 |
Дневник Тани Савичевой. Сердце и дневник
|
|
|
|
Дневник Тани Савичевой
Годы блокады в архив не сдадут…
Сколько в них горя, трагизма!
А Танин дневник —
беспощадный суд —
Суд над войной и фашизмом.
Детской, теряющей силы, рукой
Строчки написаны скупо,
Как, нарушая непрочный покой,
Входит в квартиру без стука
Смерть — эта жуткая гостья семьи
В дни ленинградской блокады:
Молча уходят один за другим
Бабушка, Женя, два дяди,
Брата не стало, и…мама ушла.
УМЕРЛИ ВСЕ! ТОЛЬКО ТАНЯ…
— Милая, где же ты силы брала?!!
Выпало столько страданья!
Ангел-спаситель к тебе опоздал —
Не отстояли у смерти…
Как же мне хочется, чтоб никогда
НЕ БЫЛО ВОЙН НА ПЛАНЕТЕ!
В. Жукова
Сердце и дневник
На берегу Невы,
В музейном зданье,
Хранится очень скромный дневничок.
Его писала
Савичева Таня.
Он каждого пришедшего влечет.
Пред ним стоят сельчане, горожане,
От старца —
До наивного мальца.
И письменная сущность содержанья
Ошеломляет
Души и сердца.
Это — всем живущим
в назиданье,
Чтобы каждый в суть явлений вник, —
Время
Возвышает
Образ Тани
И ее доподлинный дневник.
Над любыми в мире дневниками
Он восходит, как звезда, с руки.
И гласят о жизненном накале
Сорок две святых его строки.
В каждом слове — емкость телеграммы,
Глубь подтекста,
Ключ к людской судьбе,
Свет души, простой и многогранной,
И почти молчанье о себе...
Это смертный приговор убийцам
В тишине Нюрнбергского суда.
Это — боль, которая клубится.
Это — сердце, что летит сюда...
Время удлиняет расстоянья
Между всеми нами и тобой.
Встань пред миром,
Савичева Таня,
Со своей
Немыслимой судьбой!
Пусть из поколенья в поколенье
|
|
|
Эстафетно
Шествует она,
Пусть живет, не ведая старенья,
И гласит
Про наши времена!
У правобережного гранита —
Старый дом с порогом как скамья,
Тут живет, ничем не знаменита,
Савичевых людная семья.
— Чисто ленинградская ячейка, —
Как изрек один авторитет: —
Мать — глава семейства — белошвейка,
Братья, сестры, бабка дряхлых лет,
Об отце — о пекаре — известно,
Что работник был — аж пот со лба.
Выпекал для жителей окрестных
Вкусные-превкусные хлеба.
Умер от тяжелого недуга
По весне, когда бегут ручьи.
И его Игнатьевна — супруга —
Стала капитаншею семьи.
Чтоб свои надежды и мечтанья…
Чтоб свои надежды и мечтанья
В некоторой степени собрать, —
Есть у юной Савичевой Тани
Общая, заветная тетрадь.
Тут — любые записи по числам,
Вязь пера, штрихи карандаша,
Все, что с детской щедростью и смыслом
Собирает Танина душа.
Не гуденье цеха или домны,
Не дыханье фабрики зерна,
Нет!
Во весь размах страны огромной
Полетел призыв:
Вставай, страна!..
Днем и ночью бьют по Ленинграду
Огневые средства всех систем,
И уже,
В предчувствии парада,
Гитлер ждет паденья этих стен.
А когда войска к исходу лета
Больше взять ни пяди не смогли
Он — стереть! —
Приказывает «этот
Населенный пункт
С лица земли…»
Мать не спит,
От сына ждет известий.
Стал казаться черным белый свет:
Все семейство Савичевых вместе,
Только Михаила нет и нет.
Он уехал в отпуск.
Эта местность (страшно верить)
Занята врагом.
Хуже всякой правды неизвестность.
Хоть умри – не кинешься вдогон…
Жаль, несовершенны средства связи,
Мать могла б узнать, что сын ее
Жив и здрав: на партизанской базе
Встал со всеми вместе под ружье,
Что идет он сквозь облавы вражьи,
Бьет врага…
А думает о ней.
А домой воротится лишь после
Всех девятиста блокадных дней…
Под глухое уханье орудий
|
|
|
Кое-кто известия собрал,
Что эвакуируются люди,
Держат путь за Волгу, за Урал.
Но для многих — хуже, чем бесчестье,
Мысль о жизни в дальнем далеке.
Будем вместе,
Будем — здесь,
Как пальцы в кулаке!
Нина с легким шарфиком на шее
В штатском виде с ног до головы —
Роет оборонные траншеи
И противотанковые рвы.
Лека забракован был по зренью.
И военнослужащим не стал,
Но зато с неистовым гореньем.
Режет в цехе Марочный Металл.
Женя, как всегда, неутомима.
И сосредоточенно строга.
За станком обтачивает мины —
«Личные гостинцы для врага».
Дядя Вася вместе с дядей Лешей,
Старожилы дома своего,
Тянут обязательную ношу
Активистов службы ПВО.
Даже та же бабушка Авдотья.
Позабыла думать про уют.
И живет в насущной спец заботе:
Что и где. по карточкам дают?
А хозяйка с ревностной охотой.
Прикипела к делу своему:
Шьет и шьет для матушки-пехоты
Обмундированье на дому.
По числу нагрузок ей, пожалуй,
Всех трудней, — ведь именно она.
Верховодит домом, как державой,
Всем проблемам быта предана.
И, бросая вызов всем невзгодам,
Ценит полномочия свои,
Значится начфином и начпродом
И законодателем семьи.
Отметает беды и лишенья,
Знает цену слову и рублю.
И любое мамино решенье
Здесь — как руль и компас кораблю...
Не поедет Савичева Таня
На село, за быструю Неву,
Пошатнулся мир ее мечтаний,
Все переменилось наяву.
Если раньше ясная погода
Приглашала в парк или к реке,
То теперь смотри и жди захода
Вражьих птиц в прицельное пике.
Раньше тут футболили ребята
Да играли в «классы», а теперь
Бьют снаряды,
Бьют по всем квадратам,
Бьют и множат перечень потерь.
От снаряда, вздыбившего крышу,
Заходили стены ходуном.
Посреди секундного затишья
Застучал, как сердце метроном.
А петля блокады — туже, туже.
Беспощадна будничность ее.
С моря нагнетаемая стужа
Диверсантом ломится в жилье.
Хлеб — он стал землистым, а не черным,
Суррогат, аж горько выкупать.
И опять, опять сниженье нормы.
И таких четырежды опять…
Хочет Таня чуточку согреться,
А встаёт существенное, но, —
На исходе топливные средства,
Всё, что было дома, сожжено.
Полистала старые тетради,
|
|
|
Где известно всё наперечёт.
И взяла из них, почти не глядя,
Свой наивный школьный дневничок.
Заглянула и смутилась как-то.
Неужели это всё она
Собирала мизерные факты,
Так была беспечна и смешна?
Ни один из них не повторится,
Бесполезно их перебирать,
И она — страницу за страницей —
Стала жечь заветную тетрадь.
Жжёт и греет лапушки над пеплом.
Мать вгляделась — тут же поняла
И на миг как будто бы ослепла:
Дочь сжигает прошлое дотла.
Ничего от прежней Тани нет в ней.
Изменились все черты лица.
У огня — одиннадцатилетний
Человек с глазами мудреца.
Раньше всех встаёт на кухне Женя
И скорей из дома — поутру
Таня, с тайным чувством уважения,
Провожает старшую сестру.
На завод, за восемь километров
Ходит Женя каждый божий день
И уже пугающе — заметно
Тает, словно собственная тень.
Там, в ущерб ослабшему здоровью,
Эта «рядовая от станка»
Отдаёт бойцам запасы крови
Донор — кровный друг фронтовика.
Кровью сердца,
Волей интеллекта
Верит, даже верует она
Что не пропадает такая лепта —
В нашу пользу
Кончится война!
Эта вера зреет неизменно
Нарастает пламенем костра.
Потому-то по две, по три смены
Точит мины
Старшая сестра.
А когда с добавочным питаньем
Кое-как дотащится домой,
— Ну-ка, ешь! — приказывает Тане
И лишь кое-что — себе самой…
Женя, Женя…
Ранняя сутулость,
Изнеможенность ясного чела.
…На завод ушла и не вернулась…
Прямо на работе умерла…
Словно при немыслимом зазимке,
Мать безмолвно съёжилась в тени.
И не уронила не слезинки,
Потому что — вымерзли они…
Не метель в горелом переулке
Клок афиши трогает и гнёт, —
Вынимает Таня из шкатулки
Памятную книжечку-блокнот.
Ищет букву «Ж» по алфавиту
Карандаш достала из стола
А затем, недетски деловито,
Вписывает: — Женя умерла …
Но от повседневного стоянья
В очереди стылой, как стена,
Бабушка дышать не в состояньи,
Вся пробита стужею она.
Прилегла, дрожит от лихорадки,
А в глазах усталость и тоска.
Таня ей пристроила под пятки
|
|
|
Половик и грелку из песка.
Но к обеду старой стало хуже, —
Уронила руку, словно плеть.
И лицо, свинцовое от стужи,
Постепенно начало белеть.
И не стало бабушки Авдотьи…
И как прежде верная себе —
Вносит Таня
В свой дневник блокнотик
Этот скорбный факт — где буква «Б»:
Бабушка
Умерла 25 янв. 3 ч. 1942г.
Мать, как подобает старожилу,
Честно тащит «свой житейский крест».
С мудрым «не до жиру — быть бы живу»
Кормит всех. Сама почти не ест.
Продолжает дело воспитанья
С чувством материнским дорогим:
— Слушай, Таня! — или — Скушай, Таня! —
Не в ущерб, конечно, всем другим.
Таня, Таня, где твои салазки,
Где твои «снегурочки»-коньки
Все трясет от орудийной встряски,
Даже воду в прорубях реки.
Где подружки?
Не дозваться многих.
И нельзя исправить ничего.
Мир пернатых и четвероногих
Сгинул, будто не было его.
Все остатки радости сгорели.
Все в разрывах — суша и зенит.
А под говор мартовской капели
Занемог и Лека — Леонид.
От предельной меры истощенья
Он улегся, скрючился в дугу.
А во взгляде боль: — Прошу прощенья,
Что подняться больше не могу.
Мать укрыла стынущего парня
И с кошелкой кинулась за дверь,
Собрала седую пыль в пекарне,
Где бомбоубежище теперь,
Принесла две горсти этой пыли,
Заварила чуть не на ходу,
И потом все Савичевы пили
Клейстероподобную бурду.
Пил и Лека, намекая Тане:
Ох, и хороша, мол, да вкусна!
Но под утро, в предрассветной рани,
Мамин крик
Прогнал остатки сна:
— Лека!.. Леня!.. —
А его не стало.
Стиснут рот. Погашены зрачки.
В пальцах, не отмытых от металла,
Холодеют Лекины Очки.
Сотни тысяч жизненных аварий.
Плюс — еще одна к тому всему.
Тут же появилась тетя Варя —
Друг семьи и помощь на дому.
Обняла, как маленькую, маму:
Мол, держись, Игнатьевна, держись.
И давай-ка действовать помалу,
Как диктуют нам Судьба и жизнь.
Повздыхали женщины по-вдовьи.
Перебрали в памяти года.
И с гражданской скорбью и любовью
Проводили Леку в никуда.
И опять же
Вынула украдкой
Свой блокнотик младшая сестра.
И вписала строго, крупно, кратко:
— Лека умер в пять часов утра.
Дядя Вася был кумиром Тани
И единомышленником — ей,
Он шкафы с отборными томами
Завещал племяннице своей.
И твердил, оглядывая мигом
Фонд библиотеки именной,
Что любовь и приобщенье к книгам —
Это вечный праздник,
В жизнь длиной.
Жизнь энтузиаста- книголюба —
Это свой особый путь и чин…
Он среди читающего люда
Слыл одной из людных величин.
А теперь немного дней в запасе
У него осталось на счету.
Утерял все силы дядя Вася,
Лег с любимой книгой за плиту.
|
|
|
Углубился в пристальное чтенье,
Чтоб забыть, что делалось вокруг.
Но, увы, с коротким шелестеньем
Эта книга выпала из рук…
Был, и нет на свете человека…
Отсветил…
Над ним сомкнулась тьма…
А во тьме его библиотека,
За стеклом — тома, тома, тома.
И остались строки завещанья,
Как единой линии пример:
«Это все — моей и нашей Тане.
Книголюбец Савичев В. Р. »
И под новой тягостью раздумий,
Сжав дневник как птаху, в рукаве,
Таня пишет
— Дядя Вася умер…—
На страничке, с черной буквой «В».
И у человека рвутся корни,
Коль открыты сабельным ветрам.
Долго ли продержишься на норме,
Если норма — двести с чем-то грамм?
Дядя Леша хочет встать с постели
И не может. Больше нету сил.
Съел кусочек хлеба еле-еле.
И губу нещадно прикусил.
И застыл, как снегом, запорошен
Сединой…
И Таня, взяв блокнот,
Вписывает кратко:
— Дядя Леша…
А под ним — число, и час, и год.
Всё могла себе представить Таня.
Всяких бед навиделась она.
Но никак, никак в её сознанье
Не вмещалась истина одна, —
Что и мама после всех аварий
Занеможет, выронит иглу
И велит бежать за тётей Варей
В сонную, предутреннюю мглу.
Тётя Варя сразу же явилась,
Возле мамы села на кровать:
— Ты это чего, скажи на милость,
Вздумала, Игнатьевна, сдавать?!
Мать склонила голову с подушек
И шепнула, тёмного темней:
— Если что, не оставляй Танюшу…
Позаботься как-нибудь о ней…
И с прощальной ясностью рассудка
Оглядела замершую дочь.
И впервые Тане стало жутко:
Ведь ничто не в силах тут помочь.
В довершенье к этому — бомбёжка,
А к бомбёжке — снова артгроза.
Гром и пламя вдарили в окошко,
Что-то взвыло, словно тормоза.
Под чеканный выстук метронома
Хлынул камень, как лавина с гор.
И чердак, с измятой кровлей дома,
В вихре праха грохнулся во двор.
Но впервые в жизни мать-солдатка
Не прикрыла дочь свою собой:
Умерла, исчерпав без остатка
Всё, что ей даровано судьбой…
И…немеет Таня отрешённо,
Девочка с глазами мудреца,
И не сводит взора с рук скрещённых,
С маминого строгого лица…
Умерла. Задач не дорешила,
До конца всех дел не довела.
Отгремела швейная машина.
Отмелькала быстрая игла.
Прекратились мамины заботы.
Их совсем не будет впереди…
Для чего ж висит на стенке фото,
Сбоку надпись: «Мама, погляди! »
Нет, не глянет…Не обронит слова…
Не обнимет…Мамы — больше нет…
И — раскрыла свой блокнотик снова
Девочка одиннадцати лет.
Ощутила грифель под рукою.
Примостилась около стола.
И строка за тягостной строкою
На страницу каменно легла:
МАМА 13 мая
В 7. 3 часов утра 1942 год.
…Машинально Таня полистала
Свой немногословный дневничок.
Все семейство Савичевых встало
Перед нею вновь наперечет.
И она, буквально по два слова.
Пишет, как на крайней полосе:
Савичевы умерли. И снова:
Умерли,
И добавляет: все.
…Самая нежданная из весен:
Словно вихрем сорванный листок,
С детским домом номер 48
Уезжает Таня на Восток.
Едут дети, ждущие чего-то
От пути без края и конца
В полной мере круглые сироты.
В полном смысле — нет на них лица.
Разучились начисто смеяться.
Отощали так, что жуть берет.
Но — по главной сути — ленинградцы.
Все, как есть, изведавший народ…
С. Смирнов
|
|
|
