Психоанализ как решающая интуиция субъекта

Итак, Сартр в предыдущих главах установил, что человек есть свободный проект, свободный выбор самого себя. Это онтологически. Спрашивается, можем ли мы знать также и об онтической стороне этого проекта, то есть о его конкретном содержании? Знает ли сам человек свой проект? Возможна некая наука о содержании человеческих проектов? Такой наукой является как раз «экзистенциальный психоанализ»: «Он есть метод, предназначенный обнаруживать в строго объективной форме субъективный выбор, посредством которого каждая личность делается личностью, то есть объявляет о себе, чем она является» (С.577). Пока подвесим выражение «в строго объективной форме». И далее: «от психоанализа нужно требовать решающей и окончательной интуиции субъекта» (Там же). То есть речь идет о том, что сам по себе человек (субъект) без помощи психоанализа (психоаналитика) не может знать содержание своего проекта. Это один из пунктов, роднящий Сартра с психоанализом Фрейда.

Проект, по Сартру, является делом сознания, а не бессознательного. Тут Сартр принципиально размежевывается с Фрейдом. Французский философ отвергает фрейдовский концепт бессознательного по нескольким причинам. Во-первых, «бессознательное» – это субстантивация человека и его и детерминация. Тут сущность определяет существование, тогда как для Сартра, как и для всех экзистенциалистов, существование определяет сущность человека. Кроме того концепция Фрейда нелогична, так как в рамках ее становится непонятным механизм вытеснения. Если сознание вытесняет одни страхи и влечения, и не вытесняет другие, значит, оно как-то их распознает, сознает. Для Сартра важным является не различие сознания и бессознательного, а сознания и познания. Проект сознан человеком, но не познан им. Причем, это справедливо как для дорефлексивного cogito, так и для рефлексивного cogito (рефлексии). Рефлексия сама является одной из форм, в которой и посредством которой осуществляется проект. Поэтому она может служить лишь сырым материалом для анализа.

Надо отметить, что Сартр в «БиН» достаточно узко понимает рефлексию - как некий имманентный взор сознания на самое себя, лишенный анализа и концептуальных средств. Такая рефлексия, освещая сознание, не постигает его до конца. «Она пронизана ярким светом, не обладая возможностью выразить, что этот свет освещает. Речь вовсе не идет о неразрешимой загадке, как думают фрейдисты. Все здесь освещено, рефлексия обладает всем, постигает все. Но эта «тайна в полном свете» проистекает от того, что обладание ею лишено средств, которые обычно допускают ее анализ и концептуализацию. Рефлексия постигает все, все сразу, без тени, без выделения, без оценки значимости не оттого, что эти тени, эти оценки, эти выделения существуют где-то в ней, но скорее потому, что определять их следует исходя из другой человеческой установки и что сами они могут существовать лишь для познание и через познание. Рефлексия не может служить основой экзистенциального психоанализа. Она будет, стало быть, просто обеспечивать его сырыми материалами, по отношению к которым психоаналитик должен занять объективную установку» (курсив автора – В.Л.) (С.574). Правда, Сартр оговаривается, что в принципе психоаналитик и анализируемый субъект могут быть одним и тем же лицом (Там же), но при условии, что сохранится главная структура психоаналитического метода – «точка зрения другого (Там же). Тут важен сам принцип: постигнуть конкретное содержание субъективного проекта можно только извне, только с точки зрения другого. Если бы рефлексия была на это способна (а, по-моему, так и есть!), думаю, Сартр не стал бы возражать против подобного, более широкого понятия рефлексии. Но дело не в терминах. Дело, как я уже сказал, в принципе – «точке зрения другого». Видимо, именно ее Сартр называет «строгой объективностью».

Таким образом, Сартр, как и вообще экзистенциальная психология, признает позитивное значение другого. Причем не просто позитивное, одно из, но, повторю, «решающую и окончательную интуицию субъекта». Субъект, «ведомый психоаналитиком», начинает видеть «то, чем он является» (С.577). Мало осознавать свои склонности, нужно получить о них знание – его и дает психоанализ. Правда, думаю, что Сартр не стал бы настаивать на привилегированности позиции «извне». Выражение Сартра «нет привилегированной позиции» следует отнести не только к анализируемому субъекту, но и к психоаналитику. Ведь анализируемый субъект «ведом психоаналитиком» не в меньшей степени, чем психоаналитик своим пациентом (здесь возможны акценты – у разных авторов они отличаются). Привилегия возникает в силу самой ситуации бытия-друг-с-другом, встречи психоаналитика и его клиента. Анализируемый субъект получает возможность осмыслить себя, смотрясь в другого. Отличие от повседневной ситуации, где тоже есть другие, заключается в том, что другой здесь заинтересован в прояснении твоей рефлексии, твоего существования, что он здесь ради этого и он имеет средства для такого прояснения.

Если Сартр подчеркивает наличие у психоаналитика специальных средств анализа, то Бинсвангер подчеркивает необходимость выведения всех средств анализа из самоописания исследуемого субъекта. Кроме того, психоаналитик, по Бинсвангеру, - не столько профессия, сколько способ бытия: «на протяжении всего курса лечения быть психиатром означает больше, чем просто представлять медицину (в смысле знаний и мастерства в этой области)… В определенном смысле бытие психиатром предполагает существование в качестве психиатра»[79]. Другими словами, психоаналитик – не просто внешняя, объективная, безличная инстанция диагностики и лечения, но конкретный человек, который тоже изменяется в результате встречи со своим пациентом. Такая встреча – событие для обоих. Они оба выходят измененными из казалось бы исключительно эпистемологического предприятия, которое в конечном итоге оказывается для них экзистенциальным. Я уверен, что данная логика справедлива вообще для гуманитарного знания (культурантропологии, качественной социологии и т.п.). В отличие от Бинсвангера Сартр совсем не говорит о том, чем является психоанализ для личности психоаналитика. Он лишь настаивает на позитивном смысле «точки зрения другого». А это уже не мало, поскольку для Сартра, как мы знаем из книги, другой – прежде всего угроза моей свободе, ее объективация. А тут получается, что другой, психоаналитик, рассматривающий меня как объект, может привести меня к озарению и самопознанию. Оно оказывается возможным даже несмотря на то, что от психоаналитика, по выражению Сартра, «навсегда ускользает» (С.575) мой проект, каким он является для-себя, но открывается только в его бытии-для-другого. Поскольку бытие-для-другого со времен Хайдеггера – фундаментальный экзистенциал, как бы пронизывающий все остальные, постольку психоаналитическое истолкование человеческого проекта в его бытии-для-другого влияет на самопознание человека.

Разумеется, проблематика постижения другого, как ее формулирует Сартр, сориентирована не столько на клиническую ситуацию непосредственного контакта психоаналитика и его клиента, сколько на универсальную герменевтическую ситуацию дистанцированного понимания другого, сродни тому, о чем писал, например, Дильтей. Поэтому он не рассматривает и момент озарения у пациента или смысл его излечения, не рассматривает и того, что происходит с тем человеком, который познал конкретное содержание своего проекта и т.п. Однако и того, что он сказал о методе экзистенциального психоанализа достаточно, чтобы вести речь об оригинальной, сартровской версии психоанализа.