутренних сил, так и в пользу пришельцев извне (падение династии Хань в начале III в., династии Тан в начале Х в. и династии Мин в середине XVII в.).

Интересно, что для противодействия децентрализации, то есть росту влияния частного капитала, конфуцианская бюрократия прибегала к монополизации государством наиболее доходных сегментов экономики. Однако если на Западе цель монополии – ценовое манипулирование для увеличения дохода без снижения себестоимости или повышения качества продукции, то в Китае чиновники стремились ограничить источники дохода групп, занятых в производстве и торговле, рост благосостояния которых мог представлять угрозу для государственно-бюрократической системы. Таким образом частный сектор вытеснялся из привычных для него отраслей, однако в результате снижалась эффективность государственного управления, распространялась коррупция и чиновниками становились с целью обогащения. В качестве примера можно привести отрывок из трактата Ли Гоу (1009–1059 гг.) «План обогащения государства». Ли Гоу обращает внимание на государственную монополию в сфере чайной торговли и отмечает, что люди предпочитают чай, полученный вне системы государственной торговли, казенному из-за крайне низкого качества последнего: «Чиновники объявляют о закупке, и народ допоздна привозит чай. Даже честные среди народа ради выгоды иногда становятся злоумышленниками. Даже хорошие чиновники за взятки иногда творят непотребное. Не отсюда ли проистекают злоупотребления? Ведь собирают любую траву, любые листья, лишь бы не пустовал таз. Добавляют пыль, уголь... Ведь когда торговцы торгуют сами, они отбирают самый лучший чай»[68]. Далее Ли Гоу обосновывает экономическую целесообразность отказа от государственной монополии на соль и чай. Однако практика монополизации отраслей сохранялась, поскольку она служила не экономическим, а управленческим целям.

Последователи легизма, напротив, прибегали к другому методу: централизация посредством правового инструментария. Шан Ян (390–338 гг. до н. э.), которого относят к числу основоположников легизма, в середине IV в. до н. э. находился на должности советника правителя царства Цинь. Среди существовавших в то время на территории Китая государственных образований Цинь было одним из наиболее слабых. Реформы, проведенные Шан Яном, создали благоприятные условия для привлечения в Цинь земледельцев. Был принят ряд законов, ограничивающих влияние аристократии. Государственные должности перестали быть объектом наследования, став результатом заслуг. Появилась (нередко принудительная) возможность покупать должности, что привело в государственный аппарат состоятельных торговцев и владельцев ремесленных производств.

Созданная по канонам легизма государственная монополия представляла собой не просто правовые механизмы самозащиты бюрократии от частного сектора экономики, что было характерно для реакционных течений конфуцианства. В данном случае торговое или производственное предприятие могло оставаться объектом частной собственности и продолжать свою работу, но их владельцы встраивались в государственный аппарат, а суровые законы исключали всякую возможность расхождения с волей центральной власти. Один из важнейших правовых принципов легизма гласил: на одну награду должно приходиться девять наказаний[69]. Централизация производительных сил осуществлялась с одной целью – вести войну, рассматриваемую легистами как средство обогащения государства.

Когда воевать становилось не с кем или было заранее ясно, что война не принесет положительного экономического эффекта, отчетливо проявлялась ограниченность легизма, что приводило к гибели системы, поскольку избыточные энергия и ресурсы направлялись в лишенные экономического смысла «проекты века» или расходовались на заведомо убыточные войны.

Например, под началом Ли Сы была унифицирована система мер и весов, письменности, нормы права и стандарты производства телег. В определенных формах унификация распространялась и на концептуальные, мировоззренческие сферы – сжигались конфуцианские книги, а сторонники учения подвергались гонениям. Рост налогового бремени, превысившего к 215 г. до н. э. для крестьян 70% урожая, входил в число мер по концентрации производительных сил общества под единым началом. Другим фискальным инструментом, затрагивающим не занятое в аграрном производстве население, были обязательные работы. Суровое законодательство также способствовало централизации труда, позволяя обращать массы в государственных рабов[70]. Так, строились императорские дворцы, возводилась императорская гробница, разрозненные фортификационные сооружения были объединены в Великую китайскую стену.

На протяжении веков децентрализация сменялась централизацией, которая также сталкивалась с ограничениями, – государство дробилось. Воплощение идеологии легизма пришлось на царство Цинь в конце III в. до н. э., которое к тому времени опередило другие царства Китая в развитии. Ли Сы, занимая должность советника у правителя царства Цинь – Ин Чжэна, стал одним из инициаторов организации военного похода в царство Хань. Это было первое из присоединенных Ин Чжэном к Цинь царств. В течение следующих девяти лет Цинь завоевало пять оставшихся царств, и в 221 г. до н. э. Ин Чжэн принял имя Цинь Шихуан-ди (первый император династии Цинь).

После смерти императора в 210 г. до н. э. недовольство масс приняло открытые формы: в стране начали вспыхивать восстания. Династия Цинь была низложена в 206 г. до н. э. Снижение налогового бремени (менее 10% урожая) и реабилитация конфуцианства легли в основу негласного общественного договора, который позволил в 202 г. до н. э. занять императорский трон Лю Бану – одному из лидеров повстанцев и основателю династии Хань, правившей Китаем почти четыре столетия.

Торговля стала одним из важнейших источников благосостояния ханьского Китая (во время правления династии возник Великий шелковый путь). Мелкие и средние торговцы, крестьянство и низкоранговое чиновничество составляли социальные слои, на которые опирался Лю Бан во время борьбы с циньской династией и последовавшей за ее падением непродолжительной смуты. В связи с отказом государства от монополизации производств и развитием торговли начался процесс концентрации собственности в руках владельцев производств и торговцев. Менее чем за столетие влияние этих категорий населения возросло настолько, что вызвало озабоченность императора Лю Чэ (141– 87 гг. до н. э.). Стремясь ограничить могущество торгово-ремесленных групп, Лю Чэ монополизировал наиболее доходные отрасли – производство железа и добычу соли. Вместе с этим создавались государственные мастерские по изготовлению железных орудий. Через два десятилетия после введения монополий историограф ханьской династии Сыма Цянь написал «Трактат о сбалансированности [хозяйства]»[71], в котором сказано, что государственная монополия создавала неудобства для населения из-за низкого качества железных орудий и их высокой стоимости. Монополии были отменены через несколько лет после смерти Лю Чэ, по итогам дебатов 81 г. до н. э., когда сторонники демонополизации обосновали возможность снизить стоимость железных орудий и повысить их качество.

Морские экспедиции западных купцов, их организационные механизмы создали основу современного западного общества. В Китае этот фактор не оказал такого влияния на экономическую культуру из-за длительного запрета на морскую торговлю. Помимо порожденной бюрократическими традициями распределительной системы, в числе препятствий для развития культуры обмена в китайском обществе необходимо назвать монгольские завоевания. В XIII в. раздробленности Китая был положен конец, однако объединение государства произошло не в результате действия внутренних сил, а как итог монгольского вторжения. Монголы для укрепления собственных позиций активно привлекали к исполнению государственно-экономических функций людей некитайского происхождения – мусульман и купцов из исламских государств. Поскольку завоеватели исключили китайские торговые слои из трансконтинентальной торговли, расцвету которой способствовало появление Монгольской империи, китайские торговцы не смогли накопить опыта, который был приобретен, с одной стороны, арабами, а с другой – итальянскими торговыми республиками, обогатив в дальнейшем экономическую культуру Запада.

Восстание, организованное буддистско-даосской сектой Байляньцзяо во второй половине XIV в., привело к свержению монгольской власти. Повстанцы нередко убивали мусульман, привлеченных ранее монголами в страну, а оскопленных детей мужского пола китайцы использовали в качестве прислуги. Одним из этих детей был Чжэн Хэ (1371–1435 гг.), подаренный Чжу Ди, среднему сыну императора Чжу Юаньджана, основателя династии Мин. Позднее за помощь в династической борьбе Чжэн Хэ приобрел высокое доверие Чжу Ди, ставшего императором.

Чжэн Хэ был одним из инициаторов строительства китайского флота в начале XV в. Численно превосходивший любой из флотов европейских государств эпохи Великих географических открытий, флот Чжэн Хэ совершил семь дальних экспедиций и достиг побережья Африки. В состав флота входили суда, груженные китайскими товарами для обмена. В конце первой половины XV в., после смерти императора Чжу Ди, морской проект был закрыт. Среди аргументов чиновничества была его высокая стоимость: флот оказался убыточен. Частная морская торговля была запрещена еще в 1371 г., через три года после прихода к власти династии Мин. С конца XIV в. в Китае установлена государственная монополия на внешнюю морскую торговлю, фактически сохранявшаяся вплоть до XIX в.

Запрет морской торговли вписывался в доктрину автаркии, достаточно закрытой экономической системы, существовавшей в Китае на протяжении длительного времени. Такая система коренным образом отличалась от западной, где открытость рынков и свобода торговли провозглашались базовыми ценностями, хотя западные торговцы часто стремились монополизировать доступ к рынкам. Столкновение этих несовместимых моделей привело к вооруженному конфликту – первой опиумной войне.

При столкновении китайского аграрного хозяйства с индустриальным хозяйством Запада проявились многие недостатки государственно-монополистической системы. В результате китайское общество вышло из самоизоляции. Эти перемены пробудили интерес китайских ученых к сущностным характеристикам западного мира. Базовыми в этой области стали труды ученых чиновников неоконфуцианцев – «Сведения о четырех материках» (1840 г.) Линь Цзэсюя и «Описание заморских стран [с приложением] карт» (1844 г.) Вэй Юаня. Вэй Юань и Линь Цзэсюй обращали внимание на необходимость учиться у Запада и заимствовать его достижения.

Китайская модернизация XIX в. («политика самоусиления» или «движение по усвоению заморских дел»), реализацию которой китайские власти начали в 1861 г., во многом представляла собой попытку воплотить предложения Линь Цзэсюя и Вэй Юаня. Программа Линь Цзэсюя «включала создание современной артиллерии, строительство военного флота и обучение войск. Заимствование технических достижений, прежде всего вооружений, рассматривалось императорскими чиновниками в качестве главного средства восстановления паритета»[72].

Предложения Вэй Юаня представляли собой расширенную версию программы Линь Цзэсюя, затрагивая в том числе и вопросы институциональных преобразований. Развитие металлургии стало одним из важнейших факторов образования в индустриального уклада Запада. В Китае этот фактор оказался подавлен властями по политическим соображениям. Из-за опасений правящей династии, связанных с возможностью производства оружия населением, власти «всячески препятствовали открытию новых шахт, рудников, плавильных вагранок, печей, кузниц»[73].

Частная инициатива и частный интерес, способствовавшие развитию флота на Западе, индустриальное производство были не совместимы с устоями государственного феодализма, царившего в Китае. И даже проводимая центральной властью политика уменьшения участия государства в экономике не принесла результата, выходящего за рамки сложившихся в течение многих веков институтов. Вместо частнокапиталистического хозяйства в Китае воспроизводилась традиционная модель государственно-бюрократической собственности[74]. Такое положение дел сохранялось вплоть до реформ, начавшихся в конце 1978 г. В 1979 г. Дэн Сяопин, выступая на партийном совещании, перечислил следующие особенности Китая: неразвитость экономического базиса ввиду господства бюрократического капитала и «многочисленность населения при ограниченности земельного фонда»[75].

Рыночные механизмы сыграли ключевую роль в развитии современной китайской экономики – к таким выводам приходит американский исследователь Хуан Яшэн в книге «Капитализм по-китайски», где, основываясь на финансовой документации, автор делает ряд выводов о характере китайской экономической модели и причинах бурного роста[76].

Либерализация в экономической сфере напрямую выразилась в росте народного благосостояния: за десятилетие реформ доходы крестьянских семей увеличились в 4 раза[77]. Если проанализировать структуру роста китайской промышленности, то за период с 1980 по 1993 г. среднегодовые темпы для предприятий государственного сектора составляли «примерно 8%, тогда как в негосударственном (кооперативном и частном) – 21,4, а иностранном – 48%»[78]. Как отмечает Яшэн, локомотивом развития китайской экономики в 1980-е годы стали основанные на частной инициативе поселково-волостные предприятия[79].

Правящая бюрократия КНР продемонстрировала стремление к консервации архаики институтов и неспособность перейти на новые принципы общественно-политического взаимодействия. Это проявилось в событиях 4 июня 1989 г. на площади Тяньаньмэнь, когда китайские власти пресекли естественное распространение либерализации из экономических областей на политические. В результате реакции правящих кругов Китая многие представители прогрессивной интеллигенции покинули страну. Среди них был и китайский экономист Чэнь Ицзы, автор книги «Китай: десятилетие реформ». По его словам, «в Китае к плановой экономике и политике концентрации присовокупляются еще экономические идеи крестьянской уравнительности и политические представления, структуры и формы, архитектоника феодального характера, в которой находится место и для князей»[80].

До 2003 г. в Китае руководителей филиалов центрального банка в регионах назначали провинциальные политики, «которые за это могли бы еще требовать кредиты»[81]. По всей видимости, региональные политические элиты КНР, используя административные рычаги, брали кредиты и скупали на них средние и мелкие активы. Однако далеко не все представители бюрократического класса и их приближенные были способны эффективно вести дела – в 1998 г. почти 60% «всех займов, выданных Промышленно-коммерческим банком Китая – крупнейшим кредитором страны, оказались безвозвратными»[82]. Едва ли можно назвать рыночной подобную кредитно-финансовую систему, а потому нет оснований полагать, что она может стать дополнением основанной на принципах рынка промышленной сферы. Яшэн отмечает неразвитость финансовой сферы, что нередко становилось причиной использования китайскими компаниями институтов финансового рынка «за пределами Китая» (прежде всего размещение акций на биржах)[83]. В качестве примера автор приводит одну из крупнейших китайских компаний Lenovo, которая зарегистрирована в Гонконге, чтобы иметь доступ к развитым финансовым и правовым институтам, не доступным в Китае[84]. Специфика Гонконга заключается в том, что данная территория практически весь ХХ в. была британской колонией, где большая часть институционального и организационного устройства – продукт западной цивилизации.

Влияние культурно-исторических факторов на экономическое развитие вошло в сферу интересов социальных наук достаточно давно. М. Вебер и В. Зомбарт были в числе первых, кто обратил внимание на взаимодействие экономики и культуры. Институты, правоприменительные традиции, элементы организационного порядка, активно вводимые в собственно экономическое знание с середины ХХ в., – в общем виде есть не что иное, как стремление учесть влияние культуры на экономику, на экономическое поведение. Новый этап исследований такого рода начался в 1990-е годы, когда китайские и зарубежные исследователи китайской модернизации начали анализировать традиции и их влияние на переход Китая к рынку[85].

Некоторые проявления этой во многом верной, по нашему мнению, тенденции заслуживают отдельного внимания. Существует ряд категорий, вводимых в детерминанты экономического развития Китая (а также некоторых других восточных стран). Многие категории возникли в китайской литературе достаточно давно и предназначались для внутреннего использования в идеологических паттернах. Здесь имеются в виду, прежде всего, такие неоднозначные категории, как благородство, единство (целей и интересов всех слоев общества), нравственность, разумность. Присутствие этих категорий в китайской литературе, в том числе и научной, не может вызывать возражений, так как здесь речь идет о производстве культуры, а точнее – о влиянии на людей, чтобы они приобщились к определенному типу культуры и повлияли на развитие страны. Споры вызывает рассмотрение этих категорий в не китайских источниках в качестве реальных характеристик китайского общества.

Экономическая культура, как и любое другое проявление освоения природы обществом, может быть облечена в теоретическую и практическую формы. Особенностью теоретического выражения китайской экономической культуры является многовековое конфуцианское влияние, а точнее, монополия чиновников-конфуцианцев на перенос культурных артефактов в символический мир теории. Их принадлежностью к классу-корпорации обусловлена неизбежность оппортунистического поведения при реализации этой деятельности. Но не только оно вело к расхождению практической культуры с теоретическими трудами конфуцианцев. Стремясь к построению идеального общества, они разрабатывали концепцию идеального человека – чиновника, чья деятельность направляется не стремлением к выгоде, а конфуцианскими этическими нормами.

Конфуцианские трактаты содержат не только описание действительных проявлений экономической культуры, отчасти искаженных проявлениями оппортунистического поведения, но и проектные образцы человека, общества и их культуры. Использовать изложенные в трактатах характеристики данных образцов в качестве действительных особенностей китайского общества вряд ли допустимо. Более естественно ожидать, что система, не способная обеспечить приемлемое для потребителей качество чая или железных орудий, но взявшаяся за целенаправленное производство индивидуальной и общественной культуры, не достигнет запланированных результатов ни по одному из направлений.

Коллективизм – наиболее показательный пример миграции компоненты утопической программы реформаторов классической эпохи в область современных социальных наук. Воплощением коллективизма в китайской классической литературе является категория «Великое единение» (Да тун) – неотъемлемая часть большинства утопических моделей общества, предлагаемых китайскими философскими школами. Китайские мыслители пытались воспитать коллективизм в своем обществе, однако вместо коллективизма получалась круговая порука. Лян Шумин, один из наиболее известных представителей неоконфуцианства ХХ в., говорил: «Две вещи, которых недостает китайской культуре, – коллективная организация и [развитие] науки и техники, – это именно то, что создали и внесли в человеческую культуру современные люди Запада»[86].

Традиции экономически целесообразных коллективных взаимодействий – это одно из фундаментальных качеств любого общества. Так, коллективные взаимодействия купцов Запада привели к формированию акционерного капитализма, роль которого в успехе западной модели невозможно переоценить. Коллективные взаимодействия в Китае традиционно воплощались в формальной области государственно-бюрократической системы и в неформальной, выстроенной на семейных, родовых и земляческих отношениях. Все иные формы коллективизма по возможности вытеснялись государством как опасные для бюрократической системы. Устойчивость здесь приобрели только буддистско-даосские секты, которые впоследствии соединились с действующими вопреки монополистическому законодательству торговцами. Роль таких групп традиционно высока в Китайской Республике Тайвань, политическое устройство и экономические успехи которого заметно отличаются от имеющихся в КНР. Вместе с тем вряд ли можно считать китайское общество коллективистским в большей мере, чем западное.

Нравственные нормы как фактор ограничения экономического развития Китая также достаточно часто вводятся в исследовательские работы. Применительно ко времени столкновения китайской и западной моделей в XIX в. этот тезис может быть выражен следующим образом: китайское общество в большей мере было сконцентрировано на формировании нравственного идеала, превалировавшего над свойственными западной культуре техницизмом и нацеленностью на покорение природы. Аргументом здесь выступает конфуцианское учение, среди центральных положений которого выделяется концепция «благородного мужа» (Цзюнь-цзы). В экономическом смысле этот конфуцианский образец человека во многом противостоит «рациональному экономическому человеку» западной модели.

Система морали и нравственности, по крайней мере в неоинституционализме, может быть введена в экономическую теорию в качестве системы неформального права. Подобная тенденция в китайской экономической мысли близка к оформлению в отдельное течение[87]. Вместе с тем большие сомнения вызывает состоятельность тезиса о высоком приоритете морали в китайском обществе как причине экономической и технологической дивергенции с Западом. Во-первых, Китай далеко не всегда отставал в этих областях. Во-вторых, существовавшая в Китае многовековая традиция экзаменов для чиновников на знание конфуцианских норм не гарантировала их практическое воплощение. В-третьих, сомнения вызывает и способность государственно-монополистической системы к качественному производству «конфуцианского человека», коль скоро она не вполне удачно справлялась с производством чая или железа.

Нравственность – лишь одна из черт, которую китайские ученые-чиновники хотели видеть в своем народе и пытались воспитать в нем. Но в реальности частный интерес разрушал как единство самого государства, так и идеалистические построения[88].

Основными проблемами Китая на протяжении большей части его истории были: политические ограничения экономической активности; государственный монополизм; неразвитая финансовая система; бюрократический капитализм; неразвитость института частной собственности. Эти недостатки следует считать особенностями экономической культуры Китая. Поэтому нет оснований говорить о специфической модели экономического развития или о каких-либо механизмах экономического развития, альтернативных сложившимся на Западе. Безусловно, нельзя отрицать специфику китайской экономики, вызванную географическим и демографическим положением Китая, а также многовековой монополизацией отдельных отраслей государством в лице широких бюрократических слоев. Однако вряд ли можно говорить о технологической и институциональной отсталости как об особом китайском пути или считать систему с такими недостатками альтернативной западной. И причина здесь не в противопоставлении рынка государственному монополизму, не в отрицании потенций к развитию для последнего и утверждении их для первого. Дело в самой бюрократической системе и ее культуре, а китайская культура – это высочайший образец бюрократической культуры. Чиновники наделены властью вводить запреты и ограничения. Редкий чиновник добровольно откажется от власти, особенно если получил ее по наследству. Как показала китайская история, запреты и ограничения позволили сохранить власть бюрократии, но лишили этой власти китайский народ, сделав некогда передовую страну лишь развивающейся"[89].

В заключение отметим ряд выводов:

1. Центральной особенностью экономической культуры Китая на протяжении веков являлось ограничение торговли и даже борьба с торговлей со стороны конфуцианского чиновничества. Вся китайская специфика – отсутствие развитых рынков капитала, научно-техническая вторичность по отношению к Западу, слабое развитие правовых традиций товариществ – все это следует из многовековых ограничений торговли, что утверждались с помощью административных мер. Несмотря на многие уступки, что были сделаны конфуцианским чиновничеством в отношении торговли, не следует испытывать иллюзий относительно убеждений и мировоззренческих установок этой влиятельной и, пожалуй, самой многочисленной в мире организации.

2. Преобразование Китая в государство торговцев, т. е. подмена его культурного ядра с культуры рыцарей на культуру викингов – в терминологии Шпенглера, или на культуру морских разбойников, пиратов – в терминологии средневековых конфуцианских летописей, неизбежно приведет к масштабным социальным потрясениям и гражданским конфликтам в самом Китае, отбрасывая его народ на десятилетия назад.

3. Современный Китай располагает достаточными силами для противодействия внешнему вмешательству, и теперь едва ли найдется сила, способная нарушить автаркию, будь она вновь возведена китайским чиновничеством. Естественно предполагать, что бюрократия, оказавшись перед выбором между смутой и изоляцией, выберет изоляцию. Это не только позволит ей сохранить власть и многовековой уклад, но и со временем сделает народ Китая достаточно богатым, т. к. спрос на китайские товары существует практически по всему миру уже более двух тысяч лет. Вместе с тем, нельзя исключать и попыток Китая силой поместить под свой контроль всю азиатскую торговлю. В случае такой реставрации легизма возможен и технологический прорыв в военной сфере и значительный рывок во всех прочих, однако для развития событий в этом направлении необходимо не только значительное ослабление Запада, но и наличие внутри самого Китая сил, способных бросить вызов крупнейшей организации в мире и победить.

4. Китайское чиновничество представляет собой основной актив Китая в части социального капитала. Многие династии ученых-чиновников по древности своей генеалогии превосходят любую из аристократических или финансовых династий Запада. Эта особенность китайской экономической культуры позволяет управлять рабочей силой в колоссальных масштабах, а также осуществлять процесс её воспроизводства. Несмотря на то, что изобретения как средство извлечения прибыли и источник научно-технического прогресса не являются свойством экономической культуры Китая, изобретения как таковые играют важную роль в его экономической системе. Их концентрация происходит прежде всего вокруг инфраструктурного капитала, что создается не столько для извлечения ренты или другой коммерческой прибыли, сколько для обеспечения китайского народа всем необходимым для воспроизводства жизни.

Теперь, показав влияние специфики экономической культуры на общественно-экономическое развитие на примерах Запада и Востока, мы предпримем попытку определить сущность и содержание экономической культуры России, а также содержащийся в ней потенциал.

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: