 |
X. Борьба с помыслами. Охранение себя от искушений дурного товарища, книги, зрелищ
|
|
|
|
Мы говорили о борьбе с помыслами, так сказать, механическим, внешним путем.
Отцы церкви, великие строители души в храме Богу, рекомендуют как лучший способ этой борьбы - постоянное сосредоточение мысли на предметах духовных.
Все почти наши душевные беды, по рассуждению аввы Серена, происходят от того, что мы не по нашей воле берем предметы для размышления, но возникающий в нас помысел бросает нас из стороны в сторону, словно буйный вихрь - опавший с дерева лист. Мы позволяем, чтобы мысль наша обнималась и питалась не светлыми и возвышенными образами, которые по самой своей природе должны выталкивать чуждый им темный помысл, а предметами недостойными, какие подсовывает нам враг.
"Наш ум до такой степени выскользает из нашей власти, что, когда мы хотим заставить его вспомнить о страхе Божием или принудить созерцать Божье величие, он тотчас, как раньше, устремляется в сторону, и мы не можем остановить его в этом постоянном колебании".
"Ум человеческий действует беспрерывно, его подвижность изумительна, и об этом говорит книга Премудрости: "Жилище тела давит на душу, несмотря на живость ее мысли". По натуре своей мысль не может оставаться праздной; она руководит телесными движениями, доставляя занятия для деятельности предметами, которые ее удерживают и останавливают; она по своей природной легкости прыгает с предмета на предмет; поэтому нужна долгая привычка, чтобы на опыте узнала, на каких предметах она должна останавливаться, чтобы заниматься ими без утомления и чтобы это занятие выpaботало в ней способность сосредоточиваться. Долго нужно работать над воспитанием ума, над приучением его постоянно жить в мире святых мыслей, образов. Это путь, на котором наша мысль, душа станет выше искушений, навеваемых врагом, и будет пребывать в этом устойчивом положении, которого она так пламенно жаждет...".
|
|
|
И отцы-подвижники достигали высочайших ступеней сосредоточения духа в одной мысли о Боге.
"Я, - рассказывает преп. Макарий Александрийский, - Палладия запер в келью и задвинул засов кельи, чтобы не быть вынужденным отвечать на какие бы то ни было вопросы, и, став на молитву, стал говорить своей душе: "Берегись, как бы не пришлось быть низверженной с неба. У тебя есть ангел, архангел, херувимы, серафимы и все небесные силы, у тебя твой Бог, Творец всего сущего. Не говори же об этом, не спускайся никогда ниже облаков и не уступай земным мыслям". И так стоял два дня, не давая места ни одному помыслу...".
Но такая отрешенность от всякого чуждого помысла, конечно, не в силах обычного человека среди мира.
"Я не был в силах долее удержать мысль мою в таком великом сосредоточении", - говорит и Макарий.
Поэтому возможнее постоянное хранение в уме некоторых идей, мешающих появлению злых помыслов.
Особенно часто рекомендует аскетика с этой целью памятование о смерти. "Помни последняя твоя - и никогда не согрешишь...". Носи всегда память о смерти. "Будем постоянно возбуждать себя памятью о смерти", - говорил ученикам преп. Пахомий. "Она поможет нам вознестись над землею, потушить в нашем сердце любовь к миру и обрести Бога. Будем живо представлять себе смерть, когда ложимся, будем рассуждать тогда сами с собою, будем убеждать тогда всякий член нашего тела. Пусть душа наша говорит им так: "Ноги, имеющие теперь возможность ходить, будьте всегда готовы водить нас к исполнению воли Божией, прежде чем смерть сделает вас недвижимыми. Руки, придет время, когда вы станете бессильны и не будете в состоянии работать; прежде, чем это случилось, пользуйтесь остающимся вам сроком, чтобы протягиваться и воздеваться к Богу в молитве. Тело, прежде чем мы разлучимся и ты обратишься в прах, будем вместе работать, чтобы сослужить Богу службу, которую мы ему обязаны. Действуй мужественно часто распростирайся перед Богом ниц. Давай мне в изобилии слезы. Подклонись под иго Христово. Помоги мне идти к Нему и спешить со святою радостью ко всему, что принадлежит к Его службе. Не думай ни отдыхать, ни пребывать в лени в этом мире из страха быть вверженным в вечное пламя".
|
|
|
И то же самое непрестанно повторяют другие подвижники.
Но память о смерти, по святым отцам, не есть постоянное представление вечных мук и страшного суда. Страх Божий - начало мудрости, но не рабский страх наказания. Памятование о смерти есть памятование о коротком сроке, данном нам для самосовершенствования, о близости отчета.
Страх Божий есть основанный на любви к Богу страх, как бы не украсть что из срока Господня на дела диавола и тьмы, а не боязнь одной кары за нарушение Божией воли.
К авве Сисою пришли три отшельника, чтобы получить назидание, и один из них сказал ему: "Отец, что сделать мне, чтобы избежать адского огня?" Он ему не ответил. "А я, отец, - подхватил другой, - чем могу избежать скрежета зубов и неумирающего червя адского?" Третий спросил: "А мне что делать? Меня охватывает смертельный ужас всякий раз, как я представляю себе тьму кромешную".
Тогда преподобный ему ответил: "Признаюсь вам, братья, и никогда не думал об этих вещах; и так как я знаю, что Бог полон благости, то я надеюсь, что он сжалится надо мной". Монахи, которые ожидали более прямого и пространного ответа, удалились, выражая некоторую печаль. Но святой не захотел отпустить их недовольными, позвал их и с великим смирением им сказал: "Блаженны вы, братья, и завидую я вашей добродетели; вы мне говорили об адских муках, и я понимаю, что вы так проникнуты мыслью о них, что они могут вам много помочь, чтобы избежать грехов. А я! Что делать мне с сердцем, столь бесчувственным, что я не думаю даже, чтобы после смерти было место казни, назначенное для злых... Эта бесчувственность, без сомнения, причина множества грехов моих".
|
|
|
Может быть грешный страх, когда учение о благодати Божией - о таинстве искупления заслоняется в человеке картиной вечной муки, ужасом перед наказанием.
Посмотрите на этих совопросников преп. Сисоя. Вместо благостного образа Христа, прощающего грешницу, вместо Лика Богоматери - ходатаицы, они все внимание останавливают на огне неугасимом, "черве неумирающем" и тьме кромешной.
Такой страх может удержать от греховного действия, но он не ведет за собой положительного сердечного добра - роста духа.
И вот авва Сисой внушает, что любовь к Богу представление о его благости, о Христовой жертве более способны двигать к добру, чем рабский страх.
"Переживая в душе вечную Пасху, полные радости спасения, мы легче избежим зла, чем в запуганности души".
Радостное постоянное памятование Светлого Христова Лика - вот средство постоянно быть на страже против "приражения" помыслов, против искушений.
Представьте себе на чужбине юношу, который носит и в душе и как-нибудь реально (в портрете) образ любимой невесты, любимой матери.
Будет ли он так податлив к соблазнам, так склонен к разгулу, искушениям женщины, как те, у кого нет таких воспоминаний? Конечно нет: образ матери охранит его от злого дела; образ невесты обережет его от грязного желания и мысли. Но так же и вдесятеро более охраняет душу Образ Чистейшего Распятого за наши грехи: если он заполняет мысль, где проникнуть нечистому помыслу; если он живет в сердце, может ли диавол зажечь там огонь греховного желания? Но само собой разумеется, не имея возможности уходить от впечатлений мира в затвор желаний, мы должны всячески убегать от условий, способных легко родить искушения.
Нужно прежде бегать, отстраняться дурного товарищества.
Человек необходимо носит печать того общества, среди которого вращается, и, в частности, подчиняется влиянию ближайшего круга своих "присных". Влияние это может быть благотворным и чистым, когда окружающие нас принадлежат к тем лучащимся людям, от которых (даже от наружного облика их) "струится сила душевного здоровья, бодрости и чистоты".
|
|
|
Но по общему правилу, окружающие нас - большею частью слуги, рабы и мученики мира, живущие его законом.
И потому всегда требуется бдительность в охранении себя от влияния мира через товарищество.
Само собою разумеется, что мы не можем брезгливо отстраняться от общения с людьми, которые могут быть в соблазне, и Господь Исус и ел, и пил с грешниками и мытарями.
Само по себе общение с людьми, "ходящими по неправде", хотя небезопасно, потому что мудрено не очерниться проходящим между угольями, но не влечет за собой необходимого заражения их грехом.
Св. Виталий мог еженощно ходить в веселый дом, и грязь его не приражалась к его чистой душе. Но это общение безопасно только тогда, когда человек решительно отмежевывает себя волей своей от совета нечестивых. Опасность дурного общества не столько в прямом заражении его духом, сколько в рабстве подражания тому кругу, среди которого вращаешься.
Отчего "православный" не смеет перекреститься на храм или входя в дом? Отчего человек в обществе часто пьет водку видимо с отвращением? Отчего потеря чистоты юношами часто совершается в компании?
Оттого, что слабая человеческая воля легко подчиняется воле общества, какое его окружает, не в силах по малодушию воли отделиться от общества. "Если бы мы довольствовались своими пороками - не многие были бы так порочны, как теперь", - говорит один мыслитель. Но нам своих пороков мало.
"С волками жить - по-волчьи выть...". Мы считаем для себя обязанностью примкнуть к порокам товарищества, чтобы не нарушать гармонии отношений, не вызвать насмешек с их стороны, чтобы вызвать их недорогую похвалу. Ради этого верующий стыдится своей веры и скрывает ее; мало того, в унисон с другими - смеется над тем, что еще свято для его души.
Из-за этого же малодушия, юноша позволяет товарищам вести себя, куда не хочет, и гибнет.... И пр., и пр. Из-за этого малодушия он соглашается с верой, нравственными взглядами большинства, хотя они ему противны.
Пройдут недели, месяцы - и он соединится с товарищами не только в делах, но и мыслях: чтобы оправдать себя в том, что сделал против совести насильно, сообразуясь веку сему, он переделает свою веру и совесть, заставит себя считать добром то, что вчера считал злом.
Общества и мира не избежишь, но нужно все же бегать тесного, обязующего сближения с людьми опасными или суметь воспитать себя - силу сопротивления моде, предрассудку, голосу общества, смелость отстаивать свою правду перед общим голосом мира.
|
|
|
Представим себе, что обычай мира требует от молодых людей такого поступка, который ясно идет вразрез с заповедями Божиими, вразрез с завещанием родителей. В таких-то случаях часто приходится одному выступать против своих друзей и товарищей.
Со всех сторон раздается: "Он держится за юбку своей матери", - и насмешки так и сыплются на него отовсюду.
Но тот в таком случае должен мужественно ответить: "Да, я свято чту поучения и наставления моей матери. То, чего вы от меня требуете, я не считаю за правду, и я буду всегда, насколько смогу, стоять за справедливость". И если ему придется одному идти против всех - пусть он будет тверд.
Но может быть, кто-нибудь на это возразит: "Нельзя уйти от людей. Не могу я разорвать с окружающей средой. Я ведь смогу уйти, когда дело зайдет слишком далеко".
Увы, и в сказке многие думали, что они могут пройти между мешками углей и не запачкаться, но не прошел ни один.
"Однако что я поделаю: известных уступок большинству требует мир и приличия общества, а уйти из него нельзя".
Можно и должно, когда "угли пачкаются".
"Мне раз пришлось выйти из-за стола и уйти, - рассказывает Мооди. - Я был приглашен к ужину, где подали семь различных сортов вин и других спиртных напитков. Один молодой гость заставлял молодую даму пить до тех пор, пока лицо ее не сделалось совсем красное. Я поднялся и ушел из дому. Я понял, что здесь мне было не место. Мой поступок был противен светским приличиям и обычаям, он служил им упреком. Наша прямая обязанность действовать против обычаев мира, раз они уклоняются от истины. Во всех домах, однако, принимали меня после этого за невежу и за человека, не знающего приличий. Но я знал, что Христос требовал от меня не того, что мир".
Следует избегать дурной книги. Есть книги, страницы которых отравлены. И, может быть, особенно много появилось их в наши дни: сколько их, одурманивающих поэм, воспевающих красоту самоубийства; сколько стараний доказать, что человек - зверь, и жизнь его должна быть "бесстыдной и нагой" - жизнью зверя.
Опять говорю: нет и не может быть книги по существу - сама в себе - вредной.
Чистая душа, огражденная постоянной памятью о мирах чистейших, о Христе и Деве Пречистой, не примет грязи; тогда как грязное воображение - соблазнится и некоторыми страницами Библии и даже Сикстинской Богоматерью.
Богоматерь не захотела войти к Кириаку (Пролог, 2 окт.) не потому, что в его книгах оказались места еретики Нестория (такие места были, конечно, например, у обличителя Нестория - Кирилла Александрийского), а потому, что Кириак, очевидно, или имел сочувствие к этим хулениям врага Богоматери, или, по крайней мере, не принимал мер, чтобы они не соблазняли немощных.
Опасность книги - в нашем отношении к ней.
Яд может быть врачебным веществом, если им пользуются, умея выделять его врачующие элементы, и уничтожают вредное действие остальных. Мы часто к книге обращаемся чуть не сознательно за ядом.
Мы набрасываемся на сенсационную книгу, большею частью разрушительного свойства, и жадно глотаем самое острое и резкое, как пьяница пьет вино. Если книга разрушает веру, мы иногда точно с радостью приветствуем ее выводы, принимаем их как нечто бесспорное и не ищем иной книги, которая могла бы подорвать вору в первую.
Если книга разрушает наши нравственные идеалы, мы с особенным вниманием останавливаемся на этих ее частях, как на откровении.
Наша вера, наши идеалы, нравственные взгляды часто так неустойчивы, нам так хочется отделаться от них, как от лишнего бремени, что мы приветствуем злую книгу, как освободителя, отдаваясь в ее волю.
Этим объясняется успех "Саниных" и Геккелей (в его популярных книгах); скрытое желание дать свободу живущему в нас зверю, желание отделаться от Бога и долга заставляет торопливо пить из отравленной книги яд и только яд, чтобы оправдать пути спои. Мы смакуем овеянные ароматом разврата страницы, ищем их, и в конце концов, даже к Библии не можем подойти без грязной мысли и чувства.
Очевидно, что такое пользование книгой - преступление; это - рабство для духа, когда мы принимаем за истину то, что льстит капризам нашей воли.
Это - разврат, когда от книги мы ждем щекотания нервов, "мысленного греха".
И если мы не свободны от такого рабства книги, если мы не господа своего разума и чувства и позволяем себе по течению идти за всяким призывом книги, - мы должны тщательно бегать опасной книги: грех играть с огнем и глотать "яда на пробу". Это - самоубийство духа.
Следует окружить себя книгами - друзьями, книгами признанной чистоты и правды с книгой книг - Евангелием - во главе.
Воспитывать упрямство чувства и разума, чтобы разум и чувство не отдавались в пленение случайной чужой мысли.
Воспитывать чистоту сердца и совести, при которых душа инстинктивно чувствует и отталкивает ложь. Всякую мысль, смущающую совесть, проверять своим разумом и чужой мыслью.
И тогда станет полезна всякая книга, и всякую книгу можно читать, только поучаясь, а не соблазняясь.
Но пока этой силы нет, лучше, повторяем, избегать книги опасной, модной, соблазняющей, не делать душу игрушкой чужой остроумной игры с истиной.
Нужно бегать соблазняющих удовольствий.
Развлечения не вредны человеку и не грешны сами по себе. Даже Антоний Великий, славнейший из подвижников Фиваиды, иногда вел "веселую" беседу с иноками - веселую, т.е. простую, вне вопросов аскетического подвига и Богопознания. И когда его упрекнул за это один охотник, он дал ему такой урок:
- Возьми стрелу и натяни тетиву.
Тот исполнил.
- Натяни туже.
Тот повиновался.
- Еще туже.
- Нельзя: лук лопнет.
- Да, - сказал преподобный. - То же нужно иметь в виду в деле служения Богу. Нельзя напрягать силы духа выше меры. Иногда нужно и отдыхать.
Но в области развлечений нужна большая осторожность Возьмем, например, зрелища.
Всякую книгу человек может оставить; каждую злую мысль книги он может оценить и взвесить.
У него всегда есть возможность анализа и критики. По отношению к беседе у человека есть право спора, оспаривания опасного злого мнения.
Перед зрелищем (если человек не в силах прервать его, уйти) мы бессильны. В представлении, песне, монологе идеи быстро и безудержно развиваются перед нами с огнем яркого вдохновения. То же - в картине, рисунке и пр. Для анализа нет времени - наше чувство и воля властно захватывается чужой волей, проповедью зрелища.
Мы можем бороться с впечатлением после, но это уже не то: впечатление владело нами несколько минут и отложило свой яд, дало свой опасный осадок.
Это обязывает нас втрое внимательнее относиться к оценке удовольствий и зрелища.
Когда-то я рассказывал следующий случай: одна женщина спрашивала знаменитого английского проповедника Мооди:
- Друг спасения или враг - театр? Можно ли его посещать?
- Если в действительности будете истинной христианкой и в театр пойдете с благословением Божиим, то можете посещать его, сколько вам будет угодно.- Вот ответ Мооди.
- Я очень радуюсь, что вы не так узко смотрите, как многие другие.
Собеседница обрадовалась сердцем при мысли, что она одновременно может быть христианкой и посещать театр. При прощании Мооди прибавил:
- Если вы можете идти в театр во славу Божию, то идите, но только если вы твердо уверены, что делаете это во славу Божию. Если вы истинная христианка, то ваша единственная радость должна быть в сознании, что вы делаете то, что угодно Господу.
- Немного времени спустя, - предоставим слово самому Мооди, - эта женщина снова приходит ко мне.
- Господин Мооди, - сказала она, - теперь вопрос о театре стал для меня совсем ясен. Несколько дней тому назад я снова была там. У нас в доме были гости, и муж мой пожелал, чтобы я вместе с ними отправилась в театр. Мы поехали. Когда подняли занавес, мне все стало ясно. "Здесь не место мне, это ужасно", - сказала я мужу. "Я не могу здесь оставаться, я должна идти домой".
Мы подписались под этим советом Мооди, смысл которого тот, что и театр удовольствие, к которому нельзя идти вместе с Христом; удовольствие только для тех, кто не довольствуется радостью пребывания в Боге.
Теперь я, пожалуй, готов допустить, что могут быть зрелища, где мы можем быть с Христом - зрелища положительно чистые, поднимающие души и потому безусловно допустимые.
Были же и в древности мистерии - глубокие, возвышающие представления, часто сближавшиеся даже с богослужением, так называемые "действа", например.
Но оставим даже и эти зрелища: всякое изображение жизни, не льстящее страстям, а проповедующее вечные начала правды, не может считаться вредным и греховным.
Но при этом правило останется правилом: удовольствие отдыха, например, прогулка, не должно мешать делам более серьезным.
Зрелища?.. Законны все-таки только те, куда можно идти с Христом, которые не могут родить злой мысли и чувства.
|
|
|
