Когда придет мой смертный час.

Madonna - Frozen
Within Temptation - The Heart Of Everything
Within Temptation - Forsaken

Глухая, беспросветная ночь. Блумингтон, тихий район Миннеаполиса, укрыт непроницаемой вуалью мрака, не отступающего даже перед круглыми кляксами, наляпанными частоколом фонарей, и густой прослойкой снега. Доктор, улыбчивая натура которого отчетливо проявлялась множеством мимических стрелочек в уголках глаз, развалился в приветливых объятиях кресла напротив функциональной кровати на сервоприводе. Ортопедический матрац занимает широкоплечий блондин в казенной пижаме, забывшийся беспокойным сном. Врач не знал, что видится пациенту – накачанный наркотиками под завязку, мечется, и время от времени протяжно стонет, ворочается с боку на бок, рискуя сорвать свеженаложенную повязку с головы и выцарапать долговременный интродьюсер, врезанный глубоко в вены под кожей правого локтевого сгиба. Неурочного посетителя слегка пугала совершенная, вылепленная недрогнувшей, божественной рукой внешность подопечного – пока сам не увидел, не верил, что подобное возможно.

Наружность мужчины выгодно отличалась от гламурных сучек, тощих, как жертвы Освенцима, чьи накрашенные личики без числа украшали обложки модных журналов и желтых таблоидов. Нет. Этот – воплощение брутальной, беспощадной, властной, неистовой красоты. Безукоризненный профиль, волевой подбородок, гневно трепещущие ноздри ровного носа. Рот. Его губы нужно конституционно признать излишне сексуальными и на федеральном уровне вынести категорический запрет – за совращение населения обоих полов! Мускулы и упоминать не стоит – не мужик, а самец, воплощенный Аполлон. В общем, док, рассматривая, как конченный вуайерист, покрытые тревожной испариной виски и лоб, особенно чувством вины не мучился, будучи прекрасно осведомлен о произведенном блондином на медицинский персонал отделения интенсивной терапии эффекте. На него заглядывались дамочки, а на звук голоса окружающие слетались, как гребаные пчёлы на аромат меда. Бархатистый, шероховато-возбуждающий тембр, пропитанный то исступленной яростью, то усталой истомой, пробуждал чуть пониже пупка давно выпавших в осадок бабочек. Чего греха таить? Он, откровенно любуясь спящим, не раз прикидывал, как феерично выглядел бы тот на пике наслаждения. Только вылечить его надо…

Боковым зрением врач выхватил высокую фигуру в конце коридора, направляющуюся в сторону небольшой палаты, занавешенной жалюзи. Свет в комнате, естественно, не горел, оберегая отдых пациента, поэтому вторженец откинулся на спинку кресла и притворился потерявшим сознание. Собственно, он имел полное право тут находиться, но прущему на всех парах заведующему отделением такие подробности уже набили оскомину. Объясняться с ним у нахального доктора желание отсутствовало, но имелось желание отстаивать полномочность своих действий. Спроси его кто-нибудь в лоб о мотивах проявляемой строптивости, он не растерялся бы, честно рубанув правду-матку, что он сейчас и собирался сделать, если его симуляция не сработает. Учитывая уровень интеллектуального развития возмущенного коллеги и частоту ехидных насмешек судьбы, надежды на легкий исход непростительно мало.

— Эндж, - встряхнула его за плечо сильная рука. Гэбриэль приоткрыл карий глаз, недовольно осматривая нарушителя спокойствия. — Пойдем, обсудим твои методы воздействия, - «занудный гад» - огрызнулся про себя Энджелс, но послушно поднялся, проследовав за приятелем. В конце концов, тут его вотчина. Аккуратно прикрыв за собой раздвижную пластиковую дверь, Гейб сложил руки на груди, привалившись спиной к стене.

— Ну, чего тебе неймется, а? – разочарованно протянул док. — Опять воспитывать будешь? – седой завотделением шумно выдохнул, явно негодуя на наглого сослуживца.

— Тебе не кажется, что для нейрохирурга ты чересчур много времени проводишь в онкологии? – свел брови он. — Вроде как, твоя смена закончилась еще часов семь назад?

— Тайзер… - помрачнел Эндж. — Я тебе что, жить мешаю?

— Нет, - покачал головой Роше. — Мне ты не мешаешь, но подводишь под удар. Он, - мужчина кивнул в сторону палаты, - твой пациент…

— Поправочка, дружище. Он твой пациент. Этика не нарушена.

— Ты, - пораженно фыркнул Бальтазар, - крутишь роман на работе! Откровенно говоря, - он взял коллегу под локоток и отвел к выходу на служебную лестницу, - совет директоров озабочен, что за парочка гей-активистов устраивают сборища на нейтральной территории. Оно тебе надо? – втолковывал Роше, искренне переживая за друга.

— Вот что, - состроил хитрую рожицу Гейб. — Уволить они меня не смогут – засужу, и ты это знаешь. Единственное, что меня действительно волнует – состояние Винчестера. Я – гей. Он – гей. Я – одинок. Он – одинок. Считай, что у меня шкурный интерес, - постриг он бровками. — Ариведерчи, - попрощался хирург и отправился обратно к Дину.

— Неисправим, - махнул рукой Роше.

После сей немудрящей беседы от Энджа отстали. Бальтазар Роше, канадский француз, вовсе не был так плох, как хотел казаться. С Гейбом они знакомы почти восемь лет – достаточный срок, чтобы стать, если не друзьями, так, по крайней мере, понимать друг друга. Профессионализм и высокая квалификация Гэбриэля, в сочетании с положением единственного гомосексуала из верхушки госпиталя, давало хирургу некоторые поблажки. Миннесота не самый толерантный штат севера – с 2009 по 2011 год в округах тем или иным способом добровольно расстались с жизнью более десяти подростков-гомо, взрослое население статистикой не учитывается вообще. Открытому гею, чтобы сделать карьеру и обрести хотя бы подобие семьи, необходимо обладать недюжинной волей, хитростью и толстокожестью. Гэбриэль, осознав себя гомосексуалом, поначалу парился. Скрывался, лгал родственникам и друзьям, лгал таким же, как он сам, отрицая собственную природу. Вскрылась правда на последнем курсе института, когда его с партнером застукала комендант кампуса. Скандал поднялся – небеса тряслись. Вот тогда-то, наслушавшись обвинений, срывая со своих дверей плакат неприличного содержания с надписью «извращенец», и отклонив пару предложений от родителей съездить в психологический центр, парень устал. Самое справедливое – ему отказались помогать местные представители «Пурпурной руки».

Гейб не держал зла – заслужил и смирился. Зато принял окончательное решение бороться за собственную свободу выбора. Отверг предложение совета кампуса не предавать дело огласке, если он переведется в университет Висконсина, Вермонта или Мэна. Проще, конечно, было бы не рыпаться… в Медакадемию после громогласных разборок путь ему заказали, но будущий нейрохирург не унывал и работал, как проклятый. Личная жизнь, дело другое, не сложилась именно из-за хронического трудоголизма. Элегично-грязные перепихоны, дружки на пару недель, съём в гей-барах. Те, кто сумели прикоснуться к струнам души, уходили, не справляясь с одиночеством. Те, кто не сумели, не задерживались, потому что он их не держал. В итоге к тридцати трем годам почти все черты характера талантливого хирурга претерпели необратимые изменения. Остался только черный-черный юмор и ядовитый сарказм. Он разочаровался во всем, кроме работы.

А потом к нему в кабинет пришел Дин Винчестер, от силы на какой-то год моложе, а судьба едва ли не один в один. Экзистенция в принципе штука комичная, особенно, когда неисправимый циник чаще дышит в присутствии всерьез больного человека. Пациента. Гейб шестым чувством, инстинктом, интуитивно и одномоментно осознал – фортуна в последний раз решила блеснуть искрой жалости в своих радужного цвета глазах. Просрёт – навсегда будет обречен рассматривать ее толстую, малосимпатичную задницу. И Гэбриэль решил пойти ва-банк, в особенности, зная, что Винчестер, вроде как, не обременен долгосрочными обязательствами. Насколько следовало из данных, предоставленных капитаном Федерального агентства, в экстренных случаях надлежало связаться с Сэмюелем Винчестером или Робертом Стивеном Сингером. Брат и начальник. В палату со дня госпитализации никто не приходил – ни родственники, ни любовники, ни коллеги. Гейба, быть может, еще из-за одиночества тянуло к Дину, как магнитом. Он ощущал в нем родственную, до боли похожую, нахлебавшуюся душу. Док знал о пациенте наверняка больше, чем кто-либо другой – профессия обязывала – и в то же время знал лишь сухие факты. Узнавать подопечного Эндж начал с двадцать восьмого декабря, когда в шестом часу вечера мониторы церебральной функции подали на сестринский пост сигнал о резком скачке уровня бета-волн, происходящем при бодрствовании. Медицинская кома Винчестера себя исчерпала. Нейрохирург тогда проведал прооперированного. Вел себя даже нахальнее, чем обычно – нервничал слегка. В конце концов, не очнись он, в первую очередь попал бы именно Эндж.

— Запущенный случай, - констатировал он, захлопнув папку с результатами МРТ. Качнулся в кресле, шмыгнул носом. Будто и не подписал сейчас человеку смертный приговор. — Почему раньше не пришел? – мужчина стрельнул в него зелеными глазами. Право, будь у взглядов возможность испепелять, от доктора уже только угольки и остались.

— Считай, что я уже бросил, - согласился офицер.

Первичную опухоль Гэбриэль иссек со всем старанием. Проварил кибер-ножом и удалил, освободив нервные узлы и мозжечок. Осталась только вторичная, лечить которую пришлось очень спешно, почти сразу после операции. Дин терпеливо сносил конские дозы химии, рычал на медсестер, приходивших помыть его и поменять постельное белье, изучал одним глазом палату, потом телевизор, пока не надоело. Функция лицевого нерва восстанавливалась медленно, в отличие от слухового. Большую часть времени Винчестер спал – мужик он крепкий, конечно, но пережить трепанацию, вмешательство на открытом полушарии и два флакона цитостатиков в сутки – не каждый организм выдержит. Медуллобластома – коварная тварь. И злопамятная. Еще на ранних стадиях дает метастазы, распространяет по телу корни в самые неожиданные места. Имеет на удивление различную гистологию, соответственно и препаратов смешивают сразу несколько. Часто у пациентов развивается печеночная недостаточность на фоне острого повреждения ткани избыточным количеством лекарств. Эндж искренне переживал за подопечного. Дин находился в ведомстве Роше, но ведь вылечить его обещал именно Гейб! Порой хирург малодушно сожалел, что не отговорил Винчестера, что повелся на собственные уговоры – шансов у офицера немного, ресурсы – ни физические, ни психологические – не неистощимы. Стоит только ему утратить веру, сломаться, замкнуться в себе, и можно ставить крест. Онкология часто не излечивается именно из-за недостатка сил. Правда, входя в палату к Винчестеру, Эндж заставлял губы растягиваться в улыбке, а язык – сплетать самые причудливые и неправдоподобные байки, лишь бы внушить пациенту волю к победе.

Шкурный интерес, опять же.

Док понял, что ему ничего не светит, в день рождения пожарного. Повязки Винчестеру сняли, мимика более-менее восстановилась, он смог самостоятельно вставать с постели, ненадолго. Гэбриэль шел к нему в палату с подарком, и наплевать, что только девять утра – хирург выстоял длинную смену и должен был отправиться домой, но не отправился. Провести у постели Дина несколько часов, за прошедшие пять недель превратилось в ритуал. Эндж прошмыгнул к креслу у окна. Уселся, терпеливо ожидая пробуждения – спал Винчестер плохо. Метался, стонал. До нынешнего утра Гейб думал, что это из-за лечения. Химиотерапия действует не только на злокачественные клетки, тело полностью попадает под удар – ломит абсолютно все суставы, постоянно болит голова, подсознание в период отдыха выдает не милые пустячки, забывающиеся с первыми рассветными лучами, а настоящие хорроры отвратительнейшего содержания. Дину сильно не повезло с болезнью – медуллобластома чаще развивается в детском возрасте, у взрослых регистрируют пять, от силы шесть случаев в год, потому так долго диагностировать не могли, особенно учитывая тот факт, что симптоматика проявилась только в критической стадии. Как сообщил офицер, он заподозрил неладное, только когда начал качаться, стоя на ровной поверхности, и заметил существенное снижение меткости стрельбы.

Случилось это в конце октября, а дальше опухоль начала стремительно приближаться к терминальной стадии. Повреждение клеток мозга подошло к опасно близкой черте, неудивительно, что Дин плохо спит. Лучший способ справиться с кошмаром – разбудить, но в таком случае Винчестеру придется постоянно бодрствовать. Гэбриэль сложил руки на груди, дожидаясь, пока капитан очнется от видящихся ужасов, откинулся на спинку, прикрыл глаза. Глупо, конечно, в его возрасте чувствовать воодушевление и радостный восторг от встречи с объектом интереса, но мужчина не запрещал себе. Подобные ощущения от общения с человеком, да еще и с таким редкостным социопатичным засранцем, как Винчестер, Энджелс испытывал нечасто – уже лет шесть, как его парень, в котором заключалась жизнь доктора, ушел. Сказал, что Гейб «долбаный трудоголик» и уехал во Флориду. Не странно. Гейб возвращался из госпиталя, кое-как ужинал и валился на диван, отрубаясь еще в полете. Ни совместных прогулок, ни нормального секса. Кому понравится жить в доме на положении питомца? Вот и Шарло не понравилось.

Правая рука офицера с врезанным в вены интродьюсером дернулась – он попытался ее поднять, но не смог. Запястье на ночь фиксировали, чтобы он не мог повредить интегрированный катетер. Тогда левая ладонь упала на лицо, неразборчивый шепот, перерастающий в стон. Тишина. Шорох простыней, выдох. Имя. Кисть сжалась в кулак. Рывок. Дин подскочил, садясь на постели, несколько секунд обводил взглядом комнату, соображая, где конкретно находится.

— Бля, — не скрывая облегчения, выдал он и спустил ноги с кровати.

— Что-то конкретное видел? – док внимательно, пристально изучал пациента, стоящего, пошатываясь, на полусогнутых.

— За спящими подсматриваешь? – вопросом на вопрос ответил капитан, направляясь в сторону ванной комнаты. — Извращенец, - беззлобно бросил он и скрылся за дверью. Минут семь Гейб сидел в гордом одиночестве, обдумывая произошедшее. Печально не то, что Дин кого-то звал во сне. Печально то, что он не захотел об этом рассказывать, хотя тайн между ними почти не осталось.

Винчестер поначалу неохотно шел на контакт. Отказывался от общения, закрывался, отворачивался от тех, кто на него смотрел. Его можно понять. Он не скоро привык к обритой голове и бровям, остающимся поутру на подушке. Почти все волосы выпали, даже на руках, чего уж говорить о задорной челке и густых ресницах. Цитостатики всегда влияют подобным образом на организм. Отрастут потом, но сейчас офицер напоминал главного героя «Пудры». Да и душевное состояние оставляло желать лучшего. Он не бился, не кричал, не истерил. Молчал. Давил в себе обжигающие чувства. Гэбриэлю не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что мучает сильного, уверенного в себе мужчину, привыкшего покорять окружающих одним выстрелом из высокоточной снайперки, врученной ему Богом при рождении. Нет, Дин сходил с ума не из-за впавших щёк, потерянного веса и покрывшихся засохшей коркой губ. Он терзался от неизвестности. Тосковал по работе, по свободе, сексу. Нормальной пище, родным стенам. По жизни, оставленной за оградой госпиталя. Боялся, что больше никогда не станет прежним, имея железные основания так думать. Гэбриэль не знал, как сообщит ему результаты последней сцинтиграфии и гистологии…

— Эй, док, - окликнул Дин замерзшего мужчину. Гейб теребил в руках шоколадный батончик, забыв его слопать. — Ты чего приперся-то опять в такую рань?

— У меня для тебя есть кое-что, - вынырнул в реальность Эндж. — Пойдем прогуляемся? – улыбнулся он. Винчестер помрачнел и глянул на него исподлобья.

— Классная шутка, - огрызнулся он. Тяжело вздохнул и подобрел. — Я стоять не могу долго, какие прогулки? Да и шмоток подходящих у меня нет, - нейрохирург вдруг подмигнул пациенту, но вышло жалко. Без своего обычного азарта.

— Одежду я тебе принес, натянуть помогу. И идти тебе не придется, — Гейб бросил взгляд куда-то за спину офицера. Обернувшись, Дин увидел стоящую в коридоре, прямо рядом с проемом, инвалидную коляску. Провел ладонью по голове, привычным жестом пытаясь смахнуть воду, всегда остающуюся на волосах после умывания. Разозлился на себя за это движение, такое обыденное раньше и ненавистное теперь. Будь на месте Энджа кто-нибудь другой, Винчестер, наверное, уже в морду дал за шпильку. Но Гейб – другое дело. Нейрохирург видел его башню изнутри, поковырялся в мозгах и подарил ему второй шанс. Злиться на него долго Дин не мог, да и не искал в его действиях подвоха.

— Давай.

Гэбриэль улыбнулся. Процедуры Дину уже провели, по химии и облучения три часа – почти вечность. Достал с сиденья коляски теплую куртку и ботинки, свитер. Вязаную шапку. Перчатки. Бросил Дину и уселся обратно. Наблюдал, как подопечный медленно облачается, не суетясь – когда устанет, попросит о помощи. В его состоянии такие элементарные вещи, как влезть в джинсы – уже подвиг. Пуховик на отощавшем Винчестере повис, шнурки на обуви пришлось завязывать Гейбу – Дин уже не справился. Мужчина посидел немного, разгоняя белые вспышки перед глазами, встал. Потопал к лифту. Док хотел было его усадить, но тот оказался. Сказал – сам до выхода доберется. Гэбриэль не настаивал, аккуратно поддерживая раскачивающегося по все стороны света пожарного за плечо. Не скрывал жалости. Проклятье, Дин презирал нытиков и тех, кто их жалел, презирал тех, кто его жалел. Не переносил самого слова – жалость. Гейб же, глядя на некогда сильного мужчину, отчаянно борющегося за право жить, не только сочувствовал и сострадал. Он жалел Дина Винчестера. Офицера, героя нации, отважного спасателя спасателей. Правда, сам Дин или делал вид, что не замечает, или, скрипя зубами, терпел.

На крыльце, задыхающегося и почти теряющего сознание, Винчестера повело, он едва не упал. Гейб чудом успел поймать мужчину и усадить в кресло. Не дожидаясь, пока тот очухается, скатил коляску по пандусу и пошел, толкая ее перед собой, к небольшому садику. Там в подходящее время гуляли госпитализированные дети – если им позволяли свежий воздух. Хэлфпартнерс Риджен Клиник – окружная многопрофильная больница. Занимаются тут и неврологией, и онкологией, и хирургией. Палаты никогда не пустуют, а чтобы попасть на прием нужна железная страховка. Как у Дина, например. По его полису можно гендерную операцию провести при желании, хотя подобные выверты уже не входят в компетенцию Миннесоты. Тут пол нигде не меняют, ублюдки гомофобные. Да и черт с ними. Гэбриэль любил себя мужиком и трахаться любил с мужиками – красивыми, мускулистыми мужиками. В любой расстановке. Док нахмурился и отругал себя – нашел время о сексе думать. Хотя рядом с Дином в принципе нереально не думать о сексе. Как сказал коллега Энджелса – тот самый анестезиолог – «глядя на его губы, начинаешь понимать, что не такой уж ты и натурал».

Док подкатил коляску к беседке, поставил ее так, чтобы сидя на скамейке, смотреть прямо в глаза постепенно приходящему в себя Дину. Устроился на краешке – за садом ухаживали, поэтому никакого риска простудить задницу, припечатав ее к свежевыпавшему снегу, не составляло. Вытащил пакет с M&M’s и принялся грызть, время от времени посматривая на бледного, как смерть, пациента.

— Ты почему в свитере? – тихо поинтересовался Винчестер. — И без перчаток? – Эндж, которого вопрос застал врасплох, завис на мгновение, а потом фальшиво улыбнулся.

— А я не мерзну, - беззаботно ляпнул он, закидывая в рот орешек.

— Мне отдал, - мрачно констатировал Дин. Стянул с ладоней теплую одежку и бросил на колени виновато потупившему очи врачу. — Давай, немерзнущий.

— Да мне не…

— Заткнись, - вяло отмахнулся капитан. — Я не Эйнштейн, само собой, но и не полный кретин. Ты же хирург, работаешь руками. Нахрен мне такие жертвы? – док шмыгнул. Он не любил, когда его секреты всплывали наружу, но послушно спрятал покрасневшие с мороза ладони в перчи. — А теперь колись. Не просто так же ты меня на улицу вытащил.

— Ну… - растерялся от напора Эндж. — У тебя день рождения…

— Слушай, друг, - рассердился Дин. — Я старшина отряда, состоящего из пятерых матерых и ленивых лбов. Прекращай юлить. Раньше начнешь – раньше закончишь, - улыбка с лица Гейба сползла, он моментально посёрьезнел и отложил пакет со сладостями.

— Короче, пришли результаты гистологии. Тебе назначили золотой стандарт – винкристин, ломустин, цисплатин. По сцинтиграфии и МРТ все лучше, чем могло быть, утраченные неврологические факторы рано или поздно придут в норму. Половая функция тоже полностью восстановится. Будешь, как новенький, - радости в голосе врача имелось до отвращения мало. — Химию продлят еще на четыре курса.

— Четыре курса?! – возмутился Винчестер. — Да это почти полгода! Как я работать буду?

— Дин, - Гейб прикусил губу. Опустил голову, не решаясь продолжить. Офицер прекрасно понимал значение гнетущей паузы, но отказывался верить.

— Говори, - приказал он.

— Опухоль развилась не из-за генетики. У тебя несколько сотрясений, регулярные отравления продуктами горения, плюс необратимое воздействие радиации на промышленных объектах. Не гони, - попросил док, заметив тоску в облике подопечного. — Получишь ощутимую компенсацию от агентства…

— Мне работа нужна, а не компенсация! – чистый, приятный голос заметно дрожал. — Ты понимаешь, что я больше ничего не умею?! – свел брови капитан.

— К оперативной деятельности тебя не допустят. Медицинские противопоказания – категоричная штука, - огласил вердикт Эндж. — Даже в стабильной ремиссии ты больше не сможешь адекватно реагировать на боевые ситуации. Ты болен, твою мать! Будешь уставать, не выдерживать нагрузки, постоянные головокружения. Это не вырежешь, не истребишь, новых клеток в мозг не сунешь! При самом лучшем раскладе ты сможешь быть только инструктором! – выпалил он. Поднялся, прошел вокруг скамьи. — Мне жаль, Дин.

— Иди ты со своей жалостью, - отвернулся старшина. Помолчал немного. — Идите вы все. Лесом, полем, а потом еще раз лесом. Звено – единственное стоящее, что есть в моей убогой жизни. Я, - он рывком, словно никогда не затруднялся, встал. Прищурился яростно. — Найду способ вернуться, - офицер побрел в сторону госпиталя, чуть прихрамывая и жмурясь от накатывающих волн тошноты.

— Куда ты? Стой, придурок! – Гейб в два прыжка догнал его, встал на тропинке, преграждая путь. — Все не так плохо! – принялся уговаривать он. — У тебя есть брат. Заведешь семью, в конце концов! – док впал в отчаяние. Знал заранее, что разговор обернется именно так. Кристально ясно понимал, насколько значимые моменты отнимает своими словами у человека, балансирующего на грани гибели. Не хотел выносить предательский приговор, но пришлось. Иначе сказал бы – в совершенно другой форме – Роше или какой-нибудь еще онколог – рано или поздно Винчестеру пришлось бы принять происходящее. И за что теперь ему держаться? Стимул жить, смысл существования, имеющийся у рассыпающегося на глазах пеплом мужчины, исчез. Он страдал от причин, сводящих его в могилу – как рядового гражданского, когда Дин пребывал в уверенности, что падет, как воин. Боролся ради службы. Нет службы – нет идентификации. Он не понимает, кто он. Вряд ли поймет… — Кто-то же у тебя есть! – воскликнул Эндж, повисая на белом, как снег, пациенте. Дин зажал рот кулаком, подавляя рвущийся наружу желудок. Отдышался, запрокинув голову.

— Нет. Никого.

— Кто такой Кас? — в лоб рубанул Гейб, цепляясь за самые тонкие ниточки. Надеясь, что хоть что-то удержит Винчестера от вполне обоснованной вероятности утонуть в депрессии. — Ты зовешь его во сне. Постоянно! – жестокая ухмылка в ответ.

— Никто, - быстро отрезал Винчестер, вспарывая слизистую губ зубами. — Никто! Я пожертвовал всем ради агентства, всем, что у меня когда-либо было. Это мое семейное дело! Представь, - Дин скинул с себя держащую ладонь, - что тебе запретили оперировать! Представь, что ты пальцы переломал! Они срастутся, само собой, но держать скальпель ровно ты больше никогда не сможешь. И кем ты, мать твою, хирург без рук, будешь?! В универ преподавать пойдешь? – с сарказмом закончил он.

— Мы говорили о тебе! – отфутболил док. — К тебе никто не приходит. Никто не звонит. Ты никому не сказал, да? – обвинил Гейб. — Строишь из себя долбаного последнего героя, один на один с препятствиями! Человек в одиночестве либо Бог, либо дикий зверь, - процитировал он Аристотеля. — Ты, поверь, на Бога не тянешь!

— Тебе, — вызверился Дин, стиснув челюсти до напряженных желваков, — какая разница? Какого хрена ты вообще со мной нянчишься? Я справлюсь. Как всегда справлялся, — офицер понизил громкость, впуская в баритон мирные интонации. — Гейб, мне привычно быть одному. Никому никогда не доверять. В АРИСП все просто. Там огонь – тут я. Сам на сам, и только от меня зависело, сдохну или нет. Мой выбор. А теперь, - горько усмехнулся он, - выбора нет. Не из чего выбирать. Тупик. Грёбаная глухая стена. Семью, говоришь, завести? Да кому я, блять, нужен, вечно подыхающий? Не хочу смотреть, как в глазах того, кого люблю, появляется жалость и гнев. И усталость. Меня выматывает одно осознание того, в какое невообразимое, бесконечное дерьмо я встрял. И осознание того, что я точно не смог бы жить с умирающим.

— Мы все медленно умираем. Как рождаемся – сразу и начинаем. Жизнь вообще всего лишь очередь за смертью, - почти капризно упрашивал Эндж. Ему не нравилось то, что он видел. Не нравился отпечаток обреченности, что привнесли во внешность и фигуру Дина сообщенные новости. Не нравился настрой Винчестера. Он больше не желал пребывать здесь, а Гейб желал! Желал, чтобы этот человек, с ним или нет, был!

— Не стану спорить, ты по всем статьям прав. Так какого хрена то…

Высказаться он не успел. Носом в два ручья пошла кровь, падая под ноги. Дин замолчал и осел на асфальт, рассыпая алый бисер по утоптанному подошвами ботинок снегу. Они довольно далеко отошли, даже попытайся Гэбриэль, отнести Винчестера до коляски не осилил бы. Мужчина вытащил из кармана служебный мобильник, вызвал с поста санитаров. Сел прямо на тропинку, поддерживая голову пациента руками. Молился, хотя никогда не замечал за собой религиозности.