 |
Память. Солёная корочка хлеба. Очередь. Опасная сторона. Блокадный Филиппок
|
|
|
|
Память
Уже не отдельные лица,
Но в грозном сверканье ума
в эпоху блокады вглядится
история века сама.
Но в сонме причин и последствий,
храня независимый взгляд,
абзацем лишь скажет о детстве
великих блокадных ребят,
о бывших свидетелях шквала
в начале страды и пути...
Их нынче осталось так мало,
что цифру не произнести.
Страшнее фашистского танка,
ворвавшегося с пальбой, —
с буханками спекулянтка,
растерзанная толпой.
И делать не стали секрета.
Сурово, открыто и зло
о том сообщила газета
и радио донесло.
Мы, мальчики, зябко молчали,
расправой оглушены...
Так честности нас обучали.
Доныне страшны наши сны.
После пожара склада —
в нем сахар и мука,
как плитка шоколада,
земля на три вершка!
Мы ели землю эту,
как лакомый кycoк,
Напоминал конфету
тот спекшийся песок.
И в нас рождалась сила, —
той силы нет сильней.
Земля нам жизнь продлила
на целых восемь дней...
Нам в райисполкоме медали
вручили на все времена
за то, что мы землю копали,
урок исполняли сполна.
И вот уже вьётся капуста,
являя народу свой лист…
Прекрасней и выше искусства
я в жизни потом не достиг,
поскольку не просто народу
я в чем-то и как-то помог,
но лепту в борьбу за свободу
я внес, как солдат, — видит бог!
О. Шестинский
Солёная корочка хлеба
Зенитками вспорото небо,
Вгрызается залп в темноту.
Солёная корочка хлеба
Лежит сокровенно во рту.
Как вкус её горек и сладок!
Прилипла к щеке неспроста.
Вкусней самого шоколада
Солёная корочка та.
Забита оконная рама
Фанерой. Промозглая жуть.
К постели прикована мама,
|
|
|
Я рядышком тихо сижу.
Она не присядет, не встанет,
Лишь шепчет:
— Сыночек, держись!
Солёная корочка тает,
А с нею и мамина жизнь.
Как надо и много, и мало,
Чтоб выжить в том страшном бою:
— Возьми! — протянула мне мама
Блокадную пайку свою.
Спустились вдруг ангелы с неба,
Зовут, приглашают в полёт.
Солёная корочка хлеба
Уснуть до сих пор не даёт.
В. Шумилин
Очередь
Что-то в прошлое тянет...
Да что я, чудак?
Для чего ворошить
время самое страшное?
Но блокадная очередь
строилась так:
каждый цепко держался
за спереди ставшего.
— Кто последний?
Последний мне локоть суёт:
— Крепче, мальчик, держись!
И прижмусь я доверчиво.
И обхватит меня тот,
кто сзади встаёт.
Так часами плотнимся.
С утра и до вечера.
А мороз-то — под сорок.
Лютует мороз.
И воробышком прыгает
сердце под рёбрами.
Только мне не упасть —
прочно в очередь врос.
И душа потеплела
под взглядами добрыми.
Мы — едины.
Мы связаны горем одним.
Смерчем вьюга вихрится,
летая по городу.
Пригибаясь, на корточках
молча сидим,
И на плечи соседей
склоняются головы.
Общий вздох, общий выдох,
похожий на стон.
Чувство локтя, на нём-то
и жизнь наша зиждется.
Длинной тенью скользя,
пробиваясь сквозь сон,
Черепашьим шажком
наша очередь движется.
Смерть сновала вблизи
и смотрела в упор,
но забрать не осмелилась:
«Много вам очень уж! »
... Как давно это было!
А мне до сих пор
в трудный час, как поддержка,
блокадная очередь.
В. Шумилин
Опасная сторона
Опять балтийский ветер резкий
В тревожных сумерках подул.
Я в поздний час иду на Невский
На встречу с памятью иду.
Как в дни войны, под вой метели
Предупредит меня стена:
«При артобстреле, при артобстреле
Опасна эта сторона! »
Я громобойные раскаты
Опять услышу над Невой.
|
|
|
Как будто вновь в кольце блокады
Суровый город фронтовой.
Доносит время взрыв шрапнели
Дрожит под бомбами стена:
«При артобстреле, при артобстреле
Опасна эта сторона! »
Не только в будни, но и в праздник
Стучится в сердце память к нам
У входа в школу первоклассник
Читает надпись по слогам.
А мы в глаза войны глядели,
Нам до сих пор кричит стена:
«При артобстреле, при артобстреле
Опасна эта сторона! »
В. Шумилин
Блокадный Филиппок
Ранним утром, видит Бог,
Из своей парадной
Вышел в школу Филиппок,
Филиппок блокадный.
Сколько было? Ровно шесть,
Первоклашкам — восемь,
Филиппку хотелось есть
(Это между прочим).
Шёл он в класс осенним днем
С сумкой. С продуктовой.
(Это мелочь. В основном,
Как у Льва Толстого).
Дом вослед глядел без стен,
Грудою развалин (У Толстого,
между тем, нет такой детали).
Это частность, чтоб урок
Был для вас наглядный.
Шёл учиться Филиппок,
Филиппок блокадный.
По асфальту в три ручья
Дождь плясал напевный.
Филиппок, представьте, я.
Осень. Сорок первый:
Школа вроде бы близка,
Но гляжу устало.
(До войны про Филипка
Мама мне читала).
Но блокадный Филиппок
Повзрослел немного.
— Стой! Куда ты, колобок? —
Слышу у порога.
— В школу! Ясно же куда!
Буркнул. Взгляд унылый:
— Ой, ты, горюшко-беда!
Господи, помилуй!
Проходи! Я прямо в класс:
— Можно? Разрешите?
На меня десятки глаз
Смотрят. Встал учитель.
Видно, внял моей беде.
Разве голод скроешь?
Лишь спросил: — А мама где?
— Там... окопы роет.
— Ну, садись! И я присел
Но сидел немного.
Начался опять обстрел:
— Господи! Тревога!
В. Шумилин
« Ма-ша е-ла ка-шу »
Школа в сорок первом.
Нам, ученикам,
Больно бьёт по нервам
Чтенье по слогам:
«Ма-ша е-ла ка-шу... »
Непонятно мне,
Где достала Маша
Кашу на войне?
Может быть, солдаты
Дали котелок?
Съёжились ребята.
Бросил в дрожь урок.
Мой сосед из сумки
Вынул свой сухарь.
И, глотая слюнки,
Я гляжу в букварь:
«Ма-ша е-ла ка-шу... »
Полон каши рот.
Вспоминает каждый
Предвоенный год.
Запах жжёной пшёнки,
Словно током, бьёт.
Голос хрупкий, ломкий,
|
|
|
Как весенний лёд:
«Ма-ша е-ла ка-шу... »
И со всех сторон
Слышен сильный кашель,
Слышен слабый стон.
Как признаться классу,
Что я глупый был?
Почему-то кашу
Сроду не любил.
В рёв при виде манной
(Да на молоке! ).
Причитала мама
С ложкою в руке: —
Вот умница, вот лапушка!
За дедушку! За бабушку!
Теперь за папу ложку!
За нашу Мурку-кошку!
Может, это мнится,
Может, занемог?
На огне дымится
Полный чугунок. ...
Школа в сорок первом.
Как хотелось есть!
Всхлипывают перья
«Восемьдесят шесть».
Боже, дай нам силы,
Стали льдом чернила.
Мы почти не дышим,
Мы в тетрадках пишем:
«Ма-ша е-ла ка-шу».
В. Шумилин
|
|
|
