 |
Основные метафорические архетипы
|
|
|
|
История поэзии знает и такие эпохи, в которые, напротив, ценились в первую очередь новаторская смелость и оригинальность, а традиционные поэтические средства воспринимались как «банальности» или «штампы». Но и в эти эпохи традиционные метафорические образы не исчезали, а подвергались значительной трансформации, делающей их обновленными до неузнаваемости. В. М. Жирмунский описал такую трансформацию на материале поэзии символистов, в частности, лирики Александра Блока: «Мы называем метафорой употребление слова в измененном значении (т. е., " в переносном смысле" ), основанное на сходстве. Так, звезды напоминают жемчуг; отсюда метафоры - " жемчужные звезды”, звезды - " жемчужины неба". Небо напоминает голубой свод, купол или чашу; обычные метафоры литературного языка - " небесный свод", " небосвод", " небесный купол"; более редкая, специально поэтическая метафора - " небесная чаша". Оба метафорических ряда могут вступить в соединение; тогда звездное небо становится - " жемчужной чашей". Такое метафорическое иносказание обладает способностью к дальнейшему самостоятельному развитию, следуя внутреннему имманентному закону самого поэтического образа. Если небо – жемчужная чаша, то чаша может быть наполнена " лазурным вином"; поэт, охваченный перед ночным небом волнением мистического чувства, общаясь с таинственной жизнью природы, - " из жемчужной чаши пьет лазурное вино". Последовательно развиваясь, метафорическое иносказание развертывается в самостоятельную тему целого стихотворения; в таких метафорических темах, из простого иносказательного эпитета или глагола, употребленного в переносном смысле (" жемчужные звезды" ), метафора становится как бы поэтической реальностью»[61].
|
|
|
Однако при всех множественных трансформациях традиционных метафорических значений, в европейской (в том числе и русской) поэтической культуре они группируются вокруг нескольких основных семантических архетипов, или кодов, сформировавшихся еще в фольклоре и литературе древности[62].
Первую группу семантических архетипов, уходящих корнями в мифопоэтические представления древних эпох, можно назвать « Природа и космос » (природный код). Сопоставления и отождествления человека с растениями, животными, светилами (солнце, луна, звезды), стихиями природы (ветер, огонь, вода, океан, море, река, погодные явления – дождь, снег, метель, гроза, и т. п. ). На таких сопоставлениях основывается фольклорная образность (в Главе четвертой мы будем подробно говорить о них в связи с развитием темы в форме параллелизма), но они так или иначе использовались на всех этапах литературного развития поэтами всех литературных направлений.
К этой же группе относятся и так называемые «календарные» метафоры – сопоставления человеческой жизни или душевных состояний с чередованием времен суток или времен года. «Природная» метафорика неоднократно описывалась в работах по исторической поэтике, в исследованиях риторических «общих мест», или «топосов» в европейской культуре, в фольклористике[63].
Вторую группу метафорических архетипов можно объединить под названием « Социальное. Эпическое» (эпический или социальный код). Метафоры, входящие в эту группу, очевидно, представляют собой «свернутые» сюжетные ситуации, зародившиеся в эпосе: битва (война, бой, боец, солдат, меч, стрела, поле брани, гром, кровь, огонь, победа, лавры, поражение, трубы, полководцы и т. п. ), странствие (дорога, путь, отъезд, возвращение, порог, ворота, вехи, путник, путешественник, «телега жизни», морское плавание, корабль, лодка и т. п. ), пир (питье вина, чаша, бокалы, застолье, еда, огонь, хмель, похмелье и др. ). К «социальным» метафорам могут быть отнесены и образы дома (кров, порог, стены, окно, строительство и т. д. ) с многообразными модификациями (например, храм).
|
|
|
Третья группа метафорических архетипов– «Земледелие»: посев, пашня, произрастание, созревание, жатва, сбор урожая, рождение, смерть, - занимает переходное место между природными и социальными семантическими рядами. К этому комплексу образов можно отнести и природные «календарные» метафоры: времена года, времена суток (весна, лето, осень, зима, утро, заря, рассвет, восход, день, полдень, сумерки, вечер, закат, ночь, полночь, тьма и т. д. ).
Столь же закономерно, при всем многообразии материала, можно выделить и типы обозначаемых объектов: человек, его внешность и душевные состояния (любовь, ненависть, радость, скорбь, тоска и т. п. ), жизнь, смерть.
Проблема происхождения и значения «социальных» и «земледельческих» метафор была поставлена в работах О. М. Фрейденберг[64]. Описанию отдельных метафор этого ряда посвящен целый ряд работ о поэтике жанров, исторической семантике[65]. Однако целостного и систематического описания метафорических архетипов до сих пор не существует. Жизнь каждого из этих семантических рядов, их эволюция на разных этапах культурного развития, представляет собой важную проблему для исторической поэтики.
Приведем лишь один пример. Для элегической поэтики весьма характерно сопоставление уходящей жизни с осенью в природе, с падением листьев, увядшими цветами и т. п. С таким же уподоблением мы встречаемся в известном стихотворении С. Есенина:
Отговорила роща золотая
Березовым веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник –
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.
Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветер вдаль.
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.
|
|
|
Не жаль мне лет, растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть.
Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава.
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
И если время, ветром разметая,
Сметет их все в один ненужный ком…
Скажите так… что роща золотая
Отговорила милым языком.
Стихотворение действительно использует привычный для элегии «природный» код, а также столь же традиционную метафору «жизнь – странствие». Однако, при всей традиционности таких уподоблений, стихотворение Есенина заметно отличается от элегии пушкинского времени. Как ни часты у Пушкина, Баратынского, Жуковского сравнения уходящей молодости с наступлением осени, но ни в одной из элегий начала XIX века мы не найдем упоминаний о березе, рябине, сирени («сиреневая цветь») или коноплянике. Поэтический мир этого времени видит «леса», «рощи», «деревья», но почти никогда не называет этих деревьев. Исключение составляют разве только дубы («дубравы»), ели и сосны. Видение поэта начала ХХ в. гораздо конкретнее и детальнее («рябиновые кисти»). Конечно, такое подробное «вещное» видение возникло не у одного Есенина, оно вызревало в течение всей второй половины XIX в. у таких разных и не похожих друг на друга поэтов, как Некрасов, Никитин, Фет и др. Именно это обновление «природного» кода делает возможным преодолеть привычные трафареты классического жанра элегии и дать ему новую жизнь.
|
|
|
