Т.А. Кузминская.

Фотография В. Барканова. 1872. Тифлис

Толстой с нежностью относился к сестре своей жены — Татьяне Андреевне Кузминской. Его письма к ней искрятся юмором. В 1863 году 29 декабря Андрей Евстафьевич Берс писал своей дочери, С. А. Толстой: «... сегодня получили письма Тане от твоего мужа, от которых я катался со смеху, подавно от немецкого» (Цит. по: 61, 30).

Вот отрывок из этого письма, писанного в оригинале на варварском, ломаном немецком, в пародийно-сентиментальном духе: «И тем не менее, любезная девица, позволяю себе задать вам один нескромный и даже мучительный — но при этом очень важный вопрос по поводу одного из моих друзей. Кожа крокодила проницаемее вашего сердца, любезная девица, и, тем не менее, в неё не может проникнуть пуля, в ваше же сердце проникла ядовитая стрела амура, как я предполагаю. Вашим колебаниям и нерешительности посвящаю эти стихи.

Девушка! я чистосердечен,

Поведай мне свою тайну,

Ах, я должен её узнать

Из твоих прекрасных уст.

Люб ли тебе Игнатович,

Признайся чистосердечно...

Или ты предпочитаешь Абрамовича

В красивых белых башмачках.

Юх-хе! Юх-хе! Юх-хе!

И на таком же варварском польском:

Милая панна Татиана!

Любишь ли меня? Спрашиваю тебя. Скажи мне.

Твой безумный Игнатович»

(Там же. С. 29).

Любопытен и второй псевдоним, которым подписал Толстой другое своё шуточное послание (того же дня и по тому же вопросу, но на французском языке) к Т. А. Берс: Catherine de Sthistechashipersoff (Екатерина Чичечашипер-сова) (Там же. С. 27 - 28).

Как это ни покажется парадоксальным нашему читателю, но и в этом «юношеском», каком-то даже задорном, послании легко можно разглядеть будущего моралиста и учителя жизни – любившего и в старости шутить с семейными и роднёй, устно и письменно. Широко известны его стихотворные и прозаические послания 1884-85 гг. в семейный «Почтовый ящик» яснополянского дома. Их, в качестве Приложения к своим мемуарам, опубликовал С. Л. Толстой (см. Очерки былого. Тула, 1965. С. 424 - 427). Об этих шутках Толстого мы особенно скажем ниже…

В рассмотренном же случае Льву Николаевичу хотелось этим письмом не только развеселить, но и морально поддержать Татьяну Андреевну в трудный и запутанный период её увлечения его братом, Сергеем Николаевичем. Сын Толстого Илья Львович об отношении отца к свояченице вспоминает так: «Когда отец женился на мама, ему было тридцать четыре года, а тётя Таня была ещё подростком, почти ещё девочкой. Хотя с годами разница лет немного сглаживается, но все же всегда чувствовалось, что папа смотрел на тетю Таню немножко покровительственно, как на младшую, а она любила и уважала его, как старшего. Благодаря этому между ними установились очень хорошие, прочные отношения, которые сохранились до последних лет. На всякие неожиданные вспышки тётенькиной непосредственности, вызванные какими-нибудь мелкими хозяйственными неприятностями, папа всегда отвечал добродушным юмором, шуткой и всегда доводил её до того, что она начнёт улыбаться, сначала немножко надуто, а потом расплывется совсем и захохочет вместе с ним. В отличие от мама, тётенька понимала шутки и умела на них отвечать. Позднее, уже взрослым человеком, я часто задавал себе вопрос: был ли папа влюблён в тётю Таню? И я думаю теперь, что да. Прошу читателя понять меня. Я разумею не пошлую влюблённость в смысле стремления к обладанию женщиной — такого чувства мой отец, конечно, не мог иметь к тёте Тане, — я разумею тут то вдохновенное чувство восхищения, которое доступно только чистой душе поэта. Для такого восхищения образ женщины является лишь оболочкой, которую он сам облекает в волшебные ризы, наделяет её чертами и красками из сокровищницы своей души. Мечта бесплотна, и только пока она бесплотна — она прекрасна. Прикоснись к мечте — и она исчезнет. Так дивный сон исчезает в одно мгновение при пробуждении. То чувство, которое, как мне кажется, отец испытывал к тёте Тане, французы называют “amitie amoureuse” (фр. любовь, основанная на дружбе) К сожалению, они это чувство испошлили, часто придавая ему остроту неестественную. Я даже думаю, что в отце это чувство было настолько чисто, что он даже сам не отдавал себе в нём отчета. Он настолько идеализировал свою супружескую и семейную жизнь, что вопрос иной любви для него никогда даже не существовал. Он любил мою мать со всей силой своей страстной натуры и никогда не изменял ей даже в мыслях, но мог ли он изгнать из души своей мечту? Я смешал вместе Софью Андреевну и Татьяну Андреевну, переболтал их и сделал из них Наташу, говорил он, шутя. Нет сомнения, что тётя Таня более подходила к типу Наташи, чем моя мать. Читая “Войну и мир”, я её вижу и с сёстрами, и на охоте, и я слышу её пение под дядюшкину гитару, да, это она — тётя Таня, и она делает всё, как делала бы тётя Таня. И я спрашиваю себя: могли художник создать такой дивный женский образ, не