 |
Представления/История представлений
|
|
|
|
Представления/История представлений
История представлений имеет целью понять, каким люди прошлого видели свое место в мире, какой смысл вкладывали в свои поступки и каким образом конструировали свою память. По словам Алена Корбена, она изучает «представления индивидов и групп об окружающем мире, о предполагаемом потустороннем мире, об обществе, о себе и о других».
С точки зрения историка общественного мнения и коллективных представлений Пьера Лабори, для понимания коллективного поведения не так важны материальные и «реальные» факты, установленные историком a posteriori, как то, каким образом люди прошлого переживали и воспринимали эти факты. Только подход к изучению прошлого сквозь призму социального воображаемого, коллективных представлений и их отложений в истории позволяет понять, какими видели и воспринимали события их современники, а это необходимо для осмысления прошлого.
Ни в коем случае при этом не следует рассматривать замену расплывчатого понятия «менталь-ность» понятием «представления» как простое изменение терминов, за которыми стоят те же са-
мые исторические подходы. Эволюция лексики, напротив, связана с целым рядом важных сдвигов. Понятие «представления» является более узким, определенным и диалектичным, чем широкое и неопределенное понятие «ментальность», с помощью которого создавался портрет среднего человека какой-то эпохи; понятие «представления» используется как более эвристичный инструмент анализа социальных отношений и в большей мере отражает разнообразие и сложность социальных явлений. История представлений исходит не из постулатов о существовании заранее установленных социо-профессиональных категорий или о разрыве между народной и элитарной культурами, она обращает более пристальное внимание на то, каким (подчас противоречивым) образом сами люди конструируют, делят на части и классифицируют свой социальный мир. Так, по мнению Роже Шартье, история представлений ведет к превращению социальной истории культуры в культурную историю социального.
|
|
|
Кроме того, при изучении представлений историки не отдают предпочтения большой временной длительности, выходят за жесткие монографические рамки, не слишком полагаются на серии цифр и создают квалитативную историю с присущим ей вниманием к жизни субъекта, к сочетаниям различных темиоральностей и масштабов, к процедурам апроприации и конструирования смыслов и т. д.
Наконец, по сравнению с историей менталыюстей история представлений расширяет круг используемых источников, вводя в обиход преимущественно источники личного происхождения (переписку, автобиографии, описания путешествий, дневники и т. п. ).
В заключение, чтобы избежать недопонимания, обычно возникающего при употреблении термина «представления», следует заметить, что мир представлений не существует автономно и отдельно от реального мира. Напротив, мир коллективных представлений участвует в социальном конструировании реальности и, в конечном счете, формирует социальную идентичность и социальные практики, испытывая, в свою очередь, воздействие с их стороны. Следовательно, историю представлений не следует обвинять в «фикционалистском» уклоне, как это иногда делают. Понятие «представления» используется, в первую очередь, как эвристический инструмент исторического анализа, способный помочь нам в постижении общества прошедших эпох. Современный интерес к истории представлений, с эпистемологической точки зрения, - явление того же порядка, что и герменевтический, понимающий и конструктивистский подходы в других гуманитарных науках. Ален Корбен радикально поставил вопрос, значимый для любой области исторической дисциплины, будь то культурные и социальные феномены, политическая или экономическая сфера:
|
|
|
«Может ли вообще быть какая-либо другая история, кроме той, что основана на изучении представлений и неотделима от него? »
♦ Генеалогическая история, Конструктивизм, Культура, Масштаб, Ментальность/История мен-тальностей, Чувства/История чувств
Причинная связь
Проблема причинной связи в истории не раз становилась предметом размышлений историков и философов. Очевидно, что установление этой связи, т. е. попытка ответить на вопрос «почему», выясняя детерминированность исторического события предшествующими ему явлениями, занимает важное место в работе историка. Он стремится выстроить иерархию причин исторических событий, отделяя те, что представляются ему поверхностными, от тех, которые он считает глубинными, определяющими и значительными. Марк Блок имел обыкновение различать мотивированные причины, связанные с намерениями субъектов, материальные причины, т. е. условия, в силу которых данное явление становится возможным, и, наконец, случайные причины, действующие как его спусковой механизм. Однако при всей этой систематизации исторического анализа не следует забывать, как писал Макс Вебер, что хитросплетение причин бесконечно и сложность малейшего фрагмента реальности совершенно неисчерпаема.
В отличие от экспериментальных наук история по природе своей ретроспективна; она идет от следствия к причине, от события к его истокам. Поэтому историку в его поисках причинных связей приходится полагаться на воображение и, как заметил Антуан Про, писать историю со многими «если». Только с помощью воображаемого эксперимента историк может обнаружить причины, оценить их значение и выстроить иерархию: «Чтобы объяснить то, что было, всякий историк спрашивает себя, а что могло бы быть» (Раймон Арон). Историк должен уметь путешествовать во времени, быть способным в своем воображении перемещаться во времени назад и вперед, а самое главное, избегать ретроспективной иллюзии фатальности и осознавать «фундаментальную непредопределенность события» (Поль Рикёр). Чтобы дефатализировать историю, историку следует помнить, что изучаемое им прошлое есть время о трех измерениях, обладающее прошлым, настоящим и будущим. Так что, несмотря на свое ретроспективное знание, историк не должен забывать, что люди прошедшей эпохи прочитывали их настоящее в свете их собственного прошлого (в их поле опыта) и ожидаемого ими будущего (их горизонта ожидания).
|
|
|
Осознание всего этого заставило историков в последние двадцать лет отказаться от проекта дюркгеймовской социологии, целью которого было создание социальной физики, применяющей
к истории правила наук о природе, рассматривающей «социальные факты как вещи» и требующей механистического объяснения причинности. Совершенно очевидно, что в настоящее время мы наблюдаем кризис каузализма в истории: историки теперь с недоверием относятся ко всяким претензиям на подобного рода объективизм и на превосходство по отношению к изучаемому объекту; они теперь знают, что история de facto относится к повествовательному жанру (Ricoeur P. Temps et recit. 3 vol. 1983-1985). Поэтому многие исторические исследования отошли от попыток установить однозначную причинно-следственную связь, и представление о реальности в результате усложнилось, что открыло возможности для разнообразных ее описаний. В сознании историка существует уже не прежний порядок, при котором одно следствие порождалось одной причиной, а релятивистский порядок отношений между взаимозависимыми явлениями, каждое из которых может объясняться множеством (и даже бесчисленным множеством) факторов.
Современный герменевтический поворот с его исследовательскими процедурами и установкой на понимание, реабилитировавший историческое повествование и описание, поместил историю в ряд наук о единичном, подобно другим «историческим наукам», таким как социология и антропология. Как писал социолог Жан-Клод Пассерон, они суще-
ственным образом отличаются от экспериментальных наук, способных формулировать общие законы и оперировать более четкими каузальными схемами. Отныне исторический дискурс, носители которого лучше сознают границы его объективности, пребывает в постоянной эпистемологической напряженности между наукой и художественным вымыслом; и это промежуточное состояние с ним разделяет психоанализ, как подметил в свое время Мишель де Серто (Certeau M. de. Histoire et psychanalyse entre science et fiction. P., 1987).
♦ Горизонт ожидания. Контрфактическая исто
рия, Поле опыта
|
|
|
