Проявления гордыни в жизни обыкновенного человека

150-й абзац:

Эта плотская гордость вот в каких действиях проявляется: в говорении ее бывает крикливость, в молчании – досадливость, при веселости громкий, разливающийся смех, в печали – бессмысленная пасмурность, при отвечании колкость, в речи легкость, слова как попало вырывающиеся без всякого участия сердца. Она не знает терпения, чужда любви, смела в нанесении оскорблений, малодушна – в перенесении их, тяжела на послушание, если не предваряет его ее собственное желание и воля, на увещания непреклонна, к отречению от своих волений не способна, к подчинению чужим крайне упорна, всегда усиливается поставить на своем решении, уступить же другому никогда согласна не бывает; и таким образом бывает, что, сделавшись неспособною принимать спасительные советы, она более верит своему мнению, чем рассуждению старцев.

Это яркий пример того, как проявляется гордыня в жизни обыкновенного человека. Но вряд ли кто из ныне живущих христиан весь этот перечень каким-то образом соотносит с гордостью: нет понимания того, что перечисленное в этом списке может являться признаком гордости.

Например, в молчании – досадливость. Когда мы молчим, нам бывает досадно, что все вокруг ходят, разговаривают, суетятся, мельтешат и ведут себя слишком громко. Когда что-то спрашивают, то нам кажется, что все кругом пристают сознательно со своими вопросами, нас мучает досада. В таком молчании нет радости, я расстроен тем, что живу, такой молчаливый, рядом с шумными, непоседливыми и крикливыми людьми.

Это гордыня, и суть ее такова: «Я не такой, как все, мне мешают жить так, как я хочу». Однако человек не так воспринимает свое досадливое молчание. Он внутренне говорит себе: «Они ведут себя неправильно, невоздержанно, не по-человечески. Они, как сороки, суетятся и мечутся. Они бессмысленные и глупые люди. И как мне не досадовать на то, что они рядом со мной живут? » Хожу и скорблю, что они такие пустые, глупые и несчастные люди. Мне кажется, что это вовсе даже и не гордыня, а подвиг, почти добродетель: я почти подвижник, почти как Ной и живу среди развращенного и строптивого народа. Мне кажется, что я похож на Христа, Который говорит: О, род неверный и развращенный! доколе буду с вами и буду терпеть вас? (Лк. 9, 41) Мы соотносим себя именно с этими словами.

Или другой пример: при отвечании колкость. Когда меня спрашивают о чем-то, я отвечаю так, чтобы уколоть: «Не понимаешь, что ли? Тебя не учили этому? Ты разве об этом не читал? Ты совсем не знаешь ничего? Ты где был, когда об этом говорили? Неужели ты не знаешь, как написано в Евангелии? » Мы стараемся укорить человека, показать ему, что он неуклюжий, никчемный, ничего не знающий и что нам приходится тратить свое драгоценное время на то, чтобы дать ему ответ, хотя он мог бы и сам до него додуматься.

Это гордыня: мы превозносимся над человеком, нам хочется его каким-то образом задеть, унизить, нам хочется потщеславиться, повеличаться над его унижением, незнанием и никчемностью. Мы же считаем это правдой. «Разве ты не мог это услышать, прочитать, посмотреть, узнать? » И эту правду мы сочетаем с остроумием, думая: «Ну да, уколол человека. Но я же правду сказал. Если он глупый неуч и лентяй, я так ему и говорю. Я лицемерить должен, что ли? » Опять получается подвиг. Я еще и не лицемер, я правду-матку режу. Ну, неприятно ему, а кому приятно? Естественно, не должно быть приятно. Вот я правду и произнес. Собственную грешность я готов исповедовать, но ничто не помешает мне уколоть другого человека.

Или, например, говорится о словах без сердца. Это случается, когда мы говорим без чувства, без любви, без молитвы, рассуждая о вещах праздных, ничего не стоящих или очень жестко говоря о болезненных вещах. Всякий раз мы оправдываем себя, что все это сентиментальность и чувствительность. Мы задаем вопрос: «Почему я должен жалеть? Ведь Страшный Суд никого не жалеет, а говорит правду. Ведь если я скажу человеку правду прежде Страшного Суда, то будет только лучше: у него появится шанс исправиться и покаяться». Человек, говорящий и думающий так, опять считает себя героем потому, что делает что-то, что повелено. На самом деле он далек от смирения и весь заражен гордостью. Очень часто мы не соотносим с гордыней те поступки, которые с ней соотносит преподобный Иоанн Кассиан.

У преподобного Иоанна Кассиана в 149-м слове есть небольшая иллюстрация:

Слышал я, что один из юных иноков, когда Авва укорял его, зачем он, оставив смирение, которое являл несколько времени по отречении от мира, начал надмеваться дьявольской гордостью, с крайним высокомерием ответил ему: разве я для того несколько времени смирял себя, чтобы навсегда быть подчиненным? – При этом столь необузданном и преступном ответе, старец так остолбенел от изумления, что речь его порвалась, как будто он услышал такие слова не от человека, а от самого древнего люцифера, и он ни одного звука не мог испустить из уст своих против такой дерзости, а только одни испускал из сердца воздыхания и стенания, молча повторяя в уме сказанное о Спасителе нашем: иже во образе Божии сый... смирил Себе, послушлив быв не на время (как говорит этот, одержимый дьявольским духом надмения), но даже до смерти» (Флп. 2, 6–8).

С этой гордыней, которая показана в небольшом 149-м слове, все становится лишним, никуда не годным, все отравлено и все разрушается, потому что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4, 6). Пока гордыня действует в человеке, невозможно чего-либо добиться.

Этот сюжет, показанный в 149-м абзаце, очень часто бывает в нашей жизни, когда человек спрашивает: «Почему я должен терпеть, почему я должен смиряться, когда он не прав? » Это возмущенное «почему» восстает против кого угодно: против супруга, начальствующих, учительствующих, государственной власти, церковной власти, Патриарха. Человеком движет желание возмущаться. Он уверен, что его возмущение правильно и что так и нужно себя вести.

Когда слышишь слова о священноначалии, о своих собственных начальниках, о супругах, просто диву даешься. В этот момент ты готов вместе с Иоанном Кассианом с такой же болью воскликнуть, будто ты не с человеком и тем более не с христианином разговариваешь, будто на тебя повеяло холодом какой-то несусветной гордыни. Вот до чего в конце концов доходит гордость.