 |
Из альбома афиш и программ
|
|
|
|
1 июля 1915 г. Евпатория. Городской театр. Концерт. Весь сбор поступит в фонд Московского Земского Союза на изготовление для армии противогазов. Отделение II. Серьезная лекция для несерьезных людей с иллюстрациями и демонстрациями. Лектор — Е. Б. Вахтангов.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова.
{400} ИЗ ПИСЬМА К. С. СТАНИСЛАВСКОГО М. П. ЛИЛИНОЙ
Пятница, 3 июля 1915 г.
[Евпатория]
<…> Все это время были очень заняты. Во-первых, с колонией[177]. Надо было развязать руки Сулеру и решить его участок, чтоб он мог начать строиться. Для этого приходилось собираться всем присутствующим пайщикам (Бурджалов, Подгорный, Калантаров, я, Сулер, Сац и прочие) в самой Евпатории; в другой день — поехал туда, и там размеряли и планировали на месте. Пробыли целый день. Ходят все там (мужчины) в одних штанчиках. Женщины — босые. Все делают сами, то есть и уборка и стройка. Сложили из камней стены, сами покрыли бетоном, в окнах вместо рам — полотно; и там, в таких шалашах, живут. Премило устроились, уютно, Болеславский с Ефремовой — в одной комнате, Тезавровский с художником Либаковым — в другой комнате, Сулер с семьей, Соловьева и Бирман живут рядом на очень приличной даче. Там пробыли до ночи.
Потом начались подготовки к концерту. В среду 1 июля был концерт: 1) пела Сац (мило) из произведений мужа, 2) играл чудесный скрипач из Одессы, читала Полевицкая (отвратительно), 4) я читал сцену Фамусова и Скалозуба. Последнего не мог найти в Евпатории потому читал обе роли, потом читал на бис: «Вот то, все вы — гордецы», потом монолог с Петрушкой на второй бис (хлопали, но не думаю, чтоб очень восторгались). Гзовская — мелодекламация («Лебедь», еще что-то, тарантелла). 2‑е отделение — кабаре (?!!!) Вахтангов за Балиева (плохо); Гзовская — какую-то шепелявую дуру и мямлю (экзамен), потом в том же экзамене русскую шансонетку «Диван»; Ефремова — цыганку-испанку (ужасно, даже конфузно), какую-то ученицу экзаменующуюся (плохо); Бирман — ученицу с лирическим кривляньем и лилией в руках (очаровательно). Потом Соловьева и Тамара Дуван — танец прачек; Дуван и Тезаровский — ресторан (армянин — Дуван); Вахтангов иллюстрировал музыкой несуществующий синематограф (который якобы испортился) — мило; Вахтангов — восточную песенку (мило). Он же — разговор профессора по телефону. Профессор путает, вроде меня, все имена (мило). Дейкарханова — куплеты по-французски, по-русски и по-английски (сконфузила нас). Длинно, сально, нехорошо. Потом пошел Дуван во всех видах, и все, кроме лакея-армянина, было так пошло, что я краснел до пят.
|
|
|
И весь кабаре вышел очень нехорошо. Все это было скучно, неталантливо, пошло и нехорошо, несерьезно по времени. Целый вечер и день после я чувствовал себя нехорошо, и те, кто понимает что-нибудь, избегали встречаться со мной. А в газетах — местных, конечно расхвалили. <…>
Станиславский. Т. 8. С. 409 – 410.
КОММЕНТАРИИ:
{401} СПЕКТАКЛЬ В ПОЛЬЗУ ВОИНОВ
Наталья Сац:
Однажды на дачу Черногорского пришли несколько мужчин в стоячих воротничках, в шляпах, с ними разряженные дамы. Они спросили меня, где живут артисты Художественного театра. Я отвела их на балкон Вахтанговых. Евгений Богратионович был дома один и что-то читал. Мужчина с курчавой бородой выступил вперед, снял шляпу и начал говорить, видимо, заранее придуманную речь о тяготах войны, о насущной необходимости обеспечить армию противогазами, о теплящейся надежде, что, несмотря на то, что артисты Художественного театра находятся в Евпатории на отдыхе, они внесут свою лепту, выступят в благотворительном концерте… Евгения Богратионовича раздражала витиеватость речи говорящего, и он ответил, как только «оратор» сделал небольшую паузу: «Никто не может думать только об отдыхе, когда идет война. В любом благотворительном концерте, цель которого хоть немного облегчить положение русских солдат, выступать согласен. Думаю, так же отнесутся товарищи. Но, прежде всего, следует обратиться к Константину Сергеевичу Станиславскому».
|
|
|
Мне показалось, что делегация господ и дам даже была несколько обижена простотой и ясностью ответа Вахтангова, невозможностью покрасоваться своими «усилиями».
Евгений Богратионович взялся за организацию этого концерта. От его созерцательного состояния не осталось и следа. Ни жара, ни расстояния теперь для него не существовали. То он отправлялся к Константину Сергеевичу, то к другим, жившим в Евпатории артистам, а чаще всего «к своей молодежи», на маяк.
Евгению Богратионовичу пришлось почти весь этот концерт самому придумывать и самому ставить, потому что, кроме Константина Сергеевича, артистки Е. А. Полевицкой, скрипача Н. С. Блиндера, почти ни у кого не было концертных номеров, а, помимо того, нужно было собрать побольше денег, назначить дорогие цены на билеты, а для этого привлечь публику чем-то необычным, новым.
Евгений Богратионович задумал после первого отделения — концертного, сделать кабаре, совсем новую программу, состоящую из веселых театрализованных номеров и небольших сцен. Кроме его творческой воли и удивительной фантазии, ничего для этого не было — ни литературных, ни музыкальных материалов, ни даже большого желания участников — многие из них куда охотнее грелись бы на солнце и купались, чем репетировали.
Но Евгений Богратионович находил все новые и новые «отправные точки», «предлоги» для номеров своего кабаре, так живо об этом рассказывал, так заразительно смеялся, что через некоторое время все привлеченные им артисты тоже что-то импровизировали, репетировали и дома, и во дворе, и даже на пляже. Он, если можно так выразиться, очень увлекательно увлекался, сочинял сценарии и тексты, подбирал музыку, сам ставил не только сцены, но и танцы, придумывал костюмы, и все это делал импровизационно. Помню, как он не любил анекдотов, какое презрение у него вызывало все штампованное, «наверняка смешное», как часть участников хотела блеснуть «старыми запасами остроумия», проверенными на вечеринках у знакомых, а Евгений Богратионович ставил какие-то свои творческие цели даже в этом, казалось бы, случайном концерте. Многие номера его кабаре я и сейчас помню.
|
|
|
Особенно была смешна сценка «Проба в Московском Художественном театре». Огромный успех Художественного театра притягивал тысячи желающих {402} выступать на его сцене. Некоторым казалось, что одного их желания вполне достаточно, чтобы превратиться в знаменитых артистов, и подчас на пробы в Художественный театр приходили люди, совсем не соответствующие требованиям этого театра. Евгений Богратионович вместе с участницами (там, кроме него — экзаменатора, участвовали только женщины) придумал очень смешные образы, положения и слова. О. В. Гзовская играла настойчивую девицу, которая не выговаривает половины букв, но решительно требует, чтобы ее приняли в труппу Художественного театра. Она категорически отказывалась покинуть просмотровый зал, то и дело возвращалась, мешая другим экзаменующимся, когда ей показывали на дверь, оказывалась в окне и в других самых неожиданных местах сцены. Произнося вместо «ж» «з», не выговаривая «р» и «л», шепелявила одну и ту же фразу: «Сделайте из меня артистку Художественного театра или вам же хуже будет». Экзаменующихся было много, у каждой из выступающих «на пробе» был свой номер для показа. О. В. Гзовская в сцене «Проба» выступала и в другом образе — хорошенькой, легкомысленной девицы, одетой в широкую юбку с большими оборками и короткую бархатную жакеточку; голова в кудряшках, крошечная шляпа с цветком на одном боку. Она исполняла песенку «Ах, мой диван», лихо танцевала, потом садилась против экзаменатора, положив ногу на ногу, и убеждала его, что у нее талант, — как считают все ее многочисленные знакомые. Вахтангов пытался ей объяснить, что Художественный театр — театр психологический, театр переживания, но она взмахивала кудрями и отвечала, что все это ерунда и он просто не рассмотрел, какая у нее грация и улыбка.
|
|
|
Больше всех мне запомнилась Серафима Германовна Бирман в роли лирически настроенной девицы «не от мира сего». Она была бледна, держала в руке лилию, которую то и дело нюхала, отрицала все земное и повторяла: «Ароматы цветов — вот вся пища моя».
Напрасно ее убеждали, что Художественный театр, прежде всего, театр реалистический — девица с лилией просто «не хотела верить в такое безобразие».
В этой сценке Вахтангов, что называется «от противного», горячо ратовал за Московский Художественный театр — театр правды, театр высокого мастерства, чуждый всякой красивости и позы.
Смешной номер был у Евгения Богратионовича, в котором он играл на рояле, как будто сопровождая фильм в синематографе, но, так как этот фильм не успели вовремя привезти, зрители, слушая музыку и короткие реплики Евгения Богратионовича, сами должны были догадываться о содержании фильма.
Помню номер под названием «Испанское». Его исполняли Ефремова и Евгений Богратионович, который пел и сам себе аккомпанировал на мандолине. Это была ожившая песенка «Ночь над Севильей спустилась».
Очень интересной была инсценировка песенки «Три девицы шли гулять». Евгений Богратионович сделал из песни смешное представление. Сперва появлялись три девицы в ярких платках с большими цветами, похожие на картину Малявина, — М. А. Ефремова, В. В. Соловьева и С. Г. Бирман.
Пританцовывая, они шли по сцене, каждая в своем образе и пели:
Три девицы шли гулять, шли гулять, шли гулять,
Три девицы шли гулять, шли гулять, да.
Шли они лесочком, ах, да лесочком, ах, да лесочком,
И повстречались со стрелочком, ах, со стрелочком молодым.
{403} На последних словах из-за кулис появлялся артист И. Е. Дуван-Торцов. Он был одет в полотняный костюм, на голове тирольская шапочка с зелеными перышками, детское игрушечное ружье через плечо. Под следующие строчки песни стрелочек устремлялся за девицами, стремясь «приударить» за красавицей Ефремовой, но она шла, не поворачивая головы, а вместе нее оглядывалась на стрелочка и улыбалась ему «девица» лет шестидесяти, страшная, со стервозным выражением лица. Эту «девицу» играла Серафима Германовна Бирман. Стрелочек в страхе отскакивал в сторону, потом «набирался духу» и снова пускался в атаку на Ефремову, но она незаметно менялась местом с Бирман, и снова стрелочка относило в сторону от ядовитой улыбки престарелой «девицы»… В конце концов, Бирман «меняла гнев на милость», разрешала стрелочку встать рядом с красавицей Ефремовой, если он согласится немедленно на ней (красавице) жениться.
|
|
|
«Стрелочек с перепугу на все соглашается», — объяснял Евгений Богратионович под смех участников.
В конце этой песни обмякший, потерявший лихость первого выхода, без ружьеца и игривой шапочки, стрелочек стоит около обрюзгшей Ефремовой у воображаемой колыбели, а обиженная (что не ее выбрал) Соловьева и язвительная Бирман поют, что стрелочек теперь уже «в лес не ходит он гулять, он гулять, он гулять», а «женку обнимает и колыбельку он качает, ах! он качает колыбель».
Последнее «ах» каждый участник песни произносил со своим подтекстом, а Серафима Германовна делала такой многозначительный жест указательным пальцем, после которого не только на выступлении, но и на всех репетициях стоял хохот.
Когда подготовка к концерту близилась к концу и репетиции были перенесены на сцену городского театра, И. Е. Дуван-Торцов сказал Евгению Богратионовичу, что решил взять все организационные заботы целиком на себя, чтобы он занимался исключительно творческой стороной. Евгений Богратионович посмотрел на него смеющимися глазами и ответил: «Большое спасибо». Мама рассказала мне, что Дуван-Торцов играет на сцене «только для развлечения», что он один из самых богатых людей Евпатории, что даже главная улица там называется «Дувановская» и что И. Е. любит, чтобы его считали «щедрым благотворителем». <…>
В день концерта зал был переполнен — абсолютно все билеты проданы. Успех у публики был большой. Разностороннее дарование Евгения Богратионовича скрасило многие недочеты и прорехи импровизированного концерта. Хочется вспомнить все, что он там делал: пел «Восточную песенку», пел и играл на мандолине («Испанское»), играл на рояле (синематограф), сам придумал музыку (синематограф и др.), аранжировал песни, написал сцену «Рассеянный ученый у телефона», играл эту сцену, играл главного экзаменатора в «Пробе», был балетмейстером («Три девицы», «Танец прачек» в исполнении В. В. Соловьевой и Тамары Дуван), был режиссером кабаре и, наконец, конферансье всей этой программы. Ясно помню разговор художника М. В. Либакова, очень любившего Евгения Богратионовича, с моей мамой, одной из участниц этого концерта: «Вахтангов говорит с тысячью зрителей так же весело и просто, как он говорит с Митей Сулержицким или с вашими девочками. Поразительная способность, удивительная находчивость».
Ряд участников концерта были возмущены, что Евгения Богратионовича, который был душой этого патриотического дела, никто не только не поблагодарил (благодарности за всех принимал Дуван), но еще косвенно и поругали[178]. Евгений Богратионович сделал все, что мог, и даже гораздо больше возможного, и был совершенно спокоен. Лишь однажды он сказал мне: «А ты еще хотела быть режиссером! {404} Видишь, какая вредная профессия?! За тех, кто плох, режиссера всегда ругают, а когда артистов хвалят, о нем забывают».
Вахтангов. 1959. С. 436 – 441.
КОММЕНТАРИИ:
Е. Б. ВАХТАНГОВ — Н. Ф. БЕЛЯШЕВСКОМУ
7 июля 1915 г.
Крым, Евпатория, дача Черногорского
Милый Николай Федотович,
Посмотрев на подпись, не изумляйтесь неожиданности.
Позвольте мне просто рассказать Вам о своем непобедимом желании и позвольте попросить Вас просто, ничем не стесняясь, ответить мне.
Дело в том, что я с Леопольдом Антоновичем сейчас в Евпатории.
Тут такая жара сейчас, 45 – 48, что я с каждым днем теряю здоровье. Мне хотелось бы так с числа 22 – 23 июля по 6 августа пожить там, где есть река и лес.
Что-то внутреннее тянет меня под Канев. Не могу забыть очарования Вашей дачи. Так вот, нельзя ли мне приютиться у Вас 2 недели. Где угодно. Хоть в кухне. И не возьметесь ли Вы, если это возможно, прокормить меня и моего товарища художника (скромного, тихого, застенчивого молодого человека) Либакова (наш студийный) эти две недели.
Если последнее обстоятельство — кормить — очень тяжело, хлопотно и неудобно (что я понимаю отлично), то мы соглашаемся на все, только бы Вы разрешили где-нибудь иметь ночлег. Мы или сами будем готовить, или как-нибудь устроимся через Присю — жену Павла.
Буду носить две рубахи, никогда не обнажу черноты тела своего, буду грести, куда прикажете, буду возить воду из колодца и рубить дрова.
Милый Николай Федотович, Вас и Вашу супругу очень прошу об этом.
Никого не стесним. Даже на глаза, если нужно, не будем попадаться.
Какой-нибудь чердак, сеновал, кухню, крышу — сдайте нам что-нибудь, только дайте опять побывать на Днепре.
Вы и не представляете, как мы ждем Вашего ответа (я и Либаков).
Очень, очень прошу простить и извинить меня за это мое обращение к Вам.
Но может быть, у Вас есть хоть что-нибудь свободное, и Вы сможете сдать нам на 2 маленьких недели это свободное (пусть даже без пансиона). Кланяюсь Вашей семье.
Верный Ваш матрос Е. Вахтангов
Публикуется впервые.
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. Без номера.
КОММЕНТАРИИ:
Археолог Н. Ф. Беляшевский снимал дачу на Украине под Каневом, где несколько лет жили летом Сулержицкие, вокруг которых собирались артисты Художественного {405} театра (часто семьями), согласные повиноваться жесткому уставу труда и отдыха, выработанному Л. А. Сулержицким.
ПРОТОКОЛЫ РЕПЕТИЦИЙ «ПОТОПА»
СЕЗОН 1915 – 1916 ГОДОВ
Августа 1915 г.
Все, кроме Баклановой. Она на Кавказе, отпущена Владимиром Ивановичем.
Прочли первый акт и поговорили о способах репетиций.
Е. Вахтангов
18 августа 1915 г.
7 1/2 вечера
Первый акт просматривал Леопольд Антонович.
Е. Вахтангов
25 августа 1915 г.
Вторник
Начало — 7 ч. 40 мин.
Конец — 11 ч.
Первый акт.
Все.
Ведет репетицию Леопольд Антонович.
Беседа в кабинете Л. А.
Сурен Хачатуров
Сентября 1915 г.
Опять был очень большой перерыв в работе — 16 дней.
Репетиции «Сверчка», «Гибели», «Федора», «Скрипок», Пушкинского спектакля не позволили вызвать на «Потоп» почти никого.
Е. Вахтангов
Публикуется впервые.
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 1957.
|
|
|
