Л.Н. Толстой за разбором почты.

Фотография В. Г. Черткова. 1910.

Имение Отрадное близ села Мещерское Московской губернии

гадался, почему Илья вдруг захотел быть виртуозом. Он играл “для Прохора”; он хотел поразить Прохора своей игрой. С этих пор выражение “для Прохора” значило делать что-либо не для себя, а для того, чтобы удивить других, для того, чтобы люди были о вас высокого мнения» (Там же. С. 15).

«Кто знавал Толстого — помнит, как он смеялся. Он смеялся, как смеются очень молодые существа, безудержно, прерывая иногда смех стонами изнеможения, всем телом раскачиваясь взад и вперёд, смеялся до слёз, сморкаясь и вытирая слёзы; окружавшие часто, не зная даже, в чём дело, глядя на него, тоже начинали смеяться», — вспоминала младшая дочь Льва Толстого, Александра Львовна, в книге «Отец» (Указ. изд. С. 146).

Секретарь Толстого Н. Н. Гусев, в свою очередь, описывает смех писателя так: «Но нельзя сказать, чтобы Лев Николаевич всегда предпочитал или всегда старался вызвать непременно “умные” разговоры. На большинстве его портретов и фотографий на вас глядит суровое, иногда скорбное лицо; но в общении с людьми Лев Николаевич не всегда был таков. Он любил шутки, любил смех, охотно слушал весёлые безобидные рассказы и сам смеялся тихим, но заразительным смехом» (Гусев Н. Н. Два года с Л. Н. Толстым. М., 1973. С. 368).

Ещё один друг семьи, доктор Душан Петрович Мако-вицкий, о смехе Толстого замечал в «Яснополянских записках»: «Л. Н. по природе — шутник, полон юмора, в своих же писаниях воздерживается от проявления этого» (ЯЗ – 1. С. 118).

Толстой любил в семейном кругу подшутить над дочками или другими барышнями и наставить их на путь истинный. Для этого он сочинил даже что-то вроде частушки, о которой вспоминает его жена: «Написал еще Лев Николаевич шуточное четырёхстишие на то, что все барышни завели себе огромные красные шляпы и красные платья, а утром на работу одевались в русские платья, как наши крестьянки:

Поутру была как баба,

А к обеду цвета краба,

Отчего метаморфоза,

Что из бабы стала роза?

Дело, кажется, не чисто,

Есть участие Капниста…

Упомянул Лев Николаевич эту фамилию как дом, где Таня разыгрывала шарады в разных костюмах; и всякий непростой наряд уже приписывался влиянию света, называемого Львом Николаевичем фамилией Капнист».
С одной стороны, Толстой осуждал чрезмерную «светскость» женщин (он однажды придумал загадку: «Какое сходство между ассенизационной бочкой и светской барышней? И ту и другую вывозят по ночам»), а с другой — и мещанства, чрезмерного увлечения хозяйством, бытом и семейными ритуалами он тоже не одобрял.
Вот что пишет об этом Илья Львович Толстой:

«Было у отца ещё хорошее слово, которое он часто пускал в ход. Это „анковский пирог“. У мамашиных родителей был знакомый доктор Анке (профессор университета), который передал моей бабушке, Любови Александровне Берс, рецепт очень вкусного именинного пирога. Вый дя замуж и приехав в Ясную Поляну, мама передала этот рецепт Николаю-повару. С тех пор, как я себя помню, во всех торжественных случаях жизни, в большие праздники и в дни именин, всегда и неизменно подавался в виде пирожного „анковский пирог“. Без этого обед не был обедом и торжество не было торжеством. Какие же именины без сдобного кренделя, посыпанного миндалём, к утреннему чаю и без анковского пирога к вечеру? То же самое, что Рождество без ёлки, Пасха без катания яиц, кормилица без кокошника, квас без изюминки… Без этого уже ничего не останется святого. Всякие семей ные традиции — а их много внесла в нашу жизнь мама — назывались „анковским пирогом“. Папа иногда добродушно подтрунивал над „анковским пирогом“, под этим „пирогом“ подразумевая всю совокупность мамашиных устоев, но в те далекие времена моего детства он не мог этого пирога не ценить, так как благодаря твердым устоям мама у нас была дей ствительно образцовая семей ная жизнь, которой все знающие её завидовали. Кто знал тогда, что придёт время, когда отцу „анковский пирог“ станет невыносим и что в конце концов он превратится в тяжелое ярмо, от которого отец будет мечтать во что бы то ни стало освободиться» (Толстой И. Л. Мои воспоминания. Указ. изд. С. 72).

Интересно сравнить, как об этом же «анковском пироге» несколько иначе пишет старший сын Толстого, Сергей Львович: «Пристрастие моей матери к анковскому пирогу огорчало моего отца, а отрицательное отношение отца к анковскому пирогу огорчало мою мать. В следующей выписке из письма моего отца к сестре моей матери Т. А. Кузминской (17 октября 1886 г. ПСС. Т. 63, С. 393) он предсказывает грядущее разрушение анковского пирога. Вот что он написал: „У нас всё благополучно и очень тихо. По письмам видно, что и у вас также и во всей России и Европе также. Но не уповай на эту тишину. Глухая борьба против анковского пирога не только не прекращается, но растет и слышны уже кое-где раскаты землетрясения, разрывающего пирог. Я только тем и живу. Что анковский пирог не вечен, а вечен разум человеческий”. — В наши дни разрушение анковского пирога совершилось, но я не думаю, чтобы отец, если бы был жив, приветствовал это разрушение. А лично я думаю, что и не всё было плохо в анковском пироге» (Юмор в разговорах Л. Н. Толстого. С. 13 - 14).