Don't you dare to raise your voice at me, baby.

Глава посвящается моей подруге и верному шипперу Cockles/Дестиэль Seryi_kardinal
С Днем Рождения, дорогая! Желаю тебе попасть на конвенцию СПН и сфотографировать целующихся Мишу и Дженсена!

Dead Can Dance – Crescent
Dead Can Dance – Opium
Kwan – Shine

Кастиэль скользнул мутным взглядом по стене напротив, наткнулся на циферблат часов, бесстрастным тиканьем отсчитывающих семь минут первого PM. Перекатился на спину и сладко потянулся, стряхивая с мускулов клочки дремы. Дина на второй половине широченной кровати, естественно, не нашлось – у офицера за годы службы в Федеральном агентстве в костный мозг втравился рефлекс выскакивать из постели не позже девяти, словно за секундную заминку ему неукоснительно грозит жестокое возмездие. Не имеет значения, что обязательные ранние подъемы по известным причинам из расписания Винчестера вычеркнуты – он использовал эту, как и множество других, привычку, чтобы без преувеличения избаловать возлюбленного.

Новак, конечно, пытался участвовать в быту, заниматься хозяйством и кухней наравне с партнером, но получалось неуклюже. У кого хватит воли довольствоваться автономным спартанством, когда день за днем просыпаешься от того, что обоняние щекочет ароматом восхитительного завтрака: омлета с беконом, пышных блинчиков с кленовым сиропом, апельсинового сока, с тщанием выжатого не далее, как полчаса назад, загрубевшими, покрытыми отчетливой белой паутинкой шрамов руками? Не странно ли впадать в гордыню и отказываться от предупредительно накинутой на плечи верхней одежды? Нереально не растрогаться, увидев сосредоточенное выражение на хронически невозмутимом лице, и мерные, отточенные мазки обувной щетки по мыскам ботинок перед прогулкой. Винчестер расточительно, вкладывая пылкий энтузиазм, окружил капрала столь плотным, осязаемым порами коконом заботы, планомерно перетекающей в воистину нежную опеку, что у того не оставалось ни единого шанса на протесты. Да и желания, если начистоту. Смысл отвергать неистовую, требовательную, монументальную любовь того, с кем намерен провести остаток отпущенного Богом срока? Так же абсурдно, как и красть у самого себя.

Новак разочарованно нахмурился, когда исподволь пробуждающиеся нейроны впрыснули в извилины эпизоды вчерашнего вечера. Его драгоценный миниатюрный мирок, к которому он добирался по длинной, извилистой тропинке стылого одиночества и душевной агонии, внезапно пошатнулся. Короткой беседой уверенного в стабильном «завтра» парня подвесило в воздухе на незримых, но отчетливо сковывающих движения ниточках, будто дешевую марионетку в ярмарочном балагане. Тупик. Чертовски неприятное состояние – беспомощность перед неожиданно захлопнувшейся, коварной ловушкой.
Он едва очнулся от блаженных грез, но уже нервничал и сердился, не находя из сложившегося положения достойного, способного удовлетворить всех участников выхода. Пытался, используя дарованную при рождении эмпатию, представить, каково сейчас Дину. Что чувствовал бы сам, сообщи вдруг Дин, что у него каким-то неведомым, невероятным образом возник ребенок. Получилось до отвращения хреново. Кастиэль, встав на место Винчестера, лишь разгневался. Поддался ревности и необоснованной ярости, но не сумел понять его состояния. Насколько смехотворно ни звучит, но капрал пока не успел узнать Дина так подробно, что и не удивительно. Закоулки его психологического восприятия в полной мере наверняка недоступны даже той женщине, Эве Уилсон – офицер пару раз упоминал о ней вскользь.

Окружающая Кастиэля действительность вспучивалась и разбивалась на осколки, как сброшенное с высотки на асфальт зеркало. И из-под ран поблескивающего глянца проникал в его крошечную вселенную сюрреализм. Насаждал в ней гротескные вопросы, априори обреченные не найти ответов. Обильно давала всходы тянущая паника, прорастала по сущности густым мерзким сорняком. Наваливалась обезоруживающая беспомощность, перетекающая в тотальное изнурение – и Кастиэль, завернувшись в ком простыней, внутренне умолял небо, чтобы Дин, имеющий полное право, не заставлял его выбирать, ибо правильного выбора нет. Как бы Новак ни поступил, сгорит от едкой, иссушающей вины. Он влюблен в Дина. Влюблен исступленно, до нелепости бесконечно – имя избранника выгравировано на суставах и сухожилиях. Влюблен незыблемо, до абиссальности неизлечимо – стремительно приближается к критическому порогу одержимости, преодолев который, утратит силы ясно мыслить и трезво поступать. Влюблен. И сдохнет, отлученный от сияющей всполохами багрового спектра индивидуальности, не примет бытия в изоляции. Сутки назад Кастиэль ступал бы по головам, не глядя под ноги, предавал, лгал, унижался и убил ради призрачного намека на благосклонность холодного, отчасти высокомерного, надменного офицера. Лучшего на планете. Ныне ему предстоит определиться, сумеет ли он хладнокровно и бесстрастно перешагнуть через двухгодовалое дитя. Дитя, в чьих венах бурлит и шепчет токсичный, обволакивающий купаж – уникальный дар европейских предков из Тулузы и Наварры. Своего сына.

Минувшим вечером Винчестер, мягко отстранившись от повисшего на нем паренька, приобнял его за талию и повел в гостиную. Усадил в кресло, отошел ненадолго и, вернувшись, сунул ему вполовину наполненный стакан с пряным виски. Молчал. Ни жеста лишнего, ни вздоха. Новак не услышал от майора ни единого звука: едва ли не залпом выпил предложенный алкоголь и, только последний обжигающе-маслянистый глоток провалился в желудок, ощутил, что парит над полом, прильнув к широкой груди. Дин вальяжно, словно и не держал на руках почти семьдесят пять килограммов, прошествовал в спальню, устроил капрала на краешке кровати. Аккуратно стянул с него джинсы, носки и рубашку, уложил, с нечитаемой, кривовато-горькой, вдохновенной полуулыбкой наблюдая, как тот трет кулаками воспалившиеся от недосыпа и стресса веки. Накинул на любовника теплое одеяло. Вышел из комнаты, предварительно погасив свет.
Кастиэль на общении не настаивал, даже если бы и мог – вырубился прежде, чем кромка узкой полированной двери соприкоснулась с косяком. Окутанный властно-бережным вниманием офицера, расслабился и вылетел в иное измерение. Отсекся от внезапно навалившихся сложностей, растворившись в объятиях, звонко вибрирующих о ребра истинной любовью. Слова Винчестера, его действия, взгляды, облик – сочно пропитаны искренней, искристой привязанностью, настолько колоссальной, что вытеснившей из экзистенции Кастиэля любые препятствия, сомнения и страхи. Примерно часа через два или три капрал сквозь сон почувствовал, как жесткий ортопедический матрац чуть качнуло под принятыми ста девяноста фунтами чистых мускулов, и подкатился под пылающий жаром бок, на периферии угасающего сознания отметив, что у Дина опять поднялась температура.

Кастиэль откинул одеяло и свесил ноги с кровати, потер примятые о подушку, основательно заросшие с субботы щеки ладонью. Дотянулся до тумбочки, привычно разыскивая смартфон. Не нашел и понял, что Винчестер вчера наверняка унес его в гостиную и вынул аккумулятор, дабы предусмотрительно установленный будильник не выдернул возлюбленного из постели раньше, чем он проснется самостоятельно. Майор с неохотой смирился с тем фактом, что ему приходится и свой телефон постоянно держать включенным, вопреки заведенной за годы работы привычке. Болезнь решила за него. Она многое у него отняла – помимо очевидно недоступной службы в звене АРИСП есть и такие аспекты, которые Дин отказывается обсуждать с кем бы то ни было. Но капрал, помалкивая и опасаясь давить на него, и так догадывается.

Он знает по собственному горькому опыту, каково ловить малейшие перемены в поведении партнера. Дрожать от леденящего ужаса всякий раз, как тот вдруг отказывается от еды или запирается в темной спальне, баюкая раскалывающийся на обломки череп. Да, Дин регулярно посещает онколога, не пренебрегает наблюдением, профилактикой и осторожностью… но душа, единожды испившая чашу яда, испытавшая утрату и бродившая по краю бездонной пропасти, неспособна успокоиться. Новак, невзирая на католическое воспитание, не особенно стремился найти общий язык с высшими силами. Но с того пр о клятого вечера в конце марта, когда Новак, по сути, вломился в квартиру бывшего бойфренда, чтобы найти там мертвый центр, пустой бар и самого бойфренда с подковообразным шрамом от трепанации, в его сердце реминисценцией вплыла латынь и Anima Christi, что над ним, в далеком детстве сгорающим от пневмонии, шептала набожная мать.

Парень помотал головой – ненамеренно, на инстинктах вытряхивая из головы гнетущие воспоминания. С Дином всё будет в порядке или не в порядке будет у них обоих. Он поднялся и отправился в душ, надеясь, что стегающие прохладные струи воды освежат его и помогут собраться в кучку. Он обязательно справится. Ха, жизнь элементарно не оставила ему других вариантов. Он впихивал в себя тонны бравады, вынуждая взбодриться и «держать хвост пистолетом», как выражается его любовник, но вряд ли сам осознавал, что в действительности каждый его нерв возбужденно дрожит в преддверии глобальных перемен, ворвавшихся в его повседневность.

До встречи с Винчестером он шел к какой-то странной цели, и смысл её внезапно забыл или рассмотрел её ничтожность, стоило рядом вспыхнуть столь яркой, ослепительной звезде, каким он видел и видит майора. Свет, исходящий от жестокого, бескомпромиссного и заклейменного одиночеством офицера, выжег, выскоблил из Кастиэля то, чем он был двадцать пять лет. Дин безжалостно испепелил его. Беспощадно уничтожил. Безучастно проявил, что каждый поступок его заведомо обрекался на провал. В опустевший вессель, каплю за каплей, стискивая бьющуюся сопротивлением личность в ледяной длани неизбежности, влил грандиозность вечности. И ослабил путы. Освободил, вытолкнув в реальность, позволил созерцать мир незамутненным розовыми очками взглядом. Отнял у авантюриста, рискнувшего шагнуть на заповедную территорию, его наивные стереотипы. Заставил, в наказание за любопытство, взирать сквозь его причудливо-пугающую, до вопля честную, до всхлипа уродующую призму. Замуровал свою жертву на подмостках дьявольского театра истины – не спрятаться и не отмотать ленту времени назад. И ныне его суровые уроки подталкивают Джеймса Кастиэля к единственно верному решению, еще непринятому, не озвученному, необдуманному, но правильному. И Кастиэль внемлил голосу интуиции, заранее предугадывая, что отрекшись от собственного ребенка, предаст то чистое, что получил от преувеличенного собственника, фальшивого эгоиста, опустошенного до дна филантропа. Дина Винчестера.

Прежде, чем шагнуть в ванную комнату, капрал обнаружил, что квартира пуста. Судя по аппетитному аромату мастерски приготовленного завтрака и кофе, ушел Винчестер максимум минут двадцать назад. Кас не сразу разобрался, огорчиться его отсутствию или порадоваться – на настолько серьёзные темы, как случившееся, парень разговаривать категорически не готов. И в унисон в груди звенела неизведанная доселе струнка – он вдруг почувствовал себя щенком, брошенным на улице нерадивым хозяином. Такой пронзительной потребности в мягком сиянии палой зелени, в иронично-добром, ласкающем взгляде, Новак не испытывал, даже истаивая под гнетом ненужности, преданный и отвергнутый возлюбленным, воплотившимся в основополагающую веху бытности. Ничего не изменилось – и одномоментно бесповоротно изменилось всё.

Кастиэль двигался, как высокоинтеллектуальный, набитый позитронными блоками андроид в режиме поиска доступных обновлений: смывая с мраморной кожи белую пену, суматошно выискивал лазейку в заранее проигрышном варианте. Механически, на автомате сбривая с шеи и подбородка жесткую щетину, несколько раз порезался, потому что руки заметно тряслись. Он, поднимая чашку с кофе, слышал, как о ее ободок мерзко дребезжит керамическая ложка, и в бешенстве швырнул её в мойку, предсказуемо расколотив. Ткнулся лбом в локоть и сидел так, не считая секунд. Он нуждался в поддержке, отрицая наличие слабости. И истошно желал, чтобы Дин вернулся и просто обнял. Сказал, что ничего сверхъестественного не произошло, что они обязательно справятся. Но Дин не возвращался, оставив его вариться в своем смятении, наедине с точащим кости ужасом утраты и уязвленным достоинством.

Кастиэль вытащил из кармана куртки помятую пачку Camel. Открыл раму стеклопакета, впуская в тепло кухни декабрьский мороз, прикусил фильтр кромкой зубов и, клацнув зажигалкой, с наслаждением затянулся. Дин его в порошок сотрет, когда узнает, если еще не узнал, но дурацкие привычки и иллюзии имеют свойство пускать корни куда глубже, чем кажется. Сизо-голубоватый дым вился к потолку. Неторопливо истекал между припухших обкусанных губ, пощипывал горло и легкие. Помогало не то, чтобы. Выщелкнув окурок, Кас хотел позвонить матери, но понял, что в подобном состоянии сможет лишь две вещи: сопеть в трубку или нагрубить ей. К черту. Не пацан давно, выкарабкается как-нибудь. В конце концов, суть существования заключается в отвесных пиках и поворотах по невысчитываемому вектору. И минувшим вечером его всего лишь догнало прошлое в лице маленького двухлетнего карапуза, не без содействия Кастиэля рожденного брошенной из рациональных побуждений девушкой, о котором новоиспеченный папаша так и не узнал бы, не соберись Тина в самоубийственную миссию в Южном Судане. В перспективе того, что шанса завести детей Новаку больше не представится, полтора года рядом с собственным отпрыском – не так катастрофично, чтобы впадать в истерику.

У капрала приличное содержание от ФА, да и полковник Сингер с радостью подпишет прошение о бенефициях – отцов среди пожарных, и звеньевых АРИСП в частности, до неприличного мало. Донован, бесспорно, отнесется с пониманием, он отличный командир и верный друг. Плюс благородное поведение Тины в отношении экс-партнера значительно облегчило Касу общение с сыном. Взбреди ей в голову рассказать Тайлеру расхожую среди матерей-одиночек сказочку о героической гибели отсутствующего папы в каком-нибудь Ираке, например, Новак бы действительно встрял. Испытывать вину перед взрослой, самостоятельной женщиной за нелюбовь – одно. Испытывать вину перед малолетним ребенком за то, что ты мудак – совершенно другое.

Он собрал и с дотошностью отмыл грязные тарелки с чашками. Вынул замаринованную с вечера курицу и, запечатав тушку в пакет для запекания, устроил её на поддон в духовке. Нырнул в ванную, вкинул в барабан стиральной машины постельное белье. Стер с полок воображаемую пыль, с патологическим старанием заправил кровать и пропылесосил ковролин. Взялся за уборку с кропотливостью и рвением, хотя раз в два дня к ним поднималась миссис Розмари, и последний её визит состоялся не далее как вчера, пока капрал пребывал на службе. Наверное, переполненный тревогами мозг, не утруждая себя общением с заполошным обладателем, нашел способ снизить уровень стресса без вреда для среды обитания. Наполировав экраны ноутбуков, развесив чистые шмотки, до блеска надраив хромированные краны и ручки, парень, наконец, очухался. Прополз в гостиную, свалился на кресло, где Дин, закинув ноги на журнальный столик, устраивается с лэптопом или книжкой. Расслабился, обмякнув в комфортных велюровых объятиях – чего-чего, а сибаритства у Винчестера не отнять. Кое-как вытащил из кармашка между подлокотником и сиденьем пульт, включил плазму. Перескакивал с канала на канал, с презрением отвергая разного рода шоу, в изобилии транслирующиеся в дневном эфире. Нашел какой-то старый вестерн, но не смотрел, отвернувшись к окну. Там, за стеклом, падал снег, засыпал дороги, мосты и крыши, превращая Милуоки в черно-белое кино с жителями-статистами. Странно, но именно зрелище мерно летящих хлопьев умиротворило растерянного капрала, как загипнотизировало. Запах готовящегося ужина, тепло, уют. И присутствие Дина в каждом уголке их совместного жилья.

Он не обратил внимания, что фильм сменился каким-то ненавязчивым ситкомом, в свою очередь перетекшим в отрывки представления Cirque du Soleil. Не заметил, что стрелки на циферблате отсчитывают шестой час, а город погрузился в вечерние сумерки. Он моментально насторожился, только когда в подъезде загудел лифт, и не ошибся – створки старенького Otis-а с негромким скрипом раскрылись в секции 8 этажа, а в замке на три оборота лязгнул тяжелый ключ. Рванул в коридор и наткнулся на майора, скинувшего с плеча рюкзак, чем-то грохнувший о ламинатное покрытие пола. Замер в арочном проеме, лихорадочно раздумывая, что сказать. Обычно он встречал Дина невесомым «Hi» и поцелуем, но сейчас, раздавленный трансформацией их общей бытности, растерялся. Никакие гребаные термины не в состоянии выразить, насколько неистовый шторм в нем буйствует. И он просто стоял в ожидании, пока Дин разуется и скинет незастегнутую куртку, из-под которой виднелась стандартная для него кипенно-белая футболка, влажная от воротника до пупка. Парень мысленно выматерился – накрутил себя, издергал до того, что забыл, как в прошлую субботу сам записывал любовника на профилактический осмотр к стоматологу, сверяясь со временем посещения Magnum Systems, спортивного зала, расположенного в соседнем квартале.

Дин, ревностно следивший за физической формой после болезни, посещал тренажерку дважды в неделю: упражнялся с гантелями, на станках, беговой дорожке, но без экстремизма – на подиумы «Олимпии» не стремился, считая поигрывание чрезмерно раздутыми банками бесполезной, недостойной мужчины возней. По утрам, следуя неизменной привычке, отжимался по сотне на одной руке. В сентябре, когда офицер пошел на поправку, а капрал еще числился в отстранении, они пробовали заниматься в зале вместе, но итог их занятий со спортом имел очень относительную связь. Кас работал на жиме штанги лежа, Дин, как и требуется по технике безопасности, стоял над ним, подстраховывал, если можно так назвать глиссирование плотоядным взглядом по четко пропечатанному рельефу пресса, ног и груди. Они, разгоряченные, потные и запыхавшиеся, ввалились в раздевалку, заперлись в одной из душевых кабинок. Не скрывали ни голосов, ни удовольствия, оповестив немногочисленных посетителей о своих развлечениях. Нет, завсегдатаи, знакомые и с Дином, и с его профессионально, на зависть любому боксеру поставленным апперкотом, отнеслись к их выходке толерантно, но Новак, заливаясь румянцем, решил, что раздельные тренировки продуктивнее.

Кастиэль повис на Винчестере, едва тот успел разогнуться. Сомкнул руки на его шее, часто дышал и помалкивал. Дин не сопротивлялся, не задавая глупых вопросов, и без объяснений понимая подоплеку любых его поступков. Осязал, что обстановка в квартире накалена, как в домне, заметил в идеальном порядке расставленные фотографии на полочке, улавливал аромат запекаемого мяса и предполагал, что рвение Новака с домашним хозяйством соотносится столь же опосредованно, как лошадь с паровым двигателем. Обнимал его, обескураженного и ошеломленного, хмурился, не находя слов утешения. Он, сунув ключ в замочную скважину, догадывался, что обнаружит Каса в состоянии полного морального опустошения, но, не будучи специалистом в подобных ситуациях, сам терялся. Дело другое, что для него их дальнейшее будущее не окрашивалось мрачными красками. Конечно он, черт возьми, ревновал и тревожился. Раскатывал варианты развития событий, как цветные шары на бильярде, не удовлетворялся ни одной из перспектив. Его раздражала необходимость общения Кастиэля с бывшей, в мгновение ока переквалифицировавшейся из пройденного этапа в константу, как раздражала собственная беспомощность.

Зима наносила Винчестеру удар за ударом, вынуждая выбирать – или он ломает партнера, делая его несчастным, или он ломает свои стереотипы, подстраиваясь под Каса и его проблемы. Казалось бы, ответ очевиден. Даже настолько эгоистичная и высокомерная скотина, как Дин, не способна причинить боль тому, кого бесконечно любит, и загвоздка лишь одна – идиотская манера Кастиэля перманентно жертвовать собой. Если ослабить ему поводок, он натворит дел. Вобьет в свою головенку какую-нибудь чушь… сломает жизни им обоим, а терять его майор не желал. Любой, мать её, ценой.

— Родной, от меня несет, как от горного козла, — негромко, с долей иронии усмехнулся офицер.

Он, уходя в полдень, оставил на тумбочке комплект сменной одежды – пришлось пренебречь душем и отправиться домой в насквозь промокших от пота тряпках. Однако капрала, кажется, стойкий запах соли и адреналина ни в малейшей степени не беспокоил. Напротив – он ни за что не признался бы – ему нравился купаж металла, гормонов и нот резковатого «Lacoste»: ром, кедр, сандаловое дерево. Он считал, что Дину новый парфюм подходит больше. Дин не противился и пользовался подарком, наслаждаясь его солнечным выражением лица.

— Ты был на приеме? — спросил Новак.

— Ага.

— Что сказал док?

— Трещал как сорока, — с легким презрением ответил Дин. — «Бла-бла-бла, увеличьте потребление кальция»… — передразнил он сухощавого стоматолога. После химиотерапии светлая эмаль потрескалась, зубы чувствительно реагировали на холодное-горячее, чуть крошилась кромка боковых резцов, что неудивительно – такой стресс для организма, как операция и токсичные вливания цитостатиков, критически сказывается на скелете. Винчестер до сих пор по сигналу напоминалки горстями принимает витамины.
— Я половину мимо ушей пропустил.

— Зато тренера ты внимательно слушаешь, — огрызнулся парень, заставив собеседника в изумлении вскинуть бровь.

В мелодичном теноре Каса прозвучала неприкрытая, абсолютно несвойственная ему агрессия. Мышцы торса напряжены, будто закаменевшие, жесты неестественные, слова отрывистые. Прячет глаза, дышит, как после стометровки спринтом. Цепляется за него с исступленным отчаянием, выпрашивая поддержки, но говорит зло и упрекает напрасно: «тренер» Дина – не более чем обычный физиотерапевт, визиты к которому назначены онкологом в рамках реабилитационного курса после вмешательства на открытом полушарии. Из песни не выкинешь, что развившаяся медуллобластома негативно отразилась на функции лицевого нерва, вестибулярном аппарате, мелкой моторике. В конце концов, Новак первый же и возмущается, если он наплевательски относится к посттерапевтическим процедурам.

— Ты чего дергаешься? — вкрадчиво поинтересовался майор, опалив мочку капрала выдохом. Тот завозился и попробовал отстраниться, но Дин не позволил, поймав крепким захватом.

— Ничего, — буркнул Кастиэль, убедившись, что его попытки сбежать успехом не увенчаются.

— Ты дрожишь, — мужчина зарылся носом в благоухающую фруктами макушку.

— Замерз, — упрямо возразил тот и вскинул локти, упираясь ими офицеру куда-то в живот.

Он отталкивал, хотя остервенело нуждался в утоляющих печали объятиях Дина. Изводился от неизученного, муторного ожидания, жаждая, чтобы рассыпающаяся серым пеплом зыбкая реальность вновь приобрела определенность и стабильность. Не мог достичь равновесия с собой и с привычным существованием, метался, сбитый с толку и раздавленный, между разрушительным вчера и сомнительным сегодня. Не осмеливался о чем-либо просить, желая требовать. Захлебывался в смятении, метался на ощупь, как внезапно ослепший в кромешном мраке. А Дин, наверное, интуитивно ощущал его щемяще-гадостное настроение. Явственно зрил подоплеку его эмоциональных перепадов, угадывал параболичную траекторию дьявольской карусели, свирепо швыряющей его возлюбленного в небо, чтобы спустя планковскую единицу размазать оземь. Не сумел бы выразить снизошедший инсайт во внятные предложения, но на инстинктах внемлил, что пресловутое решение, инициирующее их дальнейшую экзистенцию, необходимо принимать ему, а не Кастиэлю. Он старший в их взаимоотношениях, и дело не в возрастной амплитуде. Он ведущий, обязанный оберегать своего ведомого, заслонять его собой, прорубаясь сквозь шквалы калечащего космического ветра. Он привык к такой расстановке акцентов. Поставил Кастиэлю ультиматум, заставив и его смириться с этой аксиомой.

— Т-ш-ш… — шепнул он, шагнув к стене. Привалился к ней спиной и с усилием провел ладонями от поясницы к эстетичным лопаткам. Перебирал черные густые пряди, выцеловывая дорожку от покрытого испариной виска к челюсти. Прикусывал мраморно-светлую кожу над пульсирующей венкой у впадинки ключицы. Ловил его, как-то неправдоподобно, слишком вяло трепыхающегося. — Тише, маленький, не капризничай, — убаюкивал Дин, преодолевая сопротивление мягким напором. — Остынь, всё хорошо, — он обволакивал бархатистым баритоном, усыплял всклокоченное и перепуганное во всполошенной душе. Внутренне с нескрываемым самодовольством хмыкнул, когда Кас покорно прикрыл веки, скользнул под его футболку и, стянув, бросил её на полку.

Дин собирался подхватить его на руки и унести в спальню, на комфортную кровать, но парень не представил ему шанса на промедление. Он едва держался в вертикальном положении, наваливаясь на майора всем весом. Подставлялся под поспешную прелюдию, извивался тонкой гибкой веточкой. Стал пластичным и послушным, как разогретый пластилин, с восторгом принимал властный, бескомпромиссный натиск Винчестера, его непоколебимую уверенность в правильности происходящего. Впервые за два года их секс приобрел необычно-целительную подоплеку – никогда еще Дин не управлял партнером из более возвышенных побуждений, чем получение острого, как свежий чили, пикантно-волнующего, азартного, но примитивного насыщения плоти. Сейчас, болезненно стискивая стройную талию Кастиэля до темных пятен, он недвусмысленно напоминал ему, кто стоит у руля их маленькой, но сакрально непреложной семьи. Беспощадно вспарывая нежную кораллово-розовую слизистую, он оставлял на нем жестокие метки собственника, подтверждающие, в первую очередь, самому Кастиэлю, что он до конца эпох, пока не рассеются звезды на кварки, пока сама Вселенная не обратится в хладное царство тьмы и смерти, принадлежит Дину. И Кастиэль, уступчиво повинуясь авторитетно-категорическому приказу, озвученному циничным, едва ли не унизительным «Отсоси мне», встал на колени, чтобы ублажать свою тягу к зависимости, а не того, от кого он зависит. Взрывоопасная нитроглицериновая смесь.

Кас прочертил влажную дорожку от пупка к паху. Обхватил налившийся, в нетерпении подрагивающий член губами и, аккуратно сминая подобравшуюся мошонку, насадился почти до основания – насколько смог. Замер, собираясь ненадолго отстраниться. Почувствовал, как на шею упала рука, поднялась выше, на затылок. Дин толкнулся бедрами вперед, навстречу влажному жару, шумно выдохнув в фееричной завороженности. Парень, невзирая на то, что малейший его намек на недовольство осадил бы Винчестера в долю секунды, даже не пытался возмущаться или протестовать, ибо сознание, как он и мечтал, опустело после первого же откровенного прикосновения, а на место тянущей тоски влилось вожделение, слаще, чем всё, что он когда-либо с кем-либо испытывал. Поведение Дина мало походило на присущую ему заботливую, трепетную опеку: он втрахивался распираемым эрекцией, терпким от пота и смазки органом в умелый рот, постанывал и ронял оскорбительно-похабные одобрения. Снисходительно игнорировал скатившуюся по щеке Кастиэля слезу, проникал до глотки, подавляя рефлекс, эгоистично блаженствовал, за что партнер был ему безмерно благодарен. Он до помешательства желал подобного обращения, желал, чтобы Дин неопровержимо доказал ему, что способен думать за него, потому что ему самому подобная ноша оказалась не под силу. Он вымаливал катарсиса и безраздельно доверял. Принимал нарочитую развязность и наигранное пренебрежение с восхищением, параллельно убеждаясь в его неоспоримой глубокой привязанности. Вибрировал от греховной страсти, поскуливал и тлел в обольстительной порнографичности, вился вокруг сильных ног Дина, поглаживая чувствительное местечко под коленками, от чего тот жмурился и мурлыкал, как сытый кот на солнцепеке.

Повелительный рывок. Словно бесконечный, фантастический, пьянящий поцелуй, впрыскивающий в артерии вьюгу природной химии, магическое слияние, вскрывающее скрепы на сердце. Капрал ощутимо впечатался грудью в стену. Спустя мгновение округлую ложбинку тронули пальцы. Обвели мелко сокращающуюся от возбуждения звездочку входа, с поспешной торопливостью, граничащей с грубостью, раздвигая тугие мышцы. Средний и указательный, скользкие от слюны, углубились в горячую тесноту, привычно находя упругий орешек простаты. Несколько коротких, отрывистых касаний, рассылающих по молекулам детонацию похоти – Дин растягивал его с неприкрытой небрежностью, будто делал одолжение, причем себе, а не партнеру, что, по факту, недалеко от истины. Левая кисть поднялась по изящно прогнутому позвоночнику к шее, ерошила воронова крыла волосы. Винчестер свел её в кулак, зафиксировав свою чуткую на утехи жертву, заставил Кастиэля запрокинуть голову, осязать полную, безоговорочную беспомощность. Капитуляцию перед тем, кто для него превратился в бога – и Дина хмелило превосходство, отторгнутое по праву победителя. Новак ерзал по панели, выводя протяжные баллады упоения, чем лишь провоцировал Винчестера подойти к микроскопическим рамкам дозволенного столь близко, чтобы они навсегда стерлись из их крошечного, состоящего из ледников и вулканов мирка.

— Будет очень жестко, — рыкнул он, вжимаясь лобком в сочные ягодицы.

Дин подался вперед, жестоко вдалбливаясь до корня, впитал болезненно-сорванный крик. Накрыл припухшие и поблескивающие после минета губы ладонью, затыкая экспрессивный тенор, который так любил слушать. В нем восставал зверь, алкающий грызть и терзать добычу. Подстрекающий Дина на настоящее насилие, на стихийное бедствие, на полное подчинение человека, дорогого ему до самоотречения. Он тоже нервничал, гневался, а ныне, вынуждая Кастиэля вспомнить, что обладает им без остатка, и сам утешался осознанием беспредельного обладания. Успокаивал мятежную ревность и фальцетную панику, тормозя хищнические порывы, грозящие выплеснуться через край чаши терпения, отнюдь неглубокой для такой темпераментной личности, как Винчестер.

Он поддразнивал подушечкой мизинца бусинку потемневшего соска, оставлял засосы-укусы на спине. Отсчитывал рельефные кубики пресса. Спустился к паху, обводя средоточие неистовой исступленности по косточкам таза, но не касаясь налитого ствола. Щекотал сексуальные ямочки у крестца, оглаживал точеные изгибы. Толкался в невыносимо узкое отверстие медленно, преодолевая сопротивление гладких мускулов почти на сухую. В садистическом экстазе слизнул со щеки распаленного Кастиэля слезинку – горько-сладкую от боли, смешанной с ликованием воистину ангельской кротости. Кастиэль великолепен. Красив, вдохновенен и грациозен. Воплощение пассивности. Уступивший, плененный, порабощенный. Распятый на темной, оттеняющей мраморную белизну его прекрасного тела стене. Распутный и целомудренный. Отдающийся на милость завоевателя, и принимающий любую его, самую безумную прихоть. Дин не приверженец до приторности сладких вылизанных гламурных мальчиков – он испытывает остервенелую экзальтацию, именно добиваясь партнера. Сражаясь на равных, физически или ментально, но без достойного противника горизонтальное танго – не развлечение для двоих, а унылая мастурбация. Кастиэля приходится захватывать, оккупировать, заслуживать – лишь тогда малой раскрывается, позволяя себя брать.

— О, боже… — парень откинулся назад, распластываясь на широкой груди Дина. — Еще… — хныкнул он, впивая ногти в предплечье партнера до моментально посиневших полукруглых лунок. — Давай, Дин, еще, проклятье, трахни меня! — бесстыдно скулил Кас, захлебываясь в пароксизме сенситивной гармонии.

— Ты сучка все-таки. Маленькая стервозная сучка, — кривовато ухмыляясь, прокомментировал офицер, но принялся неспешно наращивать темп, потому что не умел отказывать его просьбам. Устроил руку на пульсирующий напряжением стояк, но не ласкал, а лишь прижал к плоскому животу, продлевая томительную экзекуцию неудовлетворенностью. Всаживался резко, с оттяжкой, под аккомпанемент коротких выдохов, резонирующих рокочущим животным рыком. Балансировал на обертонах стонов, так тщательно проглатываемых в так тщательно отрицаемом смущении. Уложил подбородок на сотрясающееся в мучительном голоде плечо и, с поощряющей, ядовито-нежащей издевкой, с горделивым надменным высокомерием шептал в ответ на всхлипы:
— Как же ты порочен, ангел мой. Любишь мой член?

— Я тебя люблю!

— Знаю, малыш, — веснушчатые щеки вспыхнули румянцем, а ореховая зелень блистала благоговейным счастьем. — Знаю…

И церемонная игра приняла облик сингулярности, вечно стремящейся к коллапсу и стабилизирующейся лишь мощью внешней гравитации. Замедлилось течение великой Леты вокруг них, сплетающихся в неделимый ослепляющий феномен чувств, недоступных осмыслению незрелым разумом. Они горят. Украшенная старыми рубцами и мозолями кисть, описывая по порозовевшему мрамору мазки ублажения, случайно обхватила горло, сдавливая кадык. Слегка недостаточно кислорода, обносит голову и долбит пульс в висках, но страха нет. Кастиэль не боялся заходящегося в квинтэссенции эйфорического саспенса самца, запросто способного свернуть ему шею на оргастическом пике. Он робел и терялся перед выдергивающей жилы, калечащей утратой, что пытала его с мига пробуждения нынешним днем. Но Дин никогда не причинит ему страданий, скорее, он причинит страдания себе. И Кастиэль, любимый любимым до священного поклонения, как небожитель, сошедший к нему прямо в объятия с сияющих Чертогов, только рядом с ним ощущал полную безопасность. Он выплескивал из легких шокирующее наслаждение, наделяя его, единственного, столь ничтожным и всеобъемлющим даром – доверием. Дин с пылом принимал. Обжигая слух раскаленными признаниями, вышвыривал их обоих в теплое море нирваны. Ловил хрупкое создание, бьющееся в невинном воодушевлении, улыбался в ответ на искренний эротичный крик. Отпускал себя в обволакивающий транс упоения, пачкая упругие ягодицы густым семенем. Кое-как оперся на стену локтем, с трудом уговаривая тело не падать.

— Кас, — пропихнул он сквозь голосовые связки. — Я рад, что тебе хорошо, но ты не мог бы?.. — мужчина чуть тряхнул левой конечностью, и капрал понял, что вцепился в предплечье ногтями, распоров до киновари. — Мне больно.

— Упс… — без тени раскаяния фыркнул Новак и разжал пальцы. — Пойдем в душ?

— Дай мне минутку, — кивнул Дин и ткнулся лбом куда-то в затылок партнеру. — Черт, да мне, оказывается, давно не семнадцать.

Отдышавшись, они нырнули под стегающие струи воды, смывая пот и секс. Кастиэль по-прежнему нервничал, хотя старания Винчестера явно не остались напрасными – он чуть подрасслабился, не шарахался, когда Дин касался его или пристально смотрел. Они не перебросились и словом, за исключением ерунды типа: «дай гель» или «брось полотенце». Собственно, Дина поведение малого не удивляло, он заранее предвидел, что так и произойдет. Прятал свои переживания, стремясь свести накал к минимуму: тяжёлого, длинного и, несомненно, неприятного обсуждения ситуации вечером не избежать, в свете чего офицеру не доставляло удовольствия видеть партнера взвинченным и гневным. А то, что Кастиэль гневался, ясно и без диплома психолога – во всяком случае, Дин на его месте однозначно лишился бы самообладания, а потому прилагал массу усилий, чтобы не доводить обстановку до терминальной стадии недомолвок. И, возможно, он преуспел бы, не зазвони вдруг у парня телефон.

Кас подхватил мобильный, с сердитой гримасой изучил номер респондента, закрылся в спальне. Общение шло на повышенных тонах – Дин не задавался целью подслушивать, но пару раз выхватывал долетающие из-за двух стен и гостиную возгласы. Хлопок дверью, дробный топот ног. Новак влетел в кухню, плюхнулся на стул между столом и стеной – любил там сидеть за едой или просто, чтобы подумать. Дин с подозрением покосился на него от мойки, флегматично покривился и вытащил с полки две чашки, немедленно наполнив их травяным чаем. Кас повел носом, нахмурился – в синей радужке мелькнуло раздражение, смешанное с сарказмом, причин которым Винчестер не находи