 |
XVI. Добродетели общежития. Честность
|
|
|
|
С правдивостью как общественной добродетелью тесно связана честность.
Честность - это та же правдивость в действии. По обычному словоупотреблению, честный человек это тот, кто не возьмет чужого; кто, давши слово, держится его; кто, взявши что-нибудь взаймы, в долг, исправно возвратит, что взял; тот, кто не способен к прямому плутовству, открытому обману и т.д.
Добродетель честности настолько необходима в делах общежития, насколько важна для порядка жизни; нечестность (явная) пятнается, как великий общественный грех и вызывает суровое осуждение со стороны общественного суда (и иногда и суда уголовного). Человек нечестный не может жить среди общества: он необходимо будет в нем отверженцем и парией. Поэтому нечестных в указанном смысле немного, и я не удивился бы, если бы мои читатели отложили эту статью с негодованием оскорбленных.
"Все знают, что такое честность, и этому нечего учить!".
Но не слишком ли просто понимаем мы честность? Думается, что честность нашего общества - весьма подозрительная честность; и если даже она нечто ценное в глазах общества, то едва ли это не дутая ценность, ничтожная в очах Божьих.
Честны ли мы даже в отношениях к Богу? Нет. Я не о том говорю, что мы не исполняем Господней воли. Мы, Его слуги, неисправно творим дело, на какое поставлены: это само собою разумеется. Но этого мало: мы в отношениях к Вечной Правде ведем своего рода конторские книги и ведем их нечестно. Почему совесть наша часто представляет нам отношения к Богу достаточно добрыми? Отчего у нас слабо сознание виновности перед Богом за наши деяния именно по отношению к Личности Бога? А потому, что показания нашей конторской книги ложны и мы стараемся уверить себя, что "книга" говорит правду. Богач-фарисей отдает 10% Богу и ближним. Он считает, что имеет право на вход в Царство Небесное. Он добровольно отдает 10%, когда прочие блудники, тати, мытари не дают ничего: ни молитвы, ни поста, ни милостыни. Он не хочет знать, что все "его" - принадлежит Господу, что Он требует не процентной милостыни, а "сердца человека", всего и до конца, любви полной, не знающей "своих". Уплачивая ничтожную часть долга, фарисей гордо думает, что он дает Богу в долг и ждет награды сторицею. Он спокоен: его счета говорят об активе, когда на нем долг; нечестно ведущиеся книги совести усыпляют совесть.
|
|
|
"Но, позвольте, - остановят меня, - где же здесь нечестность? Здесь - недостаток любви, но нет нечестности. И Сам Господь не требует всего: ни всего достояния, ни полной меры дел любви и преданности Ему, ни полной отдачи себя молитве и подвигу. Это уже высшее совершенство, а в очах Божиих имеет цену всякий дар, вырванный нами у нашего эгоизма".
Да... это верно. Но наши дела имеют цену, только пока не подводим им итоги и не вписываем в конторские книги для состязания с Богом.
Может быть, богатый юноша, "отошедший от господа", потому что не мог исполнить Его требования отдать все, с этой минуты встал на дорогу истинного, хотя не совершенного, добра. - Отдай все, - говорит Господь.
Юноша, огорченный, отходит: он не может, и сознается, что не может. Но прежняя его десятина не кажется ему заслугой. Он понимает, что нужно бы иное самоотречение, полное побеждение эгоизма, но не может победить себя. Отныне его десятина, которая может стать пятой, четвертой, - уплата долга, с любовью примет ее Господь.
Далее, эта десятина была не на подобающем месте в оценке совести и не приближала к Богу, а удаляла от Него. И потому-то утверждаем мы, что наши дела - нечестный обман: мы ложно записываем их в конторские книги, как заслугу. А отсюда - наше движенье к добру так слабо и нерешительно, нам непонятны размеры долга, какие мы должны уплатить; у нас нет сознания обязанности всю жизнь отдать расплате всегда неоплатного долга. Мы сказали об одном виде самообмана, являющегося попыткой обмануть Бога.
|
|
|
Другие ведут свои книги еще страннее и нечестнее.
"Кто не знает людей, которые из процентов от незаконных барышей хотят купить себе Царство Божие", - говорит один епископ.
Да таких много. Мало ли людей, которые, приобретая и рубли, и тысячи неправдой, обманом, ложью или кражей чужого труда, несут тысячи от десятков тысяч Богу, и тоже вносят жертву свою.
Третьи, и их большинство, не считают себя кредиторами Господа Бога, однако снова основывают надежды свои на балансе книг своей совести. Они подсчитывают свои посты, говения, молитвы, посещения храма. И вписывают их в своих книгах, требуют, чтобы ради полноты этих страниц, им зачли пустоту страниц, где должны быть: "дела".
Длинные счета маленьких дел, добрых дел привычки и традиции, наполняют их счетные книги, вызывая иногда тот же гордый успокоительный ответ на вопросы совести: однако мой актив не беден... мне есть что предъявить на Суде Божием...
Они не замечают, что платят фальшивой или краденой монетой; что только льстят Богу, принося Ему фимиам и воруя у Него свою душу. От них требуются: любовь, созидание Царства Божия, воспитание в себе Образа Божия, чистоты сердца, воля, преданная Богу, труд для ближнего, милость чистая - они хотят откупиться взяткой фальшивой внешней праведности. Но если мы даже с Богом лукавим и подделываем счета, то какая речь может быть о нашей честности по отношению к людям. Честность здесь едва ли не выражается, говоря вульгарно, тем, что мы не берем платков из чужих карманов.
Люди с детства приучаются понимать честность своеобразно. Не приготовить урока в школе, конечно, нечестно: это ложь, это нарушение договора отношений между учеником и школой. Но кто сознает эту неисправность, как нечестную и упустит случай не учить, если есть твердая уверенность, что не спросят. Семья и не думает осветить неаккуратность, как нечестность: "Стоит ли заниматься такой мелочью". Слуги и господа, хозяева и рабочие? Их отношения очень часто честны только внешне, и ничего, кроме этой внешней честности, не требует наша совесть. Разве редки случаи, когда доход с предприятия превышает установленные нормы процента с капитала (если считать их честными) и нормы оплаты распорядительств? И, однако, это не влечет улучшения положения рабочих.
|
|
|
"Им платят по договору, чего же больше?"
Но это - честность лжецов.
А рабочий и слуга? Не считает ли он допустимым, чуть не обязательным, утаить часть рабочего времени; сделать известную часть труда халатнее, чем обязан. Он ссылается на нечестность платы, но он принял договор, и чужая недобросовестность не делает честной его нечестность.
Нечестность введена даже в принцип в одной области жизни - торговле (и, что в сущности то же, в промышленности). Еще Посошков обвинял русских купцов своего времени в нечестности веса, мер и цен. Очень может быть, честность многих торговцев нашего времени уже не допускает обмана на весе и мере. Но вот даже в наши дни, печальные дни войны. Война общественное зло, затрагивающее всех и прежде всего нищету, голытьбу, и без того голую и еще более обнищавшую от падения заработков, иногда от потери кормильца. И, однако, повышаются цены на предметы первой необходимости, и это не по действительным причинам удорожания самого продукта, его недостатка, а искусственно, хищничеством людей, может быть, жертвующим тысячи на нужды войны. А бумажные сапоги наших солдат, в прошлом; гнилой хлеб тех, кто на войне клал за ближних души свои. Люди должностные и ученые идут на опасность и смерть, но кто из них откажется от повышенного содержания, от чрезмерной оплаты своего труда?
Писатели, которые служат обществу пером и словом, воспитывают на своей проповеди целые поколения, говорят ли они всю правду, все, что диктует им совесть? Не скрывают ли часть истины из боязни не угодить вкусу читателей и желаниям сильных? Нет, честность подлинная, глубокая, истинная далеко не часта.
|
|
|
Есть честность и честность.
В одной стране чрезвычайной редкостью является кража. За первое воровство там, и не так давно, рубили правую руку. Но главное - жители той страны решительно изгоняли вора из своей среды, признавали такого "отлученным" - отверженным.
Для него закрыты все двери: ему не дадут даже милостыни; его никто не проводит до гроба после смерти. Что удивительно, что честность здесь органическое свойство нации: от поколения к поколению переходит отвращение к обману или воровству. Но где основы этой честности? Она держится на почти физическом, привитом страхе перед преступлением в виду суровой "казни", какую оно влечет. Иное дело - честность, рожденная любовью к ближнему, уважением к нему и его интересам; честность, возникшая из абсолютного уважения к началу правды. Наша честность большею частью первого рода и не удивительно, что внешняя честность скрывает внутреннюю ложь.
"Обман и надувательство в торговле являются не исключением, а правилом. Подделкою отравляем мы наши съестные продукты; мы отравляем даже свой аптекарский товар, подмешивая в него более дешевые ингредиенты. Мы продаем изделия из наклеенного дерева за изделия из цельного. Мы продаем старое сукно, переделанное из шерстяного тряпья, за новое. Мы строим жалкие сараи из плохого кирпича, скверного цемента и сырого леса и называем их домами. Мы грабим и надуваем друг друга всюду, где только можно: и в торговле, и в делах, и все мы до того заняты собственною наживою, что нам некогда протестовать даже против наиболее явного мошенничества и мы утешаем себя тем, что сами, в свою очередь, спешим надуть кого-нибудь другого...".
Это говорилось одним писателем о стране далекой от нас. Об этой же стране, о бесчестности ее промышленности есть целая потрясающая книга, рисующая "поток фальсификации" (Синклер. "Дебри").
"На равнинах (Америки) продается мясо больного скота, зараженное смертельными ядами и сельские хозяева радуются чахотке коров потому, что они от чахотки жиреют. Делают консервы из дичи и ветчины, где дичь и ветчину заменяют химически крашенные рубцы и хрящевые отбросы бычачьей глотки; разумеется, мясо больных лошадей, продающихся на удобрение, идет в препараты, какими питается бедное население. Создается, своего рода алхимия созидания питательных веществ, созданных для отравления. И это везде, во всех проявлениях жизни: раздевают фальсификацией материи и обуви, кого нужно одеть. Подделывают даже жилища...".
Первый писатель, цитированный нами выше, рассуждая об этом упадке морали, пророчит стране гибель, разложение, гражданскую смерть. Но, конечно, того же потока фальсификации не чужды и другие страны, и наша земля. Не без основания говорят, что недалек день, когда не будет ни фунта настоящего масла, ни крынки молока. Уже и теперь цезерин заменяет чистый воск в церквах (казенных) и продукты нефти коптят иконы вместо оливкогого масла.
|
|
|
Подделывают (повторим) для Бога, чего же стыдиться подделывать для людей!
Но исход такого упадка честности понятен: бесчестность быта развращает совесть общества, убивает доверие человека к человеку, класса к классу, нации к нации, необходимо родит и кровавые войны, и кровавые "Лены", и сотни семейных трагедий. И это главное "вырождение человека", потеря человечеством предназначенного к преобразованию по Образу Бога лика человеческого, преображение его в своего рода звериную породу, достойную только самоуничтожения.
Освобождение от накипи, проказы, нечестности отсюда является ближайшей, настоятельнейшей задачей семейного и общественного воспитания, семейной и общественной гигиены духа. Дети должны вырастать в понятии истинной честности: иначе это будут мертвые души.
Общество должно положить в основе жизни честность, иначе это обреченное общество.
Сегодня или завтра, через год или через двадцать лет оно погибнет, как, может быть, уже гибнет одно государство, строившее свое бытие на начале обмана и хищничества, бросившее ныне бесчестный вызов трем четвертям Европы.
1914 г.
(*) Персть - (греч.) грязь; пепел; телеснос естество, из которого создан человек. - Прим. ред.
(*) Ваал, Баал, Балу - с общесемитского "хозяин", "владыка". "Баал-Зебул" = Веельзевул. В еврейском языке глагол zaba - "вывозить нечистоты" использовался в значении духовной нечистоты. - Прим ред.
(*) Этот очерк в разбросанных малых статьях и заметках печатался на страницах одного журнала. Здесь по ходу идей мы в дополненном, измененном, иногда радикально исправленном виде повторяем его, так как в общем ходе мысли не можем выкинуть этой части. - Прим. автора
(*) См.: Епископ Михаил (Семенов). Избранные статьи (из журнала "Церковь" за 1908-1915 гг). СПб.: Политехника, 1998. С. 183-187. - Прим. ред.
|
|
|
