С.А. Толстая рисует в альбоме на террасе дома в Ясной Поляне.

Фотография С. Т. Морозова. 1908

любя его? Конечно, нет, такую мечту не любить невозможно, — и в этом вся разгадка» (Толстой И. Л. Мои воспоминания. М., 1969. С. 77 – 78).

В заключение нам придётся коснуться и очень деликатного вопроса, который интересует многих посетителей музея: изменяли ли супруги Толстые друг другу? В современной прессе и в некоторых псевдонаучных статьях часто появляются намёки на безудержный мужской темперамент писателя и его неверность. Во-первых, Толстой женился в 34 года, будучи уже вполне взрослым и опытным человеком. С женой они прожили 48 лет. Дом их был всегда на виду, открыт для родственников и друзей, а после смерти писателя на протяжении многих лет появлялись воспоминания о Толстом, написанные теми, кто хоть день или два провёл в Ясной или в усадьбе в Хамовниках. Ни от одного из посетителей дома Толстых (а ведь среди них были не только дружественно настроенные) ни разу не появилось каких-либо обличающих Льва Толстого свидетельств. Супруги редко разлучались, а если уезжали из Ясной Поляны, то часто в сопровождении родственников. Оба были предельно искренними друг с другом, читали дневники и письма друг друга, не делая секрета из переписки. Оба под конец жизни признавались друг другу в верности и свидетельствовали об этом же в дневниках. Кроме того, нельзя забывать, что Лев Толстой женился уже известным писателем, и потерять доброе имя нравственного и честного человека для писателя-моралиста было бы равносильно творческой гибели. Осуждать пороки учить людей жить честно при собственной обманной жизни для Толстого было бы невозможно.

Разумеется, искушения были, как бывают они у всех живых людей, тем более что и муж и жена Толстые оба отличались ревнивым характером. Вот что сам Толстой откровенно пишет о прожитой жизни: «Вспоминая свою жизнь, то есть, рассматривая её с точки зрения добра и зла, которые я делал, я увидал, что вся моя длинная жизнь распадается на четыре периода: тот чудный, в особенности в сравнении с последующим, невинный, радостный, поэтический период детства до 14 лет, потом второй — ужасные 20 лет грубой распущенности, служения честолюбию, тщеславию и, главное, похоти, потом третий 18-летний период, т. е. от женитьбы и до моего духовного рождения, который с мирской точки зрения можно бы назвать нравственным, так как в эти 18 лет я жил правильной, честной семейной жизнью, не предаваясь никаким осуждаемым общественным мнением порокам, но все интересы которого ограничивались эгоистическими заботами о семье, об увеличении состояния, о приобретении литературного успеха и всякого рода удовольствиями. И, наконец, четвёртый 20-летний период, в котором я живу теперь и в котором надеюсь умереть и с точки зрения которого я вижу всё значение прошедшей жизни и которого я ни в чём не желал бы изменить, кроме как в тех привычках зла, которые усвоены мною в прошедшие периоды» (34, 347).

«А как же “Дьявол”?! — воскликнула однажды дама на экскурсии. — Вы разве не читали “Дьявола”? Разве мог так написать человек, который не изменял жене? К тому же, это ведь Толстой, который, как вы сами говорите, многое из жизни брал в свои книги? »

«Дьявол» — поздняя вещь Толстого, написанная в конце восьмидесятых, то есть после «перелома». В основе сюжета — измена мужа жене, и описана эта измена так живо, что сам Толстой, вероятно, испугавшись возможных подозрений Софьи Андреевны, спрятал рассказ, и долго она не знала о нём. В «Дьяволе» Толстой досконально изучает вопрос «плотской страсти». Его герой — счастливо женатый человек — вступает в отношения с крестьянкой. Подозрения вызывает у читателей и то, что Толстой действительно был влюблён и имел связь с крестьянкой Аксиньей – ещё до брака с Софьей Андреевной. Тогда, за два года до женитьбы, в 1860 году, 26 мая он записал в дневнике: «Её нигде нет — искал. Уже не чувство оленя, а мужа к жене. Странно, стараюсь возобновить бывшее чувство пресыщения и не могу». Как мы видим, эта «связь» с крестьянкой не была лишена глубины чувства и искренности. Вот почему через много лет воспоминания об Аксинье так живо восстановятся в памяти, когда писатель возьмётся за «Дьявола». Уже обличающий всё «плотское», критикующий эгоистическую жизнь для удовольствий, Толстой, желая разоблачить ужас и трагедию человека, попавшего в «капкан» страсти, сделает творческую уступку зову своих воспоминаний, и «Дьявол» выйдет удивительно сильным.

Иногда читатели Толстого спрашивают о «тёмной истории» с музыкантом Танеевым, который будто бы был прототипом музыканта из «Крейцеровой сонаты». Во-первых, повесть была написана задолго до того, как Танеев стал другом дома Толстых. Во-вторых, Софья Андреевна и правда была увлечена Танеевым как музыкантом, и это соединилось с её увлечённостью музыкальными занятиями, к которым она вернулась после смерти любимого сына Ванечки. Музыка помогала ей забыться, а Танеев помогал освежить её былые умения игры на рояле. Да, Софья Андреевна, судя по её же записям дневника, была и влюблена в Танеева (который сам, как говорили, был гомосексуален и оттого к женщинам равнодушен), но исключительно платонически: общение с ним спасало её от мрачных мыслей о смерти и старости.

Вот что она пишет сестре: «Как я ни анализирую себя, как строго ни спрашиваю себя, ответ один: я никого не могу любить больше Лёвочки, и никогда не могла. Но если у меня отнять возможность видеть и слышать игру Танеева, то мне будет очень тяжело».

Эта платоническая влюбленность всё-таки была заметна. В том же письме Софья Андреевна, например, признаётся, что после блестяще исполненного Танеевым домашнего концерта она «от волнения заболела на другой день и в жару пролежала сутки». Известно, что не только муж, но и дети не одобряли дружбы Софьи Андреевны с Танеевым, и постепенно эта дружба сошла на нет.

Илья Львович о «Крейцеровой сонате» писал: «А вот ещё маленькая подробность, которая также заставляла меня не раз задуматься. Что натолкнуло отца на идею “Крейцеровой сонаты”? Конечно, в ней есть много из его личной женатой жизни. Но мать никогда не подавала ему повода к открытой ревности. Она никогда не изменяла ему “хотя бы даже прикосновением руки”» (Толстой И. Л. Мои воспоминания. Указ. изд. С. 78).

О прототипе героя «Крейцеровой сонаты» Софья Андреевна писала в книге «Моя жизнь» следующее: «Этот Ипполит Нагорнов учился в Парижской консерватории, был пошлого смазливого типа, который Лев Николаевич воспроизвёл в скрипаче “Крейцеровой сонаты”. Человек он был добродушный, совсем необразованный и до того духовно бедный, что не знаешь, о чём с ним говорить. На иностранных языках он говорил прекрасно. Но когда он играл на скрипке, все приходили в восторг, начиная с Льва Николаевича. Лев Николаевич, занимавшийся тогда усердно музыкой, сам аккомпанировал Нагорнову на фортепиано. Играли они довольно лёгкие сонаты Вебера со скрипкой, играли и Моцарта сонаты, и что-то он играл один. Но эта легкость смычка, это умение извлечь наилучшее из всякого музыкального произведения были поразительны. Я люблю скрипку менее фортепиан, но не могла не быть под обаянием его игры. Начиная с моей одиннадцатилетней Тани и кончая сестрой моей Таней, Варя Нагорнова, гувернантки — все были чуть ли не влюблены в Ипполита Нагорнова в дни его пребывания в Ясной Поляне. Но влюбиться в Нагорнова как человека было невозможно. У меня было к нему какое-то брезгливое чувство; что-то в нём было нечистое, чувственное и глупое. Как раз те свойства, которые я ненавижу. <... > Какое страшное впечатление произвела тогда на всех нас соната Крейцера. Ещё тогда, вероятно, она вдохновила и Льва Николаевича» (МЖ – 1. С. 253 - 254).

У Софьи Андреевны была из множества и такая слабость, изрядно осложнявшая жизнь и ей, и мужу: ей хотелось показать всем, какая она примерная жена, она боялась осуждения и сплетен. При этом мужу она нередко прямо и в довольно резкой форме высказывала все свои упрёки и претензии. Возможно поэтому Толстой однажды в дневнике о браке записал следующее, словно обиженное, замечание: «Мужья ненавидят именно своих жён, как Лессинг сказал: была одна дурная женщина, и та моя жена. В этом виноваты сами женщины своей лживостью и комедиантством. Они все играют комедию перед другими, но не могут продолжать играть за кулисами перед мужем, и потому муж знает всех женщин разумными, добрыми, одну только свою знает не такой» (52, 103).

Многим из наших посетителей интересно узнать, как повернулась бы судьба Толстых, если бы Софья Андреевна в конце их совместной жизни не удерживала его всеми средствами при себе и при семье, а просто отпустила бы его и позволила жить так, как он хочет? Хочет уйти в избу и жить отшельником — пусть бы ушёл и жил где-нибудь неподалёку от Ясной. Хочет отказаться от прав на все свои книги — пускай...

Но это было невозможно – не по объективным, а по субъективным причинам: Софья Андреевна всегда слишком волновалась, во-первых, о здоровье мужа и благополучии детей, а во-вторых, о том, «что скажут люди». Будь она чуть спокойнее, может быть, всё пошло бы иначе, и её гениальный муж, пожив в толстовской общине или отшельником в крестьянской избе, вернулся бы домой уже с другими чувствами... Но Софья Андреевна упрямилась, мечтала вернуть «старую» счастливую жизнь, отобрать Лёвочку у «темных» (толстовцев), а в итоге добилась его ухода «от всех». Мы не должны осуждать её заблуждений, ибо слишком многие из нас разделяют их: вся современная буржуазная лжехристианская, изуверившаяся цивилизация, по самому существу своему, есть цивилизация страхов: начиная с фобий животно-атавистических, витальных (пища, потомство) и заканчивая – не последними по значению! – имиджевыми. Но мы можем и должны искренне пожалеть женщину, честно исполнившую своё предназначение, которое и сам Толстой считал единственно правильным — посвятила всю свою жизнь и отдала всю свою любовь и заботу мужу и детям.

Закончить главу о женщинах нам хочется всё-таки не трагической нотой, а шуткой Толстого, записанной племянницей Льва Николаевича, Е. В. Оболенской: «Как-то говорили о частых случаях развода. Лев Николаевич слушал и говорит: — Да... вот, когда я умру, про меня не будут говорить: “Толстой, знаменитый писатель”, а скажут: “Какой это Толстой? ” — “Да вот этот чудак, который прожил сорок лет с одной женой”» (Оболенская Е. В. Указ. соч. // Л. Н. Толстой / Гос. лит. музей. — М., 1938. — [Т. I]. — C. 308).