 |
Протоколы репетиций «потопа»
|
|
|
|
Января 1915 г.
Опять перерыв в работе. На 9 дней (Масляничный репертуар).
И вообще трудно работать, так как я имею только два часа утром, и такие сцены, как вторая часть I‑го акта, требуют больше времени на искания.
Нельзя требовать от актера начинать сцену безумного ужаса, когда он только что встал; для этого требуется подготовка, а на нее времени-то и нет.
Вот при каких условиях идет пока работа.
Е. Вахтангов
22 февраля 1915 г.
8 ч.
Все, кроме Хмары. Не явился без извинения.
В первый раз перенесли на сцену. Начинали пять раз.
Ничего не вышло.
{391} Пока думаю, что это оттого, что перешли на сцену и потеряли поэтому нажитое.
Е. Вахтангов
Публикуется впервые.
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 1957/Р.
РЕЖИССЕРСКАЯ ТЕТРАДЬ. К ПОСТАНОВКЕ «ПОТОПА»
Марта 1915 г.
Темп не от суетни.
У негра ни озабоченности, ни конфуза.
Смышляева отучить от ложного темпа речи.
Американец поспешен, но не спешит.
Быт от души: все люди живут одним (телеграф).
Отношения — побежденные и победители.
* * *
Сито надевается на серебряный стакан, и потом наливают в бокал после того, как взболтали коктейль мартини в двух серебряных стаканах.
Зубочистка за ухом у Чарли. Или папиросы. Свистит.
Убирают столы женщины, потому что мужчина в Америке дорог.
Чарли жует смолку.
* * *
У Фрэзера вспышки, как только вспомнит. Он не может успокоиться.
Чарли забыл любопытство. Мальчик услужливый, приветливый, болтливый. Интерес к барному.
* * *
Ждут по необходимости, когда пройдет дождь, — американец не сидит без дела.
У Миши [Чехова] водевиль уходит (я честный банкрот).
Чарли — роль! Читает по книжке.
Она беспокоится — неверное самочувствие — убрать улыбку.
|
|
|
Куски
Устраивают бар — быт и жизнь бара. Жарко.
Честный банкрот. Приход.
Коктейль!
Честный банкрот разорен.
Денежный человек — счастливчик, бог и король.
* * *
Напомнить, ради чего играем пьесу. Поговорить о зерне.
Центральный — II акт — люди.
I и III акты — звериное в человеке. Потоп.
{392} Не нужно очень вольно обращаться с текстом.
* * *
Репетиция — это искание самочувствия в пьесе — актерская часть. Репетиции первые — намечается структура — режиссерская сторона.
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 14/Р.
Впервые опубликовано: Вахтангов. 1939. С. 70 – 72.
ИЗ АЛЬБОМА АФИШ И ПРОГРАММ
16 марта 1915 г. Курсы драмы С. В. Халютиной. 2‑й выпускной спектакль по классу Е. Б. Вахтангова. «Канун нового года» А. Шницлера, «Благотворительница», водевиль Н. Л. Персияниновой, «Разговор двух дам» по Н. В. Гоголю (из «Мертвых душ»), «Соль супружества», водевиль, «Малиновка» по рассказу Будищева, «Спичка между двух огней», водевиль.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова.
ПРОТОКОЛЫ РЕПЕТИЦИЙ «ПОТОПА»
Марта 1915 г.
Репетиции не могут идти даже приблизительно нормально: Бакланову и Смышляева берут в Пушкинский спектакль, Болеславский уходит на «Скрипки».
Мои расчеты подготовить на шестой и седьмой неделе второй акт не могли осуществиться, так как Пушкинский спектакль все время переносился и удалял момент, когда освободится Леопольд Антонович.
Без него я не могу репетировать первую половину I акта.
Кроме того репетиции остановились на несколько дней, так как часть состава «Потопа» проходит с Субботиным «Праздник мира».
Е. Вахтангов
Марта 1915 г.
Пасхальный репертуар не дал возможности репетировать.
До постановки «Скрипок» также исчезает эта возможность. Уходят Болеславский, Смышляев.
У меня будут только две недели после премьеры «Скрипок».
Е. Вахтангов
Публикуется впервые.
|
|
|
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 1957/Р.
НА РЕПЕТИЦИЯХ «ПОТОПА»
Сергей Баракчеев:
В общем, «Потоп» был довольно скучно сделан. Это был период, когда он увлекался жизненной правдивостью на сцене. Увлекаясь этой жизненной правдивостью, {393} он дошел более или менее до натурализма. Во всяком случае, жизненная правдивость тянула его в эту сторону.
После этого «Потоп» перешел к Сулержицкому, который подпустил философию и сделал спектакль скучным. Дело дошло до того, что Вахтангов разошелся с Сулержицким, он добивался уйти из Студии. Когда «Потоп» был показан после работы, сделанной Сулержицким, Вахтангов сидел и ахал. Он никак не принял этого спектакля. Действительно, спектакль был скучным. До этого было собрание, на котором Вахтангов высказал свой протест против вмешательства Сулержицкого в этот спектакль. Тут дело дошло до того, что Станиславский накричал на Вахтангова. Тогда Вахтангов сказал, что если бы не мои условия личного порядка, я бы ушел. Вахтангов потребовал просмотра и стал работать сам. Этот просмотр был скучный. Станиславский выбросил ряд моментов, и вся скука ушла, он повел по другим линиям. Но основная линия работы Вахтангова осталась. <…>
Что касается «Потопа», то после вмешательства Станиславского получился спектакль.
В таком виде спектакль был показан на публике. Авторство Евгения Богратионовича в этом спектакле, который мы знаем как зрители, далеко не полное. Тут лицо Вахтангова на пятьдесят процентов. Потом в процессе работы он многое заострил, особенно, когда сам играл. Чехов очень затягивал острые места. Когда же Вахтангов сам играл, он вводил динамичность.
Публикуется впервые.
Стенограмма беседы с С. А. Баракчеевым. 7 мая 1939 г.
Маш. текст.
РГАЛИ. Ф. 2740. Оп. 1. Ед. хр. 57. Л. 123.
КАК ФРЭЗЕР СТАЛ ЕВРЕЕМ
Борис Сушкевич:
Он был блестящим Фрэзером, лучше, чем Чехов: Чехов никогда так не играл, как Вахтангов. Он играл там и изобретателя Нордлинга, и актера Гиггинса, и даже Стрэттона… И вот: откуда появился еврейский акцент Фрэзера? Прошли все генеральные репетиции. Чехов репетировал два года Фрэзера чисто православным, расы самой безукоризненной. Идет генеральная репетиция, просмотр Художественного театра — самая страшная вещь. И заболевает З[еланд], играющий Клиента. Кто же будет играть? Конечно, режиссер — Вахтангов. Вахтангов играет Клиента. Выходит, говорит его слова, выходит за кулисы. Чехов стоит унылый: «Женя, я не могу играть, ничего не знаю». «Ну, попробуй еврея». И ушел. И Чехов вышел и стал играть еврея — первый раз на этой генеральной репетиции. Если кто помнит эту репетицию, тот помнит, что он больше никогда так не играл. Он чуть-чуть намекал только, а потом он был евреем. Сначала же это был тончайший намек, поэтому спрашивал его С[таниславский:] «Как вы думаете, его дедушка был евреем?»
|
|
|
Публикуется впервые.
Из стенограммы заседания,
посвященного памяти Е. Б. Вахтангова. 29 мая 1932 г.
Маш. текст.
СПбГМТиМИ. Фонд Бромлей-Сушкевича. ГИК № 2696/25. Л. 27.
{394} Б. М. СУШКЕВИЧУ
50‑е представление «Сверчка»
18 апреля 1915 г.
Москва. Студия
Дорогой юбиляр, Борис Михайлович!
В торжественный день твоего художественного и материального праздника позволь вспомнить и записать знаменательные события твоей жизни, радостной и многообещающей, как квитанция на «Сверчке». <…>
Тому назад, ровно в полночь, которую пробили маленькие каминные часы, ты, появившись на этот скучный свет, полный контрамарочников, взглянул на циферблат и сказал:
«Прийти раньше не значит прийти вовремя».
Аккуратно приласкав пухленькой ручкой молодую мать, ты вкрадчиво намекнул: «За Богом молитва, а за Сушкевичем контрамарка не пропадет». За камином пискнул сверчок. «Он нагадает мне счастье», — сообразил ты. Чадолюбиво улыбнувшись, взъерошила молодая мать твои волосы. Это было твоей первой и последней прической.
Ты стал настойчиво расти.
Однажды, когда тучная кормилица хотела уже приступить к исполнению своих прямых обязанностей и ряд петель ее ситцевой кофточки уже освободились от едва сдерживающих пуговиц, ты целомудренно отвернулся, проговорив:
«Что я себе враг, что ли!»
И твердо решил никогда не жениться.
Ни Хмара, ни Болеславский, ни Вишневский, ни Базилевский, ни даже сверхталантливый Чехов, ни Бакшеев не смогли увлечь тебя своим примером, ты до сих пор с честью выдерживаешь стаж холостяка на радость браконенавистнице О. Л. Книппер.
|
|
|
Тем не менее, твой зоркий глаз приметил маленькое существо — виновника всех печальных историй с перечисленными товарищами, — сверчка. «Эти сверчки — премилый народ: они, как и барышники, говорят о счастье! Эгх», — сказал ты и не ошибся.
Со сметкой, тебе одному присущей, ты догадался увеличить число наследников своего родного дедушки Диккенса. Сегодня ласково перевернулся в гробу этот добрый старик.
«Слава английскому Богу, там, на земле не перевелись еще умные люди», — прошептали давно молчавшие уста. «Я бы этого не сказал», — проговорил про себя отдыхающий поблизости Пушкин. А прогуливающийся среди гробов Волькенштейн подслушал его и написал в Совет Студии такое заявление:
«Категорически прошу освободить меня от должности писателя и записать на должность исполняющего обязанности автора всех пьес, идущих в Студии. Перевожу “Потоп” с английского, “Изнанку” с испанского, “Балладину” с польского и приспособляю к сцене водевили Чехова. Волькенштейн».
Готовцев положил резолюцию:
{395} «Всяк сверчок знай свой шесток. Отставку принять. Приготовить пылесос. Со своих 3 р., с Волькенштейна — 5».
А Л. А. Сулержицкий стал присылать такие записки:
«Очень и очень прошу Бориса Михайловича устроить во что бы то ни стало г‑на Марцинкевича на ближайшего “Сверчка”. Он очень нужный человек и, говорят, прекрасный врач, хотя, если нельзя будет устроить, черт с ним. Я его совсем не знаю. О нем просит Джонсон. Одним словом, никаких контрамарок не давать. Мы не обязаны. Очень прошу об этом вывесить записку на доске за моей подписью такого содержания: “Выдача квитанций прекращается. Старшие товарищи по театру (может быть, вы найдете другую редакцию) могут получать эти квитанции у Бориса Михайловича Сушкевича лично или по запискам в такие-то часы”. Кстати, попросите Владимира Васильевича [Готовцева] вызвать часовщика и проверить студийные часы. Опаздывают на 8 минут. Опять пошли беспорядки. Пусть не забудет купить перочинный нож в полную мою собственность, а то каждый раз пропадает с моего стола. Вообще, прошу ничего не трогать в моем столе. Вы, Борис Михайлович, понимаете, что не из директорского самолюбия я делаю это распоряжение. Какой я директор. Этого мне не нужно. Почище занимал место. 15 тысяч в Америку перевез, полным хозяином был. Знаете что, соберите-ка Вы к среде или лучше сегодня же Совет (думаю — средний). Мне надо серьезно поговорить. Опять у нас неустойчивость.
А шесть мест Марковецкому оставьте (можно и 4). Очень хотелось 6, ну, а если нельзя, то — 7».
|
|
|
Л. Сулержицкий
P. S. Передайте Зеланду, что моя фамилия пишется через одно «л».
К сегодняшнему юбилею Массалитинов шлет тебе свой обычный привет.
А. А. Вишневский, не найдя телефона, тоже просит приписать о его расположении к тебе.
Е. Вахтангов
Публикуется впервые.
Автограф.
Музей МХАТ. К. С. № 13719.
СТАНИСЛАВСКИЙ: НАДПИСЬ НА ФОТОПОРТРЕТЕ
20 апреля 1915 г.
Дорогому и сердечно любимому Евгению Богратионовичу Вахтангову.
Вы первый плод нашего обновленного искусства. Я люблю Вас за талант преподавателя, режиссера и артиста; за стремление к настоящему в искусстве; за умение дисциплинировать себя и других, бороться и побеждать недостатки. Я благодарен Вам за большой и терпеливый труд, за убежденность, скромность, настойчивость и чистоту в проведении наших общих принципов в искусстве. Верю и знаю, что избранный Вами путь приведет Вас к большой и заслуженной победе.
Любящий и благодарный
К. Станиславский
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова.
Впервые опубликовано: Херсонский. С. 122.
{396} ИЗ КНИГИ ПРЕДЛОЖЕНИЙ ПЕРВОЙ СТУДИИ
[Без даты]
Кто сказал, что Чехов талантлив? Я?!
[ Е. Вахтангов ]
[После 14 апреля 1915 г.]
Моя фамилия Гейрот. Играю роль Бира, роль хорошая. Партнеры хорошие и тоже, по-видимому, были заинтересованы постановкой. Режиссер, милейший господин, «талантливый и симпатичный», казалось, тоже увлекался работой — и вот репетиции срываются и отложены… Почему? Обидно как-то… Обидно потому, что так это было важно для показа К. С. и Вл. И.
Что же случилось столь важное и более важное, чем «работа Студии»? Ну да, Вы понимаете, господа.
Почему «Потоп» не репетируется?
А. Гейрот
Саша, я надеялся после «Скрипок» иметь две недели на репетиции и заделать III акт, чтобы показать К. С. весь акт.
После премьеры «Скрипок» я не назначал репетиции, потому что хотелось дать Ричарду отдохнуть. На первую назначенную репетицию он не пришел. На вторую — прислал известное и тебе письмо. Очень важные обстоятельства не позволили ему репетировать.
26‑го уезжает Б. М. Сушкевич (23 — утренник, 24‑го отрывки с К. С.)
Мне оставалось maximum 4 репетиции.
Это было бесполезно.
И я с грустью убедился, что раньше осени мы работы не возобновим.
Тебя видел Леопольд Антонович.
Насколько я знаю, он остался очень довольным.
Может быть, он скажет об этом К. С.
И может быть, ты этим пока удовлетворишься.
Не уйдет твое.
Все будет хорошо, Саша
Е. Вахтангов
[Апрель 1915 г.]
Маруча [Успенская], ты обиделась, что Хмара тронул тебя за лицо в III акте.
Обида сия приемлема, если обиделась Тилли.
Но, кажется, это не в ее образе.
Думается наоборот: Тилли подпрыгнет радостно.
И еще — можешь обидеться, когда тебя тронет Хмара.
Но ведь трогал Джон.
А Джон такой неловкий на всякие хитрости и где ему понять, что у Маручи испортится от этой ласки лицо Успенской. Прости ему, Маруча.
W [ Е. Б. Вахтангов ]
Я имела наивность думать, что со мной играет артист Хмара неловкого извозчика, а оказывается на самом деле, что это настоящий извозчик*, который не имеет {397} представления о том, что с ним играют загримированные люди и что им может быть очень неприятно остаться в один прекрасный день без половины брови, с третьей частью носа или с черным пятном вместо румянца. Нужна же, в самом деле, какая-то мера. Сцена всегда должна остаться сценой, и с этим надо считаться.
Успенская
* что? играет Хмару?
[ Вахтангов ]
Хмара! Всегда имей представление, что с тобой играют загримированные люди!
[ Е. Б. Вахтангов ]
[Апрель. До 25 апреля 1915 г.]
Владимир Васильевич [Тезавровский]! Купите, пожалуйста, в аптечку соды. Умоляю.
W [ Е. Б. Вахтангов ]
Автограф.
Музей МХАТ. К. С. № 13771. Л. 5 – 8.
Впервые опубликовано: И вновь о Художественном. С. 144 – 149.
К АДРЕСУ УЧАСТНИКАМ В «ГИБЕЛИ»‑75[174]
7 мая 1915 г. Петроград
75 раз!
Как это должно быть лестно Гейермансу.
Пусть ехидничает Мейерхольд.
Приклеиваю вырезку из его журнала (из «Любовь к трем апельсинам»[175]).
Длинный путь прошла и еще, не дай Бог, пройдет наша старушка.
Мы уже и позабыли, как и когда она родилась.
На ее долю выпал исключительный успех.
На ее долю и на долю юного талантливого актера Чехова.
К нему мы и обратились на днях, чтобы собрать материал к сегодняшнему торжеству.
«Мы, — сказал нам талантливый актер, — представляем собой собрание верующих в религию Станиславского, и это не слепая вера, потому что лично я предпочитаю играть, как говорят у нас за кулисами, “без дураков” и именно № 6[176]. Пьесы, подлежащие постановке, в Студию поступают раньше в особый совет, где самым добросовестным образом обсуждаются все детали. Я очень люблю наши милые собрания и никогда их не пропускаю.
Как-то однажды приходит Р. В. Болеславский и сообщает нам, что у него есть пьеса, — мы сначала ему не поверили, а потом поверили.
Господин Чехов рассказывает подробности обсуждения в Совете пьесы Гейерманса.
Когда все было готово, артисты стали общими силами помогать друг другу. Булгаков помог мне, Бакшеев — Хмаре.
Один из сложных вопросов был вопрос о гриме. Рисунок грима, как известно, не всегда отвечает намерениям автора.
{398} Трудно мне было придумать правильный грим для старичка Кобуса. Однажды ночью мне приснился тот самый Кобус, которого я изображаю на сцене по рецепту Гейерманса. Декорации в Студии пишутся всеми сообща. В особенности, Узуновым и Либаковым. Это очень милые труженики с налетом мрачности.
Тарелочки и цветы на окнах изготовлены мной и Сулержицким.
Помню, в долгие зимние вечера мы с Сулержицким возились и придумывали узоры тарелочек.
Мне, будущему Кобусу, хотелось быть ближе к обстановке сестры моей по рецепту Гейерманса — Книртье.
Мы всегда друг другу делаем указания и знаем роли партнера, например, Б. М. Сушкевич знает даже и женские роли. При отсутствии казенной рутины дисциплина у нас доведена до строгости. Не может быть опозданий к выходу, незнания роли, непосещений репетиций, смеха на сцене и пр.
Всегда приходим за 1 1/2 часа до репетиции и за 2 часа до спектакля.
Война взбудоражила нашу семью очень, и мы организовали свой отряд, шествующий по лазаретам.
Организовали я и Сулержицкий.
Я играю на мандолине.
Сулержицкий учится играть на гитаре.
Есть у нас так называемая “Малиновая книга”, нечто вроде “Жалобной” книги дяди моего.
Самый яркий момент в нашей Студии — это посещение Горьким “Гибели”.
Он приходил за кулисы и говорил, что плакал. Это весьма возможно: я недурно играл в тот день.
Иногда мы меняемся ролями: Колин играет мою роль, я — его, а иногда обе роли сразу.
Что касается Р. В. Болеславского, то совершенно не понимаю, почему его собираются чествовать.
Пьесу ставили я и Сулержицкий».
Публикуется впервые.
Тетрадь черновиков. 1915 – 1921 гг. Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 15/Р.
КОММЕНТАРИИ:
{399} ВОЛОДЕ ПОПОВУ АДРЕС К УХОДУ ИЗ ТЕАТРА
30 мая 1915 г.
Милый Володя.
Вот, Вы уходите от нас.
Уходите от того, в чем выросли, в чем жили.
Уходите от радостей наших, от наших огорчений.
У Вас будут новые радости, новые заботы, новые огорчения.
Но мы знаем, что Вы не забудете нас.
Мы верим, что Вы не забудете нас.
Как можно забыть то, в чем вырос, в чем жил, Вам нелегко уйти.
Мы чувствуем, как Вам тяжело, Володя.
Может быть, Вам будет легче, если будете знать, что среди нас, Ваших товарищей, нет ни одного, кто относился бы к Вам дурно, нет ни одного, кто не ценил бы Вас как услужливого, вежливого и доброго товарища, как талантливого актера, чисто и честно преданного театру, актера, любящего все, что от театра: начиная с коротенького слова роли и кончая правдивой игрой на третьем плане сцены.
Вспоминая Вас в товарищеской беседе, разве не вспомним мы Володю, который так хорошо гримируется, который так хорошо готовится к роли, какая бы она ни была.
Володю, который всегда всем интересуется, который обо всем так выспрашивает, даже иной раз досадно становится.
Разве мы не вспомним Ваши коротенькие и милые, талантливые импровизации.
Вы оставите нам Вашего дядю с вопросом: «А как по-твоему, Володя, пойдет Качалов в трактир, ежели его пригласить?» Вы оставите нам мальчика, который так забавно читает стихи:
«Однажды в студен…»
А автор пьесы, в которой Вы сегодня играли в последний раз, всегда вызовет улыбку, а может, и больше, если мы невзначай увидим его в бане с мочалкой.
Может быть, Вам будет легче уйти, зная, что среди нас нет ни одного человека, кто не пожалел бы о Вашем уходе.
Мы знаем, как Вы умеете и как Вы будете работать с теми, к кому уходите, и нам жалко отдавать Вас.
Помните о нас, не теряйте с нами связи, приходите к нам, вспоминайте нас.
Если у Вас будет трудная минута, как радостно и хорошо мы поможем Вам.
Публикуется впервые.
Тетрадь черновиков. 1915 – 1921 гг. Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 15/Р.
|
|
|
