 |
No one knows what it's like. 11 глава
|
|
|
|
— Может, — ядовито шептал он, — тебе насухую воткнуть? — нежный поцелуй в висок. — Выдолбить из тебя остатки мозгов. Отпороть по гланды, — голос перемежался частым обжигающим дыханием. Кастиэль почти терял сознание – каждый нерв в нем истошно вопил, ныл от томного предвкушения. И соблазняющий, истекающий порочностью баритон Дина лишь добавлял пытки. Выворачивал спиралью под весом сильного тела. Парень балансировал где-то между делириумом и агонией, опьяненный смертельными дозами эндорфинов. — Не слышу ответа, — пальцы зарылись в волосы на затылке и оттянули голову назад, обнажив чувствительную шею. — Может, выебать тебя, чтоб сесть не мог неделю?
— Блять, ненавижу, — хныкнул капрал, плавясь под влиянием слишком богатой фантазии, часто выкидывающей с ним шутки – он зависал от тембра любовника, как под гипнозом слушал полный набор извращенных предложений Дина, перемежаемых отборными ругательствами. И заводился еще сильнее.
— Лжешь, — снисходительно парировал майор. — Придумай что-нибудь новое.
Он чуть откатился и надавил кончиками пальцев на припухшие губы. Кас послушно приоткрыл рот и, в мгновение ока поняв, чего от него хотят, принялся смачивать их слюной. Он посасывал, облизывал и осторожно прикусывал, словно делал минет, отчего разум Дина окончательно затянуло бордовым туманом. Спустя пару минут, сочтя, что экспромтной смазки достаточно, он перевернул парня на живот и коснулся округлой ложбинки. Деликатно надавил. Впал в шок.
— Ох, черт, — с тональностью на понижение промычал он, трепеща каждой клеточкой от наплыва эмоций. Звездочка мышц податливо насаживалась на первые фаланги указательного и среднего. Творческое полушарие Винчестера перековывало нейроны, переплавляло их в концентрированный сгусток похоти. В мыслях яростно мелькали порно-картинки, способные заставить сконфузиться самого искушенного Казанову. Звонкий шлепок обжег мраморную кожу, оставив малиновый след пятерни. Еще один – с другой стороны. Новак не сопротивлялся, пребывая в прострации – боль смешалась с негой, отключая благоразумие, скручивала его в напряженную пружину. Дин навалился на покорного партнера и, введя третий палец в его растраханное отверстие, поинтересовался: — Как ты себя растягивал? — тишина, если можно назвать тишиной шикарные, протяжные стоны – Дин привычно нашел плотный орешек простаты и размеренно его стимулировал, извлекая из Кастиэля восхитительно-эротичные, с хрипотцой всхлипы. — Давай, — попросил он. — Расскажи мне, — капризно повторил офицер, как ребенок, которому отказывают в желанной игрушке.
|
|
|
— Я же говорил, что очень скучал, — объяснил Кас и зажмурился от неловкости. Он, впервые мастурбируя подобным образом, прекрасно понимал, что Дин прилипнет с вопросами. Воображение создавало реалистичные сюжеты, ярко демонстрируя, как Дин станет допытываться, с какими интонациями. И убежденность, что он не отстанет, пока не вытянет из партнера правду, провоцировало румянец сладкого стыда, вынуждавшего его агрессивнее разрабатывать узкий вход, сотрясаясь от запретного действа. — Безумно… — его простегнуло импульсом экстаза, изламывало углами. — Я делал это в душе… Перед выездом, — признался он.
— Прямо в душе? — мурлыкнул Винчестер, поставив его на колени. Одной рукой он обхватил любовника вокруг талии, а второй приставил головку члена к темному, сокращающемуся в ожидании колечку мышц. — Какой развратный, — восхищенно улыбнулся он и вжался пахом в ягодицы, вторгаясь в горячую тесноту до основания.
Эмоциональный всплеск, окутавший любовников в момент единения, породил где-то в глубоком космосе сверхновую. Ментальный и физический контакт экстрагировал плывущую в древней ритуальной пляске пару из материального мира, чтобы переместить в феноменальное сияние самадхи, святое по определению, а не условностям зашоренного стереотипами социума. Гибкие, молодые тела льнули, не допуская и миллиметра зазора, извивались плавными волнами прилива. Вальцевали свои формы под партнера, награждали друг друга наивысшим, недостижимым для лицемерия и похабства наслаждением. Переливали из клетки в клетку ауру сакрального света и изначальный мрак – источник сущего. Разламывали общую долю упоенной истомы, отдавая возлюбленному большую часть – по заветам бескорыстия. Наделяли, ничего не требуя, но получали сторицей. Утратили себя. Обесценились имена. Возраст. Внешность. Всё, что сковывало и порабощало их, развеялось прахом. Уцелели лишь потусторонние, за пределами юного осмысления искры динамической силы, столкновение которых способно всколыхнуть антиматерию до Большого взрыва и сформировать параллельную вселенную с уникальной космологической моделью. Искры, содержащие в себе информацию о величественной стихии – любви.
|
|
|
Дин задыхался. Его пальцы лежали прямо поверх пятого ребра, тактильно слушая зашкаливающий пульс возлюбленного. Он придерживал Кастиэля нежно, борясь с самим собой, со своими исступленными толчками, разгоняющими по их монолитному организму многократное эхо удовольствия. Бедра пластичными рывками увеличивали темп от адажио до виваче. Низ живота налился муторной тяжестью, а колени стерлись о велюр разложенных кресел. И мужчина с трудом различал предметы, полностью подчинившись струящейся по сосудам приторной неге. Слух услаждали спускающиеся и поднимающиеся гаммой по октавам вскрики любовника – единственное, что имело значение в ограниченном стенками кузова салоне Jeep-а, превратившегося в их личный Эдем. Кастиэль вытянулся серебряной тетивой, замолчал. Замкнулся в преддверии экзальтации и отнял ладони от плеч Дина, скользя по влажному от пота животу к изнемогающему паху. Винчестер едва успел поймать его тонкие запястья и шепнуть:
— Не смей, — плачущий хнык. — Кончай так.
|
|
|
В ответ из груди парня вырвалось недовольное, канючащее поскуливание. Его пожирало пламя страсти, подтачивало сознание, вымаливая утоления. Он нуждался в разрядке, немедленно, сию секунду. Он горел – кожа спины обжигала Дину пресс – плавился и буйствовал, словно наркоман, у которого из локтевого сгиба вытащили истекающий с иглы, полный иллюзий шприц. Суматошно шептал ропщущие упреки в адрес жестокого, изобретательного палача, продлившего пытку неудовлетворенностью. Исходился острой жаждой и осязаемой ненавистью. Дин выцеловывал затылок Кастиэля, очерчивал кончиком языка выпирающие бугорки позвонков. Медленно завел его правую руку себе за шею, а левой помог поймать поручень на потолке. И вбивался. Распахнул невидящие глаза, глиссируя ослепшим взглядом по интерьеру. Хищно прикусывал загривок покоренного партнера, заставляя его содрогаться от собственной безропотности. Терпел. Неистово обладал податливой жертвой, вдалбливался плотью в шелковистые мышцы, распадался на молекулы, но тормозил подкатывающийся серотонином оргазм – для малого. И ощутив, как Кас туго сжимает его, крепче обнял стройный стан. Ласкал подушечками пальцев набухшие соски, перемещался к искусанным губам, которые не мог поцеловать. Отдавал все, что имел: опытность, темперамент. Грохочущее анархичным реверсом имени сердце.
— Еще!.. — мелодичный тенор вливается в уши. Высверливает в мозге участок, управляющий способностью владеть собой. — Пожалуйста… — бег по натянутому над Большим Каньоном канату. — Пожалуйста! — восклицание на выдохе.
— Не торопись, — невнятно, сквозь лихорадку блаженства отвечает офицер. — Давай, покажи мне, как тебе хорошо, — фрикции учащаются до сумасшедшего престиссимо. Член болезненно распирает эрекцией, чресла конвульсивно ломит, точечно впрыскивая в позвоночник импульсы тока. — Давай, ангел мой… — тишина. — Кончи для меня! — звон скачущего по асфальту мяча. Дин едва успел отстраниться, как выворачивающая наизнанку судорога свела каждый мускул в растерзанном эйфорией теле. Он поддерживал обессиленного ангела, сам с трудом держась от падения.
|
|
|
Аннигиляция.
Мистерия мелькающих огней перевоплощается в трансцендентальный геркон. В едином векторе лихорадочно содрогающиеся любовники выводят квинту стонов. Имен. Раздробленные абсолютным вакуумом экстаза, рассеиваются протонами по бескрайней пустыне, разделяются на виртуальные частицы, чтобы непременно столкнуться вновь.
Статичность.
Кастиэль очнулся, почувствовав прикосновение. Лениво поднял голову и увидел, что Дин из положения лежа стирает с его бедер и ягодиц капли спермы. Испачкав три или четыре влажных салфетки, ныне валяющиеся на полу, майор прильнул к Новаку, стискивая его в объятиях.
— Люблю тебя, — пробормотал он.
— Люблю тебя, — ответил Кас. Он никогда не употреблял «тоже». Безличное слово, начисто уничтожающее смысл признания. — И, Дин, — парень попытался нахмуриться, но вышло – что после фееричного секса и неудивительно – посредственно. — Я большой мальчик. Могу за себя постоять. Обещай, что больше не станешь бросаться на людей, пока я тебя не попрошу.
— Угу, — сонно подтвердил Винчестер. — А ты, — он кое-как разлепил один глаз, — пообещай, что не убьешь меня за то, что я выплатил твой кредит. И хочу, чтобы ты подал в отставку. И меня повысили до майора. И предложили через год занять место Бобби.
— Эмм… поздравляю, — растерянно протянул капрал. — Ты весело провел осень, да? – слегка обиженно поинтересовался он.
— Родной, — мужчина сел, опершись спиной на стенку салона, — не злись. Слушай, я хочу, чтобы ты меня понял. Моя служба не будет иметь прямого отношения к периметру, поэтому просьба об отставке – справедлива. Поступай в универ. Я заплачу за учебу…
— Я не жиголо, Дин, — окончательно рассердился Кас.
— Ты мой партнер, — с нажимом произнес Винчестер. — Или ты считаешь, что такой бездушный сукин сын как я, не боится потерять любимого человека?! – Новак похлопал ресницами. Разговор развивался столь стремительно, что он не успевал тщательно обдумывать слова – и задел Дина за живое, что само по себе нонсенс.
Беседа обещала быть занимательной.
Основы кинематики
Skylar Grey – Words
MIA – Paper Planes
Renee Stah – Something Real
Leona Lewis – Glassheart
Винчестер накрыл полуобнаженного любовника тонким покрывалом и осторожно, тихой поступью, вышел в гостиную, притворив за собой дверь. Кастиэля срубило минут за пятнадцать до Сассекса, и он так и не проснулся, сурок, даже когда Дин нес его в дом на руках и раздевал в спальне. Неудивительно – в тренировочных лагерях строгий режим, четко выверенное время для отдыха и регулярные нагрузки. Дин еще в Jeep-е успел оценить налившиеся, твердые, как стальные тросы, мускулы Новака – парень всегда тщательно следил за формой, но из Кеноша вернулся прямо-таки воплощением атлетической гармонии. Он немного похудел, взгляд приобрел суровую колючесть, жесты резкость и угловатость. Улыбка осталась неизменной – лучистой и откровенной. И глаза – ледяная свинцовая синь – по-прежнему сияли искренней, совершенной привязанностью, согревающей сердце жестокого майора. Три месяца Дин бросался на стены, скулил и рычал от одиночества, но лишь сегодня, бережно обнимая обмякшее, послушное тело, осознал в полной мере, насколько истошно тосковал. Хрупкий ангел превратился в центр Вселенной Винчестера, квинтэссенцию его существования. Смысл жизни – без преувеличений и прикрас. И вместе с собственнической, авторитарной, тиранической любовью в мизантропичную личность офицера влилась паника. Беспочвенный, бессистемный ужас, страх утраты. Никогда и ничего Дин не боялся столь сильно.
|
|
|
В какой-то мере, совсем немного, испытываемая зависимость от другого человека оскорбляла гордого, привыкшего к свободе от обязательств и корреляций мужчину, но спорить и трепыхаться критически поздно. Осталось смиренно поддаться неистовой реке, покориться ее неумолимому течению, ибо единственное, что подвластно жертвам любви – выбирать, как плыть, а не куда. Дин выбрал. Он накладывал вето на самые темные порывы души, требующей посадить избранника на цепь и не выпускать из поля зрения, находил компромиссы с кровожадными монстрами своей изломанной психики. Препоручил себя Кастиэлю – и черт с ним, со страхом.
Он принял душ и собрался лечь рядом с партнером, но внезапно разболелась голова. Боль взорвалась в затылке, переползла на висок и планомерно грызла лоб и скулы. Привычное, тошнотворно-мерзкое состояние, накатывающее приступами – краткосрочными, но планомерно увеличивающимися во времени. От трех до пятнадцати минут остервенелой пытки, словно по темечку с размаху долбят молотом. Дин пренебрегал седативами и анестетиками, стоически терпел слепящие вспышки и озверелый визг в ушах. Потом накатывала беспокойная немощность, не позволяющая расслабиться и провалиться в забвение, поэтому он, усердно подавляя гримасу страдания, исказившую красивое лицо, переждал особенно свирепые всплески корежащих ощущений и побрел к камину. С сомнением глянул на столик с виски, презрительно скривился. Пить в таком состоянии, даже совсем немного – настоящее самоубийство, проверено опытным путем. Давление подскакивает, и мозг начинает практически кипеть, разламывая череп на осколки. Лучше отвлечься на что-нибудь типа чтения, чем Дин и занялся. Подложил в камин пару поленьев и, внимательно осмотрев корешки книг, вытащил небольшой томик с вытисненным именем Джека Лондона. Грузно опустился в мягкое кресло.
«Межзвездный скиталец». Феерический сюжет, не опошленный дешевой мистификацией, бьющий через край пронзительной, правдивой философией и сверкающий истиной экзистенции. Одно из немногочисленных фантастических произведений, которые Винчестер перечитывал вновь и вновь, с каждым разом познавая его глубже и глубже. Ни богатые на спецэффекты «Звездные войны», ни авантюристский «Индиана Джонс» не пробуждали в майоре той пылкой страсти и звенящей экспрессии внутреннего творчества, как книга реалиста Лондона, в своем роде эксперимент великого писателя. Дин пропитывался текстом насквозь, пропускал сквозь себя мировоззрение Дэрреля Стэндинга – его разочарование, мечту и свободу. Его багровый гнев – о, Винчестер прекрасно понимал, что за лютое, неугасимое чувство подвигло безобидного профессора-агрария, интеллигента и гуманиста, убить коллегу.
И он почти летал. Казалось, видел изученные главным героем миры, вышагивал по пыльным дорогам босыми ступнями. Носил королевский пурпур и крошил зубы от лязганья рабского ошейника. Был закованным в латы тевтонцем и поэтичным греком, рыцарем и разбойником, молился Аллаху и Будде. Умирал. Воскресал. Преодолевал гигапарсеки и галактические тысячелетья в мгновение ока, рассеивал в пыль планеты и возрождал цивилизации. Дерзко спорил с воинственными богами. Преклонял колени у каменных идолов. Незаметно, волшебством одухотворенные, складывались мертвые типографские кляксы в лихие истории, заставляющие кровь в венах стыть и испаряться. Дин читал. Оксюморон на сюрреализме – ригористичный, темпераментный, легкомысленный, ответственный офицер, привыкший к гари, копоти и смерти, распахивался настежь в воображении. Не больший абсурд, поверьте, чем «Дин любил».
Немногим выпадала возможность познакомиться с Винчестером с обратной стороны луны – таков уж он. Приучен держать людей на расстоянии, хранить в тайне свои пристрастия и увлечения. Запираться в раковине от внешних факторов, как моллюск. Он отгораживался от других, ограждая других от себя отчасти. Находил утешение и развлечение в простых, заурядных удовольствиях, словно в пику тем, кто считал его чуть ли не инопланетянином. Но это – в примитивной, обыденной действительности, там, за стенами хижины, посреди враждебного, агрессивного по определению урбана. Сейчас он, утомленно прикрыв веки и неловко придерживая разворот страниц ослабевшими пальцами, гулял по небесам. Из прагматичного, саркастичного циника перевоплощался в идеалиста и вечного романтика. Раскинув широкие крылья, разил огненным мечом. Низвергал и падал. Слагал баллады, обнимая лютню, и извлекал яростный грохот из шумерских боевых барабанов. Убивал врага под последним лучом солнца. Участвовал в битве, которая с закатом так и не остановилась. Носился по облакам света и сиял блеском межзвездных скитаний.
Лишь легкое, щемяще нежное, лелеющее касание губ к скуле раскатало для него тропинку через пространство антиматерии к просторной гостиной двухэтажного коттеджа на окраинах национального парка Лисбон Коммьюнити. Дин, вздрогнул, просыпаясь, лениво потянулся, как разомлевший на солнцепеке кот, и услышал тихий смех. Открыл глаза. Полусонный взгляд молниеносно очертил облик склонившегося над ним Кастиэля – парень улыбался, и Дин отдарил блаженную улыбку в ответ. Есть ли в закоулках макрокосма что-нибудь более вдохновляющее, чем наделять возлюбленного счастьем? Он твердо знал, что нет. Он, слишком рано повзрослевший и заматеревший, лишенный множества элементарных аспектов юности и детства, за неполных тридцать три года впервые не испытывал вины за полученную радость бытия. Наслаждался окутывающими волнами тепла и заботы, исходящими от партнера, и не считал, что не вправе. Проявлял свое удовлетворение полуденным пробуждением, щекочущим обоняние ароматом бранча, невинной, незатейливой лаской, позволяя Кастиэлю чувствовать себя нужным. Любимым.
— Ты почему спишь в кресле? — шепотом спросил Новак.
— Не знаю, — простодушно отозвался Дин и размял затекшую шею. — Отключился с книжкой, наверное.
— Мечтатель, — прыснул Кас, аккуратно забрал у бойфренда томик и уселся ему на колени.
— Если ты когда-нибудь предашь это огласке, я буду все отрицать, — с предельной важностью пригрозил офицер, крепко стискивая руками стройную талию капрала. Ткнулся носом ему в ключицу и втянул ноздрями легкий запах геля для душа с нотками цитрусовых. — Слушай, совсем забыл, — нахмурился он. — Тебе недели три назад звонила девчонка, представилась Тиной Роджерс. Просила связаться с ней, как только приедешь, но… — Дин запнулся и обхватил Новака еще крепче. — Я хочу, чтобы ты отложил разговор до возвращения в Милуоки.
— Почему? — вскинул бровь парень. Голос любовника прозвучал несколько странно, непривычно. Кастиэль сперва решил, что Дин ревнует, но секунду спустя отмел бредовую мысль – хотя бы потому, что Дин, ревнуя, превращается в буйствующий ураган и десятибалльное по Рихтеру землетрясение, без труда сметающее города своей исступленной, флегматичной яростью.
— Уверен, она потребует встречи, и ты немедленно сорвешься к ней, — без особого энтузиазма объяснил Винчестер. — А я слишком долго ждал тебя. Проведи выходные со мной, — в баритоне проскользнули детские, откровенно повелительные интонации, заставившие Кастиэля добродушно усмехнуться и поцеловать партнера в висок.
— О’кей, — кивнул он. — Думаю, Тину можно отложить на воскресенье…
— На понедельник, — перебил майор. — Адам поменялся с тобой графиками экстренных дежурств, — скороговоркой буркнул он и спрятался в затылке Новака, предчувствуя вспышку недовольства.
С уст Кастиэля сорвался тяжелый вздох. Повисла долгая пауза, отсчитывающая минуты тиканьем стрелки на циферблате старых часов на полке камина. Вопреки предположению Винчестера, парень не отстранился, а если и оскорбился, виду не подал. Напротив, Дин ощутил, как к трапицевидной мышце притронулись прохладные подушечки изящных пальцев, поднялись вверх, к макушке, перебирая короткие светлые пряди. Пугливо обводили длинный побелевший шрам. Ровный пульс возлюбленного ревербировал в ребрах Винчестера, предопределяя общий ритм их сердец, как профессиональный дирижер, управляющий огромным, богатым на индивидуальности и таланты симфоническим оркестром. Успокаивал. Выстраивал плавный, мелодичный темп биением интуитивного, безошибочного метронома. Согревал настороженную тетиву психики длинными выдохами. Убаюкивал. Удивленным, бесхитростным взмахом руки отводил отточенный клинок ощерившегося в попытке защищаться меча, выворачивал складки скудной туники, убеждая в чистоте намерений. Бесстрашно приглаживал вздыбленный загривок рычащего зверя, смирял хищный гнев безропотной кротостью. Брался ладонями за потрескивающие концентрированным электричеством оголенные провода, обугливал кожу, доказывая нерушимость воли. Безмолвно, хрусталем звенящей капелью эмпатии впрыскивал в вены умиротворение. Подкрадывался, чтобы накинуть прочное лассо на взбунтовавшееся, непокорное животное.
— Ты слишком усердно опекаешь меня, — вымолвил он, наконец. Дин посмотрел на него исподлобья, как на наивного несмышленыша. Болезненно скривился.
— Мне больше некого опекать, — категорично подвел итог Винчестер. Сказал, утверждая, не допуская возражений, но из-под ила ультиматума поблескивала золотом мольба. Не поспоришь, когда он так просит.
— Пойдем перекусим, — сдался Кас. Очевидно, что сейчас он от партнера адекватности не дождется, поэтому проще поступить, как во все времена поступали мудрые, хитрые женщины – накормить и усыпить бдительность утомленного воина. И тогда от него можно добиться чего угодно.
Кастиэль поднялся и направился на кухню, накрыть на стол. Дин зашел в ванную – умыться. Поплескал в лицо холодной водой, придирчиво глянул на покрытые жесткой щетиной щеки и взялся за флакон Barbasol. Неторопливыми, уверенными движениями нанес густую, пышную пену и принялся снимать просвечивающие рыжиной заросли тонким острием опаски. За минут пять борода благополучно канула в лету. Сполоснув лезвие и кожу, Винчестер еще раз оценил свое отражение в зеркале и удовлетворенно хмыкнул. Кас будет доволен. Он, конечно, говорит, что Дину идет стиль промысловика времен аляскинской золотой лихорадки, но офицер скептически воспринимает подобные комплименты. Новак примет его даже грязного, наряженного в рубище и покрытого проказой, так что особенно доверять капралу в вопросах привлекательности резона нет. Дин вдруг поймал себя на том, что размышляет о своей внешности. О внешности, ежики зеленые! Дин, который буквально полгода назад заявлял, что мужчина не должен быть симпатичнее орангутанга. А теперь стоит и соображает, ублажит ли любовника гладко выбритым лицом.
Витиевато выругавшись по поводу некоторых взбалмошных личностей, не оставляющих камня на камне от характера партнера, майор удалился к Кастиэлю – уже расставившему две порции омлета, щедро сдобренного беконом, вазочку с горячими булочками с фруктовой начинкой и высокие стаканы, наполненные апельсиновым соком. Две пузатые глиняные кружки под кофе. Новак помешался на здоровом питании, за что его, в принципе, винить грешно. На его месте Дин ходил бы за капралом с хронометром, высчитывая время с последнего приема лекарств, весами, измеряя калории и прочее дерьмо. Винчестер не в том положении, чтобы пренебрегать прилежным уходом Каса или сердиться на него за излишнюю докучливость. Не после хирургического вмешательства на открытом полушарии.
Они завтракали молча. За добровольное многолетнее социальное и психологическое уединение в квартире на Уэстуэй стрит Винчестер привык к тишине за едой. Его иррациональное стеснение, ощущение уязвимости за почти два совместных с Кастиэлем года исчезло, но вести непринужденные светские беседы над пищей он так и не научился. Новак и не настаивал, собственно – в конце концов, за бодрящим кофе Дин становится не в пример разговорчивее и раскрепощеннее. Парень наскоро расправился с горячим, почти залпом проглотил кисловатый, насквозь полезный фреш, который не далее, как час назад самостоятельно выжал. Дождался, пока Дин отодвинет опустевшую тарелку с вилкой и встал – убрал в мойку грязную посуду, разлил из кофейника горчаще-ароматный, дымящийся напиток. Винчестер внимательно наблюдал за его умелыми, без лишней суматохи движениями, облокотившись на столешницу и уложив подбородок на сцепленные в замок кисти. К чашке не притронулся и, когда Новак отпил глоток, провел атаку на поражение. Умаялся бродить вокруг да около – сколько не тяни резину, проблема не испарится.
— Малой, — негромко произнес он. — Ты наверняка хочешь каких-то оправданий, веских аргументов. Ни того, ни другого я тебе дать не могу. Согласен, меня заносит порой в попытках защищать тебя, но просьба об отставке с тобой не имеет ничего общего. Я эгоистично забочусь о себе, потому что не желаю лезть на стены пока ты на выездах.
— Ты о моем профессионализме настолько невысокого мнения? — зачем-то уточнил Новак. Кажется, он, что закономерно, слегка обиделся – бровки сложились умильным домиком, в свинцовой синеве мерцает серая грустинка, подушечка пальца описывает ободок кружки. Коралловые губы надулись – расстроившееся дитятко, капризничающее из-за отнятой игрушки.
— Честно? — с иронией обронил Дин. — Дело не в профессионализме. Ты отличный парамедик, да и звеньевой неплохой, — он замялся, скрупулезно подбирая наиболее доходчивые, неранящие формулировки. — Личные мотивы – враг объективности, Кас. Ты одержим виной, как навязчивой идеей. Пытаешься исправить то… что исправить невозможно. Однажды мания искупления заведет тебя в смертельную ловушку. Поверь моему опыту. Таких, как ты, мне за карьеру немало попадалось. И ни один из них не дожил до сегодня, — втолковывал офицер, тщательно отгоняя образы, своевольно вспыхивающие в сознании. Кривую, вечно полубезумную ухмылку и фанатичный блеск в карих, отсвечивающих буйствующей стихией глазах Фрэнки Деверо – верного друга и психа, подчиненного лишь своим тараканам. Суровое величие и несмываемый отпечаток горя, заклеймивший пожарного, охваченного жаждой мести – плохого, но любимого отца. Лики погибших по глупости, отчаянности, безрассудству, злому року, чужой оплошности – спонтанно, хаотично, путанно мелькали сплошной сатанинской каруселью, ввинчивались в смятенный рассудок, багровели тянущими реминисценциями. Выстраивали прямой, без поворотов и изгибов ассоциативный ряд, ведущий лишь к одному месту – огромному, в пятьдесят гектаров вечнозеленому полю, увенчанному длинными, уходящими в горизонт шеренгами белых надгробий. Могильных камней, отрезающих родителей и детей от тех, кто остался оплакивать жертв гудящей, алчной пасти пламени.
— La meva estimat sol… — пропел Кастиэль, в замешательстве глядя на партнера. — Tienes miedo en vano. Estás demasiado cerca al corazón para tomar…
— Я не понял ни слова, — Дин в смущении опустил голову и отвернулся к окну. Он не мастер испанского, в особенности перемешанного с многочисленными наречиями и родственными языками вроде каталонского, но интуитивно ощущал вложенный в пластичную фонетику – гибкие согласные и мелодичные гласные – смысл. Угадывал глубину интимного обращения и мягкость сожалеющих уговоров. И слышал ошеломленную нежность чистого тенора. Даже изъясняйся Кастиэль только на диалектах гордых басков, Дин обязательно понимал бы его. Пусть в каком-то высшем, одухотворенном измерении, но осязал.
— Ты напрасно изводишься, — перевел Новак. Перевел весьма приблизительно, ибо выразить всю полноту утешения на доступном им обоим языке вдруг стало некомфортно. Испанские фразы вырывались у него в минуты сильного душевного волнения, в моменты, когда скудного американского, созданного торговцами и аферистами, не хватало, чтобы излить переполняющие эмоции. А искренность Дина, такого скрытного, привыкшего вариться в страхах в одиночку, беспощадно вскрывала скрепы, наложенные здравомыслием на раскаленное сердце. Дин не приверженец розовых сантиментов. Он, как большинство самцов, носит маску грубой, брутальной маскулинности. Но подчас вышибает из-под ног любовника опору своей потерянностью. Беззащитностью на грани беспомощности. Прячет взгляд, зияющий пропастью отчаяния, но не умеет прятать диссонирующую синестезию, окутывающую его пульсирующим ореолом тоски. — Тебе ли не знать процентное соотношение риска.
— А пользоваться авиалиниями в десять раз безопаснее, чем автомобилями, — мрачно парировал Винчестер. — Кастиэль, дело не в АРИСП, а в твоем бунтарстве. Ты – ходячее противоречие приказам и регламентам. Для тебя пирамида приоритетов – гроша ломаного не стоит. Нитро – прекрасный капитан, высококвалифицированный специалист. Но с твоими заскоками он не справится. И если с тобой что-нибудь случится, — мужчина посмотрел прямо в глаза любовника и четко припечатал: — Я его, нахер, убью.
Повисла гнетущая пауза, более красноречивая, чем тысячи объяснений. Капрал поверил. Он никогда не видел партнера столь серьезным. Дин умолял, требовал, шантажировал. Но сейчас он оповещал. Делился ужасающими планами на эпизод за чертой восприятия. Не осмысливал существования без возлюбленного и принял решение. Кастиэль апостериори убедился – обещая что-то, другим или себе, Винчестер ревностно выполняет. Шалая верность обязательствам – его визитная карточка. Но капитулировал парень не под давлением угрожающей вероятности и суицидальных намерений любовника. Новак альтруистично снизошел, отрекся от избранной, опасной стези для того, кем дышал. Если балансирующему на краю переполненной кошмарными снами и бесконечной тревогой бездны, искалеченному втравленной в кости психастенией офицеру станет легче – Кас согласен. Он пришел, чтобы дарить Дину покой. Счастье и надежду. Не отнимать.
— Дай мне год, — попросил Новак. — Я буду предельно осторожен. А осенью поступлю, — парень шмыгнул, хотя никакого насморка у него не было. Сложившееся положение обескураживало его, вводило в некий ступор. Никогда еще он не поступался своими принципами, независимостью, за которую так рьяно держался. Эмоциональная привязанность и привязанность меркантильная – как зачастую показывает практика, взаимоисключающие грани отношений. Дин – обеспечен, и щедр, немелочен к тем, кого любит. Случись между ними нечто нехорошее, не опустится до манипуляций долгами, естественно. Но иррациональный рефлекс, страх испортить то светлое, что их объединяет, у Каса оставался помимо воли. — Позволь мне хотя бы часть денег на колледж заработать самостоятельно.
Винчестер не возражал. Коротко кивнул и снова, окутанный муторным облаком неприятных чувств, отвернулся к окну, где зима замела белым-бело просторный двор и окружающий лес. Прикрыл веки, и доверчиво откинулся назад, в обнимающие руки ангела, ради него наступающего на горло своим желаниям и привычкам. Никто не жертвовал собой для Дина. И Дин ценил.
|
|
|
