Химическое строение органических соединений

The Prodigy – Narayan
Metallica – Die, Die My Darling
The Pretty Reckless – My Medicine
Metallica – Loverman
Shinedown – Simple Man

К восьми утра в раздевалку специального отряда АРИСП при 151 противопожарном подразделении города Милуоки, штат Висконсин, ввалился худощавый брюнет в синих джинсах и измятой футболке, выглядывающей из-за отворота короткого пуховика серого цвета. Парень на ходу стянул шлем, грохнул им об металл шкафчика. Коллеги: Нитро, неразлучная парочка Твикс и Пророк созерцали капрала с явственным недоумением. Право, в настолько плачевном состоянии младшего сослуживца они еще никогда не видели, даже прошлой зимой. Черные волосы растрепаны и выпрашивают расчески, бледные, заросшие короткой щетиной щеки не отказались бы от бритвы, поникшие плечи. Уникальная радужка цвета застывающего свинца поблекла, параллельно с тем четко оттеняя чуть припухшие и воспалившиеся от недосыпа веки. Звеньевые с подозрением нахмурились и дружно шагнули к Кастиэлю. Обступили его кругом, но не решались что-то спрашивать, заметив, как мелко трясутся кончики его длинных тонких пальцев. С весны Принц категорически завязал с алкоголем, загулами по барам и с сигаретами на крыльце попадался крайне редко, поэтому логичный на первый взгляд вывод, что он неплохо провел минувший вечер, себя не оправдал. Новак, проигнорировав обеспокоенные взгляды товарищей, наспех переоблачился в серую униформу, попросил у капитана Донована наряд в гараж и смылся по месту распределения.

Достаточно сказать, что глаза у него покраснели не от бессонницы. Он, не дождавшись офицера домой к половине первого ночи, начал названивать ему на мобильный, но безуспешно. Первые четыре раза соединение пропускало десять-двенадцать гудков и обрывалось, выдав на экран смартфона короткое «нет ответа». На пятую попытку потрескивающий статикой эфир механически-бесстрастным женским голосом сообщил ему, что «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Винчестер к беседе с оскорбившим его любовником явно расположен не был, а Кастиэль до шести утра сидел на полу в темной спальне, рядом с кроватью, пялился в одну точку, не замечая, как по скулам к челюсти скатывается соленая влага и частой дробью впитывается в хлопок футболки. Из самоуничижительного транса, переполненного ментальными пощечинами и тщетным покаянием, его вывел пронзительный сигнал будильника, оповещающий о скором начале двадцатичетырехчасовой рабочей смены. Он, покачиваясь от усталости, едва успел принять душ и наспех одеться в первые попавшиеся на полке шмотки, в очередной раз вспомнив, что обычно Дин, ранняя пташка, складывал ему на подлокотник кресла аккуратно собранные вещи. Вчерашний лютый гнев истаял, оставив после себя выжженное пепелище страха и отчаяния – проклятье, он понятия не имел, сумеет ли вымолить у майора прощение. Бессильно удивлялся, как тот умудрился сохранить самообладание и не приложить его хорошенько. Реминисценциями в нейроны вплыл разговор двухлетней давности и сипловатый, чуть выше, чем у Дина, баритон Адама Миллигана, в своей обычной отрывистой манере заявившего ему, что тогда еще капитан «Тебя не тронет. Не сможет». Кастиэль в тот день не поверил Глобусу – слишком невероятным казались ему слова сержанта, раскрывающего рот в лишь исключительных случаях. Конечно. Ведь в ноябре 2009 он еще не знал, что Адам – сводный брат Дина по отцу.

Проверяя давление в пенобаках ОТС, собирая по салону сор и грязь с предыдущего выезда, с дотошностью отмывая лобовое стекло, парень мысленно отсутствовал в стенах расположения части. Он, не имея ни малейшего представления о путешествиях во времени, пребывал во вторнике, наложившем на его семейный быт жирный знак вопроса. И проблема не в том, что он окатил партнера ушатом мерзейших гадостей – в конце концов, некая доля нарциссизма, упрямства и снисходительности в Дине таки присутствует – проблема в том, что Кастиэль жестоко проехался по его ориентации и достоинству. Незаслуженными упреками он захлопнул перед собой дверь в душу возлюбленного, предал его доверие. А для столь ригидной личности, с трудом и опаской сходящейся с окружающими, единожды обмануться в близком человеке означает обмануться навсегда. Вновь и вновь, рефреном через секвенцию, Кас прокручивал брошенные в запале оскорбления. Искренне ошеломлялся, что смог придумать и озвучить подобное тому единственному, в ком заключается центр его крошечной вселенной. Утопал в метанойе, разбирал себя на шестеренки и винтики, выискивая, в каком углу притаилось зло, что побудило его оттолкнуть Дина. Дина, который защищал его, берег и поддерживал, не интересуясь, прав он или виноват. Он многое бы отдал за призрачный шанс всё исправить.

На ланч отряд собрался в комнате отдыха. Ребята, заметив, что Кастиэль, вопреки заведенной привычке, пришел без шедеврально-вкусных творений матери или загадочной новой подруги, да еще и отказался от доставки из кафе, опять попытались докопаться до причин его удрученного состояния, но предсказуемо не добились ни слова, кроме стандартного «всё в порядке». Отделавшись от сослуживцев, Новак вышел на крыльцо. Вынул сигареты и, прикурив, нашел в списке телефонных номеров имя Тины. Он не собирался выяснять отношения, просто хотел спросить, зачем она рассказала Элизабет о Тайлере. Бэт никогда не кричала на приемного сына, они впервые за долгие тринадцать лет поссорились – подростковые взбрыки Джеймса не в счет. Конечно, Гриссом знала массу крепких и вульгарных выражений: три вечера в неделю в портовой пивнушке, куда женщина от пронзительного безденежья устроилась официанткой, ей приходилось отшивать разного рода сброд, беседуя с ним на его диалектах. Однако за пределами дешевого бара – Джеймс, бывало, встречал её после работы – она изъяснялась исключительно грамотно и вежливо, будучи глубоко уверенной, что от подаваемого сыну примера зависит и его склад характера. Капрал, несмотря на то, что Бэт его действительно обидела, её не осуждал. Неприятно в один прекрасный день вдруг узнать, что драгоценное чадо, пестуемое и оберегаемое, превратилось в беспечного подонка, наплевавшего на собственного отпрыска, а усердия, направленные на то, чтобы вложить в ребенка благородство и честность, пропали даром. Тем более, учитывая отношение Элизабет к детям, её реакция становится если не простительной, то понятной, и сейчас Кастиэль расстраивался не столько из-за выволочки, сколько из-за того, что она невысокого о нем мнения.

Роджерс подняла трубку после первой строчки припева «Ayo Technology» – музыкальные вкусы Тины за последние без малого три года лучше не стали. Коротко поприветствовав подругу, Кас перешел к делу, ибо мило щебетать в данный момент он совершенно не склонен. Странно, они давно не виделись, не общались – Тина пропала из Глендэйла летом, не объясняя никому причин, порвала все связи и объявилась лишь в феврале 2010 – но будто плыли на одной волне, с полуслова улавливая настроение друг друга. Теперь-то Новак, естественно, вник в мотивы её спешного побега. Она избегала Джеймса, не хотела попадаться экс-бойфренду на глаза беременной или с сыном и, как только получила приличную должность, оформила ипотечный кредит на таунхаус в Саутгейте, использовав компенсацию муниципалитета в качестве первого взноса. Она становится весьма целеустремленной и самоотверженной, когда вобьет в свою головенку какую-нибудь дичь. Таю повезло с матерью.

— Джим, клянусь, я и не представляла, что она воспримет это так близко к сердцу! — оправдывалась Роджерс. — Но Милуоки – не Нью-Йорк. Рано или поздно, мы бы встретились.

— Почему ты не позвонила мне? — на сизом выдохе, с сокрушающей утомленностью спросил капрал. — Тин, ты не могла не понимать, что Бэт догадается. Он похож на меня, как две капли воды! — воскликнул он. А в мелодичном, чуть сиплом от дыма и холода теноре прозвучала некая… гордость?

— Я побоялась, — после долгой паузы ответила девушка. — Есть повод упрекнуть меня в бесцеремонности и надменности, в упрямстве, в легкомыслии. Но не в глупости, — подчеркнула она. — Ты шокирован, в смятении и наверняка гневаешься – на мать и на меня. На себя, наверное, учитывая твою страсть к альтруизму, — иронично фыркнула Тина. — Но послушай внимательно, Джимми-бой, я не хочу, чтобы ты был несчастен. Если Тайлер – глобальная боль в твоей заднице, я откажусь от поездки. Не хочу, чтобы ты считал меня беспринципной стервой, а Тая – обузой…

— Заткнись, — беззлобно обрубил Новак. Выщелкнул окурок в урну, потер пропахшей никотином ладонью лоб. — Ты же как-то справлялась без поддержки и помощи. Значит, и я справлюсь, потому что, при всем желании, не сумею вас обеспечивать. Устраивай карьеру, compañera. Yo me encargaré de Tyler, te lo prometo.

— А у тебя классный акцент, — хихикнула Тина, и лишь услышав её смешок, Кастиэль понял, что последнюю фразу произнес по-испански.

— Извини, — нахмурился он. — Я имел в виду…

— О, не надо! — досадливо протянула Роджерс. — Оставь мне мои заблуждения, а я помечтаю, что ты сделал мне комплимент.

Они попрощались. Джеймс постоял немного, переваривая услышанное от Тины, поколебался с минуту и вытащил еще одну сигарету. Заглянул в помятую пачку – надо бы пополнить запас. Клацнул зажигалкой, втягивая в легкие сизый дым. Исходя из лепета Роджерс, мать слетела с катушек, наткнувшись на Тину с ребенком в Саутгейт&Лумис Сентр Молл – через несколько дней Рождество, пятисоттысячное население Милуоки атакует крупнейшие коммерческие центры в поисках подарков и угощений на празднества. А так как Милуоки, без пригородных спутников занимает каких-то двести пятьдесят квадратных километров, действительно внушающих шопоголикам благоговейный трепет торговых комплексов здесь всего восемь. Элизабет и Тина вместе набегали на Саутгейт еще в те незапамятные времена, когда мать лелеяла мечты на скорое бракосочетание своего драгоценного чада с красавицей-мулаткой. Неудивительно, что спустя три года они пересеклись-таки в клятом супермаркете. Гриссом не глупа. Уникальная свинцово-синяя радужка, черные волосы и белая кожа, резко контрастирующая с молочно-шоколадной кожей Тины, в сочетании с тривиальным подсчетом, не оставили Бэт сомнений – перед ней её внук. Женщина, тщательно скрывая накатывающий гнев, потрепала задорному и смелому малышу щечку, вернулась домой и обрушила на сына град едких обвинений. Сочла, что тот смылся, когда узнал о беременности бывшей девушки. А он, чутко реагирующий на её настроение, перенял от Элизабет негатив и излил его на возлюбленного, отчаянно старавшегося сгладить углы.

Он не стал звонить матери. Просто не смог – слишком разбит и измотан, чтобы сохранять спокойствие и пытаться втолковать разъяренной леди, что не причастен к тем грехам, в которых она его упрекает. Покрутил смартфон в ладони, легким нажатием на сенсорный экран вывел список ранее набранных номеров. Двадцать восемь «Dean» сменилось на двадцать девять, но разговора не состоялось: вызываемый абонент по-прежнему не желал никого слышать. Дрожащей рукой парень опустил сотовый в широченный набедренный карман, в два глотка скурил крепчайший Camel, бросил поплавленный фильтр в урну. Зажмурился и двумя пальцами сдавил переносицу, чуть касаясь внутренних уголков век, длинно, судорожно выдохнул, силясь успокоиться. Помогало не то, чтобы. В висках гнусно долбила кровь, в горле застрял ком. Подташнивало слегка, что неудивительно – в последний раз он ел вчера, в два часа пополудни. Не спал ни минуты, а впереди еще девятнадцать часов рабочей смены. Надо бы подойти к старшине и, вкратце обрисовав ситуацию, попросить тылового назначения на случай выезда, ибо в подобном состоянии у капрала нет сил, чтобы качественно исполнять свои обязанности. Отправлять в пылающий периметр парамедика, едва держащегося на ногах, кощунство и преступление – от него, в конце концов, зависят чужие жизни и здоровье. Да, капитан наверняка отчитает его за небрежное отношение к службе, но уж лучше так, чем нести ответственность за чью-нибудь смерть.

Управление Федерального агентства за то время, пока капрал Новак числился в отстранении и проходил переподготовку в Кеноша, расформировало два из семи числящихся в боевом режиме звена АРИСП, обслуживающих северные, расположенные вокруг Великих озёр штаты: Миннеаполис, Висконсин, Иллинойс, Айова, Мичиган. На противопожарное бюро Мэдисон осталось два отряда – Бомани Като и Майкла Донована, приписанные к Милуоки. Оставшиеся три в постоянной ротации: их перебрасывают из подразделения в подразделение, растасовывают по другим отрядам. В общем, можно сказать, что у АРИСП-овцев Милуоки ежедневно дежурство, Донован прикрывает Като и наоборот, не расслабишься. Хотя, у специалистов аварийной разведки и спасения пожарных никогда не бывало легких обязанностей, как ни крути, север – наиболее нестабильная область Америки. Много промышленности: коммерческие энергопредприятия, рудодобыча, несколько металлургических и нефтеперегонных заводов, граница с Канадой. Регулярно всплывают какие-нибудь непредвиденные сложности. Даже на юге, где лесные пожары в несколько сотен гектаров – типичная ситуация, узконаправленных звеньев АРИПС всего шесть по линии от Калифорнии до Южной Каролины.

Нитро внимательно, с налетом неодобрительности выслушал объяснения осунувшегося подчиненного, не особенно поверив его сказочке о том, что тот якобы до утра пялился в какой-то маловразумительный сериал вроде «Star Trek: Enterprise», хлопнул его по плечу, заставив болезненно поморщиться, и выписал три наряда на гардероб – самый нелюбимый звеньевыми аспект работы, уход за спецоблачением. Новак не спорил. Смиренно покивал, поблагодарил и собрался в гараж – хлопот там вагон и маленькая тележка – однако командир его остановил и велел идти в комнату отдыха, немного поспать. Кастиэль пытался отбрехаться, в конце концов, тишина и безмолвие для него сейчас убийственно. Он с удовольствием присоединился бы к Пророку, поковырялся в двигателях, послушал байки, коих в запасе рыжего балагура и шутника навалом, но Донован остался непреклонен и отдал прямой приказ не мешаться у сослуживцев под ногами, «сомнамбула ты обшарашенная». У капрала на спор вышестоящим офицером просто не хватило ни решимости, ни упрямства. «Вчера» выпило его. Высушило до дна. А потому он покорно промычал «так точно, сэр» и потопал в небольшую каморку, где пожарные собирались в течение смены перекусить или тайком посмотреть запретный маленький телевизор.

Улегшись на диван, парень закинул руки под голову и прикрыл веки. В памяти немедленно всплыло лицо Дина – его сверкающие недоверчивой яростью и глубоким, разочарованным изумлением зеленые глаза, хищный прищур, агрессивный оскал. А в барабанных перепонках по сию пору гулким эхом ревербировал баритон, осекший гадкие, незаслуженные слова. Нет, Кас не мог отрубиться. Каждая клеточка его организма умоляла о сне, а каждая искра сути терзала рассудок. Он звенел. Глиссировал на повышение, как перетянутая струна, то и дело ёжился, ворочался, крутился на узком диванчике, не в силах найти удобное положение. Изводился, панически соображая, как быть – очевидно, чёрт побери, что он не уймется, пока не помирится с Винчестером, но как с ним помириться, если майор игнорирует телефон?!..

— Здорово, — поприветствовал кто-то. Новак повернулся к двери и наткнулся взглядом на заметно продрогшего Глобуса, стряхивавшего с рукавов комбинезона снег.

Адам, судя по всему, вернулся с полигона – обкатывал новый ОТС, неделю назад распределенный из Чикаго. Старший уоррен-офицер отвечает за снабжение, от него зависит работоспособность как экипировки коллег, так и снаряжения; любой поступающий в часть АРИСП апгрейд проходит через его тотальный контроль. Самая подходящая для него должность – он жуткий перфекционист, въедливый, вдумчивый, отчасти медлительный. Идеален для подобных функций, как, в принципе, и любой из отряда – лейтенант Лемон механик именно потому, что под его ведомством механизмы работают как часики; когда-то старший лейтенант Донован прекрасно ведет документацию именно потому, что под его ведомством никогда не сбоила логистика поставок. Лишнее доказательство того, насколько дальновиден бывший старшина Винчестер. Лишь двое из звена пришли после его отставки – Стив Ванделл и Пол Даттон, но и они отлично вписались в общий распорядок, отвечая за связь, расписание и прочую мелочь, неподъемную для одного и слишком плёвую для двоих.

— Привет, — капрал поднялся и сел, упираясь в колени локтями. Не то, чтобы он не рад обществу Миллигана – тот, как-никак, его без пяти минут родственник, да и вообще хороший, заслуживающий уважения человек. Дома, в кругу трепетно любимых братьев и друзей, Адам преображался. Некая присущая ему меланхоличность и угрюмость растворялись, являя миру улыбчивого и бестолкового балбеса, склонного к туповатым шуточкам и упрямству, в частности, в компании Дина – они… как отражения в кривом зеркале. Кас с Сэмом частенько посмеивались над их нелепыми пикировками.

— Где Дин? — в лоб рубанул Миллиган.

Адам всё утро обрывал Дину мобильник: майор еще в сентябре оповестил его о том, что Рождество семья с партнерами, плюс еще один друг – нейрохирург, вытащивший Дина с того света – отмечает в коттедже в Сассексе. Гэбриэля Энджелса Глобус не знал, но знал точно, что при встрече ему пару костей, обнимая, сломает. Дина Адам любил. Всерьёз, без ложной скромности, без застенчивости и условностей, без оглядки на сопливость испытываемых чувств. Он привязан к старшему брату так сильно, как только может привязаться младший. Да, они постоянно цапаются. Да, Миллигану регулярно и жестоко влетает по шее за излишнее любопытство или дурость. Да, Дин, в отличие от Адама, ведет себя куда сдержаннее. Но его шаблонная холодность, грубость и тяга к уединению – не более чем маска, Адам убежден наверняка. Глобус рос один. Он помнил Джона, но сейчас почти ненавидел свою память, потому что с ним отец… был другим. Не таким, как с Дином и Сэмом и, проклятье, он не мог взять в толк, почему человек, водивший его на бейсбол, пусть и раз в год, не водил на бейсбол других своих детей – тех, у кого никого не осталось, кроме него. И он не смел касаться этой темы с беседах с Дином, ощущая, что, невзирая на вскрывшуюся измену и отчужденность, Джон остался для офицера святыней, хоть тот и фыркал пренебрежительно, случайно обнаружив в хижине коробку с множеством родительских фотографий. Сам факт его рьяного сопротивления продаже загородного домика, явственно свидетельствовал о том, как дорого Дину всё, что так или иначе связано с грубоватым, отчужденным мужчиной, которого он никогда не называл папой.

Только отцом.

— Я не знаю, — честно ответил Новак. — Дин не ночевал дома, — уточнил он, заметив ошарашенный взгляд уоррен-офицера. — Мы очень сильно повздорили, — совсем тихо выдавил Кастиэль.

— По поводу?

Парень потер лицо ладонями. Тщательно подбирая слова, запинаясь, надолго замолкая и глотая окончания, теребя манжет униформы и хмурясь, монотонно говорил. Адам не мешал. Он, естественно, слегка ошеломлен новостью о ребенке, внезапно образовавшемся у партнера брата. И он, конечно, представлял масштабы сложностей, посыпавшихся на п а ру вместе с багажом прошлого. Миллиган старался внимать беспристрастно, не осуждая ни Кастиэля, ни Дина, которого он априори осуждать не имел права. Старался не принимать чью-либо сторону, ведь милые, бранясь, только тешатся – помирятся через пару дней и забудут, а он останется крайним – но когда капрал, не умаляя своей вины, в подробностях и красках начал рассказывать о непосредственно ссоре, скривился и свил руки на груди в замок. Мать твою, Новак. Так легко, в каких-то три фразы, вложить самые оскорбительные для старшего Винчестера упреки – надо иметь хренов талант.

«Строишь из себя эксперта» заставило Адама нервно прыснуть и покачать головой: ни один мужчина, находящийся в данный момент в расположении части, не знал о вредных и капризных детях столько, сколько Дин. Малыш-Сэм был тем еще мелким гаденышем, и оставался им ровно до тех пор, пока не застал восхитительную сцену – доведенный до белого каления Джон, без тормозов слетая с катушек от волнения за младшего сына, на две недели сбежавшего из дома в неизвестном направлении, в ярости выбивает из Дина остатки мозгов. Лишь после того, как Сэмми воочию убедился, что за любой его косяк попадает брату, перестал заниматься ерундой и взялся за учебу. «Хренов эгоманьяк» простегнул Миллигана по хребтине обжигающим поцелуем хлыста – он едва не подпрыгнул на месте и уставился на собеседника серо-стальными глазами, сверкающими наивно-обиженным негодованием. Упрекнуть Дина в эгоизме способен только тот, кто зрит на картонную маску. Буфер, изобретенный ранимым романтиком для защиты от чрезмерно напыщенных, обожающих вешать ярлыки ублюдков, в изобилии населяющих планету. Первое, что сообщил Дин новообретенному брату – цвет своей ориентации. С завуалированным агрессивным наездом, сквозь прищур, между глотками виски: «я гей». Не то, чтобы Адам не улавливал подобные шепотки по управлению, но в тот миг осязал, что Дин не просто ставит его перед фактом – он признается и хочет, чтобы его поняли, притом, что за непонимание может легко сломать челюсть. И так – во всём. Шиворот-навыворот. Утверждает – «мне наплевать». Живет так, будто он виноват во всех бедах мира, во всех погибших и во всех неспасенных.

«У тебя не предвидится сына» стало последней каплей. Адам поднялся, прошелся от стены к стене, чеканя шаг, как на плацу, заламывал пальцы, похрустывая фалангами. Замер. Повернулся к Кастиэлю, свел брови и, длинно выдохнув, произнёс:

— Не гони. Он в Сассексе, наверное, ныкается. Остынет через пару дней и простит, — презрительно хмыкнув, пообещал он. — Правда, знаешь, Принц… Сэм считает, что ты – худшее, что могло случиться с Дином, — усмехнулся офицер. — А я всегда говорил, что он просто ревнует, но сейчас… Я почти готов с ним согласиться.

20 декабря 2011, вторник

Громоздкий, неповоротливый, агрессивного дизайна Jeep, пружинисто подпрыгнув на кочке, влетел во двор вокруг небольшого коттеджа на территории национального парка штата Висконсин Лисбон Коммьюнити. Из-за руля неловко выпал широкоплечий светловолосый водитель в неподходящей для суровой погоды кожаной куртке и, прихрамывая, побрел к крыльцу. На полпути он остановился, подбросил пластмассовый брелок сигнализации от авто в грубой, покрытой белыми рубцами кисти, размахнулся и, не глядя, метнул его куда-то в сугробы. Скользнул затуманенным взглядом по кипенно-белому полотну, убеждаясь, что с наскока такую компактную вещицу однозначно не найдет, двинулся к входной двери. Кромка сувальдного на длинной ножке ключа в замочную скважину попала раза с пятого – пальцы с разбитыми фалангами тряслись столь часто, что металл выдавал скрежещущую дробь о стальную раму створки. Войдя, наконец, в холл, мужчина просто разжал хватку, позволяя громоздкой связке упасть на пол, прислонился к стене. Морщился, словно от сильнейшей боли, дышал часто и неровно.

Оттолкнувшись спустя пару минут от угла, стянул с себя куртку. Небрежно бросил её на полку для обуви. Наспех скинул, путаясь в шнурках, тяжелые армейские «Belleville». Чуть согнулся и, грузно топая, направился в гостиную. Повернулся в сторону бара, за толстой стеклянной дверцей которого гордо высилась бутылка двенадцатилетнего Chivas Regal, но лишь мимоходом, явно не намереваясь действительно выпить. Да и выглядел он для возлияний откровенно паршиво: на лбу, висках и над верхней губой едва заметная испарина, слизистая усыпана мелкими точками-ранками, в уголке рта клякса киновари. Тело от шеи до пяток колотило крупной судорогой. Трепетали, щедро втягивая воздух, ноздри ровного носа. Во внешнем уголке век справа собралась крошечная, сверкающая в тусклом свете лампы слезинка и немедленно впиталась в густые, слипшиеся трогательными стрелочками ресницы. Глаза сияли лихорадочно-нездоровым блеском. Цвет тонкого ободка радужки от зеленого ореха сгустился до грязно-оливкового и почти не различался на фоне огромных, бездонных, антрацитово-черных зрачков.

Да, Винчестер нынешним вечером определенно попал.

Звонко шлепая босыми стопами по паркету, майор добрался до небольшой уютной спальни. Посмотрел на двуспальную, аккуратно заправленную темно-серым бланкетом кровать, излишне широкую для того, чтобы спать на ней в одиночестве, но… «Но», блядь! Он тяжело, длинно выдохнул и повалился на жесткий ортопедический матрац, в полете изловчившись подставить левый бок. Лежал в кромешной темноте, сцепив челюсти до крошева от растекающегося по телу яда, подтачивающего молекулу за молекулой, поднимающегося от пупка к ребрам, к ключицам, вползающего по шее к затылку, грызущего рассудок остервенелым голодом. Жарко. Белая домашняя футболка – он никогда не выходил в таких на улицу, да ситуация беспрецедентная – чуть повлажнела на груди от пота, подстегивая жгучее желание скинуть ненавистную тряпку. Дин стоически терпел. Знал наверняка, что стоит лишь обнажить торс, и между чувствительной, вымаливающей прикосновений кожей и стеганой тканью покрывала не останется ничего, кроме агрессивно жалящих искр статики. Грубоватая нить будет нежно царапать пылающий внутренней деструктивной энергией эпидермис, задевать потемневшие от прилива крови ареолы сосков, раздражать гибкую талию и низ живота… И без того, чёрт возьми, достаточно «раздражённый».

Дин хотел секса. Проклятье, он охрененно хотел трахаться! Немедленно, сию секунду сорваться в Милуоки, ввалиться в квартиру, скрутить, хорошенько придушив, пополам строптивую сучку и жарить, пока у него мозги на место не встанут, а потом перевернуть и опять жарить, чтобы в полный блядский голос пощады вымаливал!.. Дин до грохота в ушах нуждался в долгом, исступленном, муторном, примитивном совокуплении, которое предсказуемо закончится вымученным постылым оргазмом. Нуждался столь неистово, что сейчас, не разбираясь и не поддаваясь ни рефлексии принципов, ни упрекам совести, тупо, с оттяжкой выебал бы первую попавшуюся в поле зрения задницу. И потому, со стопроцентной гарантией предполагая подобную блажь, избавился от брелка Jeep-а, ибо пока не настолько опустился, чтобы бежать к какой-нибудь дырке из-за того, что у его стервозного партнера начался долбаный ПМС. Никто, кроме него, не виноват в том, что он катается по холодной койке в пустой хижине посреди безразличной тайги, слетая с катушек от адского возбуждения, но опасаясь сунуть руку в штаны. Хах, если бы всё было так легко – подрочил и отпустило…

Он еще по ранней молодости уяснил, что унять взбесившееся либидо мастурбацией – дохлый номер. Рискнул единожды и стер до мозолей и член, и пятерню, но результата не добился. Спрыгнул со второго этажа отцовского дома, погнал к своему дружку в третьем часу, мать её, ночи. Загнул податливого паренька прямо на заднем дворе, как не спалились только. Денни тогда верещал сладко, как целка, а когда озверевший в восторге терминального доминирования Винчестер, еще не отметивший и семнадцати, властно накрыл ему рот и невольно нос ладонью, трепыхался стиснутым в кулаке мышонком, впивая зубы в грубую, пропахшую машинным маслом кожу, пока до крови не прокусил. И Дин тогда на рассвете кончал так роскошно-магически, что сумел запомнить Денни Эсмонда – единственного из дремучей череды парней, валявшихся в его койке, пока он «прогуливал» занятия в старшей школе.

Тот действительно заслуживал пары битов в базисной памяти: пластичный, раскрепощенный, любопытный до экспериментов. Не гомо, что наиболее эпохально – и натягивать на свой агрегат в лице Денни всё грёбаное гетеро доставляло Винчестеру круче, чем самые изощренные выкрутасы с позами, потому что сам он уже тогда принял свою бесповоротную причастность к «меньшинствам». О, его головокружительно до тошноты заводило вставлять маленькой порочной шлюхе. И предвкушать, как потом, лет через десять, повзрослевший Эсмонд вольется в струю среднего класса и начнет старательно доказывать окружающим, что категорически предпочитает женщин, а встретившись где-нибудь с Дином – США государство не настолько огромное – прятать бегающие глазки, краснеть и тайно передергивать под фантомные отголоски собственных похотливых криков. Реминисценциями переживать те непристойные мгновения, где он, стоя в doggy-style, прогнувшись в пояснице, сочно, с энтузиазмом давал обычному тогда вздорному сопляку из числа тех, с кем мамочки запрещают водиться своим оформившимся дочуркам.

Мужчина перекатился на спину и громко, с капризной истомой всхлипнул. Смаковать настолько убийственные в ослепляющем эротизме сцены давно истлевших дней было чистейшей ошибкой. В данный момент, когда каждый атом, составляющий Дина, вибрирует и раскатисто мечется, сбиваясь на истошный вой лютой неудовлетворённости, малейший сюжет, ассоциация, намёк на секс – миниатюрная казнь. Ему казалось, он горит. Плавится на медленном огне, вскипает и стекает конденсатом по стенам небольшой, но жестокой камеры. Ему казалось, он варится в мутно-белой воде постоянной температуры, не поднимающейся ни на градус, неторопливо вытягивающей из него соки, самую суть того, что он из себя представляет. Ему казалось, он тлеет. Как обугленная головня, сохранившая под толстым слоем исчернённых углей упрямый сердечник древесины, бесплодно сопротивляющийся бесстрастным оранжевым языкам стихии. Невыносимое состояние, и словами не передать, насколько оно близко к фатальному помешательству, в частности, в перспективе провести вот так, кувыркаясь по прямоугольнику 2,20 на 1,90 метра, несколько длинных-длинных часов, растянутых в лемнискату, пересыпаемую цинично-подробными кадрами с юности по сию пору просмотренной порнухи и развратно-реалистичных эпизодов буквально позавчерашних горизонтальных утех.

Где-то у лодыжек сформировалась титаническая конвульсия и сокрушительным поцелуем хлыста опалила покорное тело, пропоров от голеней к плечам мучительную полосу. Дина свило в тугую спираль – он скатался комочком в эмбриона и минутой спустя раскинулся по постели, сбивая бланкет и простыни под ним в бесформенную груду. На пах давило плотным денимом джинсов и металлом молнии, и мнилось, что по всей длине распираемого чудовищной эрекцией органа пропечаталась синяя полоса, но снять одежду означало подписать себе приговор – стоит только выпустить это из-под ткани, и останется пустить в висок медвежью картечь, чтобы не агонизировать. Раньше майору не приходилось тормозить свою искалеченную психику: потекшая крыша сообщала в извилины «свистать всех наверх!», гипоталамус последовательно впрыскивал в сосуды сначала конскую дозу адреналина, за ним ацетилхолина, дофамина, и – привет, дежурная детка на от полутора до трех с половиной часов дикого траха. А теперь он впервые познает поселившегося в черепе монстра на подлинный вкус и запах. На языке маслянистый миндаль. Обоняние щекочет фруктами…

Офицер примостился на подушки и оттер запястьем пот со лба и виска, бездумно уложил руку на грудь. Не заметил, как выгнулся чуть назад, запрокинул голову, открывая шею и подрагивающий кадык химерным губам. Исторг из переполненных легких раскаленный выдох. Сжались пальцы – слева комкали стеганый сатин, справа белый влажный от пряной соли трикотаж. Подушечки, будто смоченные в жидком пламени, выписывали у солнечного сплетения нерешительно-вкрадчивые абстракции, осторожно отсчитывали кубики рельефного пресса, обводили пупок, вынуждая клокочущие естественной химией сосуды шуметь приливами крови, а изнасилованные стагнацией полушария выписывать на внутренней стороне прикрытых век искушающие картины в стиле ню. Дин опомнился, лишь вжикнув металлическим замочком. И сразу же вжикнул вновь. Трясущаяся кисть описала дугу по жесткому поясу к заднему карману, выдернула из слоев джинсы невзрачный простенький Nokia и вслепую ткнула на кнопку быстрого дозвона. Наплевать, сколько пунктов шкалы самооценки с него собьет эта затея – он переживет.

— Оу, ну надо же! — озвучил динамик глубоким контральто. — Вечер добрый, майор, — насмешливо поздоровались из Милуоки.

— Эва… — пропихнул Дин сквозь голосовые связки. — Мне нужна твоя помощь.

— Секунду, — порывисто откликнулась женщина.

Что-то зашуршало, гулко стукнуло, резко заткнулся что-то вещающий на дальнем фоне телевизор. Уилсон с первой произнесенной им фонемы уловила, что подоплека разговора очень серьёзная. Винчестер никогда не звонит ей без причины: поздравляет с праздниками, не забывает о дне рождения, приглашает выпить в какое-нибудь милое местечко с живым блюзом. Предпочитает не тратить своё и её время на пустую трепотню ни о чём, его стандартная манера поведения. Но вот так, просить о чём-то, тем паче о конкретной помощи – нонсенс. Она неоднократно вдалбливала ему в череп, что он, по праву не только давнего пациента, но и хорошего друга, может при необходимости вытянуть её среди ночи из тёплой постели, но Дин ожидаемо не пользовался дарованной привилегией, хотя оснований имел более чем достаточно.

— Извини, — вернулась Уилсон. — Что случилось? — обеспокоенно спросила она.

— Меня сорвало, — признался мужчина. — Просто пиздец как…

Густой баритон вибрировал, рассыпаясь неизвестными обертонами, в растянутых медовой патокой слогах шептала распутная томность, в каждой выпетой ноте балансирующий на грани развязности плач. Беседа за какие-то несколько коротких реплик приобрела некий вульгарный оттенок. Эва вдруг почувствовала себя клиенткой одного из операторов службы фривольного интим-сервиса по телефону – и фантазия у неё, как у любой гуманитарно-развитой личности, очень богатая. Она никогда не слышала такого Дина. Яростного, властного, разбитого. Срывающегося на рявкающие приказы, присущие офицеру внутренних войск, обволакивающего лестью, так присущей знающему себе цену мужчине. Но никогда мурлыкающе-рычащего, словно огромная дикая пума, подкрадывающаяся на расстояние прыжка, чтобы накинуться и, прежде чем сожрать, всласть наиграться. Нестранно: они никогда не общались в период непосредственно приступов.

— Где и с кем ты?

— В Сассексе, один, — он зажмурился и в стотысячный раз велел извилинам не вырисовывать облик того, кого он сейчас хотел бы зреть рядом с собой. — Свалил сюда, когда почувствовал, что вот-вот накроет…

— Мне приехать? — перебила Эва. Сквозь радиоэфир донесся характерный щелчок зажигалки, и о микрофон фонило дымом. Дину казалось, он ощущает неприторный запах ванили и дорогого, хмельного табака.

— Если ты не хочешь, чтобы меня осудили лет на шесть за насильственные действия сексуального характера – не приближайся к хижине и на пушечный выстрел, — огрызнулся Винчестер и ткнулся в подушку, вскинув бедра и едва удерживаясь от порыва потереться пахом о приятно-жесткий матрац. — Эва, я бы кого угодно трахнул, лишь бы оно шевелилось! — выстонал майор. — Просто не встревай, — попросил он.

— Нет, — доктор потушила стянутую до фильтра сигарету. — Я неплохо знаю тебя и со стопроцентной гарантией предугадаю, что ты начнешь юлить, уходить от неудобных ответов, искусно и складно лгать мне, — припечатала она столь отчетливо, что у него чуть барабанные перепонки не лопнули. — А судя по частоте твоего тяжёлого дыхания, безошибочно предположу, что стадия аффекта критическая – стабильные судороги, туннельное зрение, навязчивая идея, — упрекнула Уилсон. — Дин… — с теплотой, присущей исключительно близким людям, вымолвила она. — Я прошу тебя, хотя раз за долбаные шесть лет – доверься мне. Облачи то, что с тобой происходит, в доходчивые термины и…

Майор держал сотовый немного дальше от ушной раковины – громкость и связь отличные, а корпус слегка нагревается, что релакса в процессе промывания содержимого костяного коробка, само собой, не добавляет. Дин не мог взять в толк, чего она от него столь упрямо добивается. Она воистину многие годы силится хакнуть центр управления его полетами, который и без того на соплях держится. Упёртая ведьма. Не у каждого самца такая воля, как у неё – стройной знойной дамочки с длинными светлыми волосами. Иногда на совместных прогулках он замечал, как свежий бриз с Мичиган ласково перебирал шелковистые глянцевые пряди, и в них явственно поигрывала платина. Красив