ЗАСЕДАНИЕ 9 ИЮНЯ (вечернее) 2 страница

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я должен сказать, товарищ, что ваше время истекло... '(Голоса: «Просим, просим». ) Если мы будем каждый раз отступать от регламента, то нам нужно вообще увеличить время речей ораторов, которые будут говорить. Я предупреждаю, что им остается пять минут. Необходимо так или иначе нашего регламента держаться. (Обращаясь к оратору. ) Вы просите восемь минут?

ВИЛЕНКИН 1). Мало того, кроме затруднений наступать или обороняться одновременно есть и другое. Контр-наступлепие самое ценное в войне, инициативу, передает в руки противника; он имеет возможность *) выбирать место, выбирать момент, и, следовательно, те товарищи, которые стоят на той точке зрения, не совсем логичной, что мы наступать не будем, но если на пас будут наступать, мы будем контр-наступать, устроят подарок, изъемля из рук русского генерального штаба, подконтрольного социалисту тов. Керенскому, и передавая в руки германского генерального штаба, подконтрольного Вильгельму, до сих пор социалистом себя не объявившему, решение вопроса о том, когда и где и сколько лить русской и немецкой крови. Я считаю, что такое разрешение вопроса не меняет ничего; это есть политика страуса — закрывание глаз.

Но это еще не все. Есть нечто еще более серьезное. Это есть вхождение в обсуждение вопроса о жизни тех, кому придется от жизни отказываться. Я надеюсь, что вы еще не полагаете, что если вопрос о наступлении может дебатироваться в тылу, то он может дебатироваться и на фронте. Было бы несправедливо считать, что об этом будут говорить те, которые никогда не были на войне, а не те, кто будет умирать. А если вопрос этот будет дебатироваться на фронте, то позвольте мне сказать, что я не считаю себя хуже других моих товарищей, и в тех добрых 200 делах, в которых я участвовал, я ни разу не считал правильным приказа о наступлении. Мне всегда представлялось, что это чистое безумие. Мне и моим товарищам казалось, что со всех точек зрения нас двигать не надо было, и только тогда, когда остатки дивизии приказали отвести в глубокий тыл для переформирования, мы единогласно признали, что это правильное распоряжение, и думаю, что все так отнесутся к этому вопросу.

Важность вопроса заключается вот еще в чем: когда речь идет о наступлении для целей стратегических, говорят, что это безумие, потому что там тысячи пулеметов; положим, их только двадцать, а у нас восемь, тогда нас могли убедить в том, что это вопрос стратегический: где вам, ремесленникам военного дела, обсуждать вопрос, который находится в руках у профессионалов; но если вы это сделаете, это вопрос политики, то не забудьте, что в политике никого нет, кто бы признал, что он неправ; всякий привык себя считать умнее всех остальных, и если он в меньшинстве, то считает, что большинство либо дураки, либо изменники. Вот в чем опасность политического обсуждения вопроса о собственной жизни. Если мы будем с политической точки зрения обсуждать на фронте вопрос, наступать или не наступать, то как только мы вынесем решение, как только дело дойдет до наступления, как только заговорит голос шкуры, который у массы очень сильно развит, у каждого зашевелится мысль, что начальство из глупости или из измены заставляет итти на смерть. Этот вопрос так ставить нельзя. Я думаю, что вопрос этот можно поставить в одной определенной плоскости; вопрос надо решить относительно войны: воевать или нет. Если не воевать, то скажу то слово, которого все, повидимому, боятся: тогда — сепаратный мир; тогда пусть будет ясно, потому что другого выхода нет; никак выскочить нельзя, — и капитал приобрести, и невинность сохранить. Это невозможно. Тогда ясно и определенно: сепаратный мир. И если этого 3) не хотят, если мы считаем, что до того момента, когда германские правящие круги будут сломлены, мы должны для того, чтобы предотвратить их покушение на уничтожение нас 4 *), быть сильными и готовыми. Я должен сказать, что я никого

Э В подлиннике: «оратор». — 2) Слово: «возможность» вписано над зачеркнутым:

«право». —8) Слово: «этого» вписано над зачеркнутым: «другого». —4) Далее зачеркнуто:

«грозящей нам опасности».

 

наступать не зову. Если бы я стал голосовать за наступление или советовал голосовать за него, то я бы сам себя высек, как унтер-офицерская вдова.

Мне одинаково смешна тактика таких товарищей, которые говорят, что наступать невозможно, как тактика Родзянко, который кричит на всех переулках, что сейчас наступать нужно. Я считаю, что никакой шумихи в этом вопросе быть не может. Этот вопрос не может так обсуждаться. Мы должны сказать, что этот вопрос должны решать те х), кто учился этому делу, те, кто за это ответит, и повторяю, что если они сознательно поведут нас на новый разгром, то мы должны сказать, что мы поставили человека, которому верит вся армия и, думаю, вся Россия, человека, который стоит над нами, как недреманный страж, и смотрит, чтобы нас не ввели в новую трясину, — мы поставили Керенского, и его дело смотреть, чтобы штаб работал. Но в работу штаба мы вмешиваться не можем, ибо тогда штаб будет иметь возможность на нас переложить ответственность. Они скажут: мы разбиты, потому что, когда нужно было наступать для того, чтобы не быть разбитыми, мы занимались политикой. Вот, товарищи, где опасность, и от нее надо предостеречь.

Наша задача другая. Мы должны сказать армии и России: будьте сильны, будьте организованы, будьте готовы ко всему; знайте, что свобода не есть свобода уйти от обязанностей; знайте, что свобода не значит, что вы можете2) окопаться в3) окопах и жить там дачниками. Знайте, что если для царя молча вы ходили на смерть, то для свободы вы должны итти на смерть с песнями, и знайте, что если понадобится ваша жизнь для того, чтобы кровавый венок возложить на памятник свободы, равенства и братства, вы не имеете права отказываться от этого. И когда вы это скажете, когда эти слова разнесутся по всей России, тогда будет ясно для тех, кто в настоящий момент с пренебрежением на нас смотрит и кто говорит: так вот она, эта хваленая свобода, от которой колоссы рушатся, — они поймут, что с этим надо считаться. Это сумела понять армия, та армия, от лица которой я здесь заседаю: она'') сказала ясно и определенно, 8) что офицерский съезд полагает, что только мощная армия может заставить противника считаться с ее волей и принять условия мира, благоприятные российской революционной демократии. Армия полагает, что необходимо принять самые энергичные меры для воссоздания боевой мощи армии.

Я кончаю свою речь, которую произнес здесь, куда не доносятся пушечные раскаты, и скажу, что здесь много людей, много лишних людей; когда они придут туда, то мир приблизится. (Рукоплескания. )

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово принадлежит тов. Каменеву.

КАМЕНЕВ. Товарищи, в предоставленное мне время я не смогу нарисовать вам все те соображения, которые заставляют меня занять известную позицию в вопросе о войне. Один вопрос хотелось бы мне в это короткое время перед вами поставить и выяснить, — это вопрос о мире без аннексий и контрибуций, на основе права наций на самоопределение.

Здесь предшествовавший оратор говорил: воевать или не воевать, — вот вопрос, который должен быть решен. Я думаю, что вопрос этот поставлен неправильно. Потому что для того, чтобы воевать в свободной стране, в стране, которая имеет армию демократизированную в такой степени, в какой она не демократизирована ни в одной из старых республиканских стран, в стране, армия которой, так же, как и армия других стран, истощена трехлетней

’) Слово: «те» вписано над зачеркнутым: «все». —2) Далее зачеркнуто: «из окопов: или». — 8) Далее зачеркнуто: «этих». — 1) Слово: «она» вписано. — 5) Далее зачеркнуто: «она сказала».

 

войной, армия, которая имеет право митингов, право свободного обсуждения, которого нет в других странах, — необходимо, чтобы эта армия должна была создать определенные условия, заботиться о которых не было нужды ни у французского, ни у английского, ни у германского генерального штабов. Русская армия требует, чтобы она знала, за что она должна воевать и за что она воевать будет. Петроградский Совет и прочие Советы с первых дней революции поняли, что для продолжения войны необходимо дать русской армии точный и определенный ответ, и он этот ответ формулировал словами: мир без аннексий и контрибуций, на основе права наций на самоопределение. И вот эта формула оказалась приемлемой. Я и спрашиваю себя, как ее надо понимать. Ни для кого из нас не тайна, что эта формула, выдвинутая всей революционной демократией и после кризиса власти вынесенная в декларации Временного Правительства [1И] и как бы являющаяся официальной правительственной программой войны, что эта формула вызвала и в западно - европейских парламентах, и в социалистических группах, и среди рабочего класса целый ряд недоумений, целый ряд толкований, сделавших, в конце концов, возможным такое неестественное явление, что почти вся Западная Европа, заведомый противник этой формулы, нашла возможным словесно к ней присоединиться, а целый ряд социалистических групп пробовали эту формулу расшифровать и расшифровали ее так, что сделали ее неприемлемой для социалистического пролетариата России.

До сих пор тот орган, который ведает внешней политикой и правительства и революционной демократии России, т. -е. Петроградский Совет Р. и С. Д., не удосужился или не счел возможным точно и ясно формулировать то содержание, которое в эту формулу вкладывается. Я полагаю, что ваш Съезд только тогда станет на деловую, почву, когда от общих прений о характере и значении этой войны перейдет к ясному и точному формулированию тех целей, которые нами на словах признаны, т. -е. к формуле без аннексий. Если мы выйдем отсюда с тем, что всему миру раз навсегда будет сказано: вот за что воюет русская революционная демократия и вот за что подняла винтовку русская революционная армия, то это будет громадный прогресс, потому что тогда мы действительно узнаем своих врагов и своих союзников в Западной Европе. Я стою на той точке зрения, что наивная, детская, темная вера сказалась в мечтах о том, что можно избавиться от этой империалистической войны тем, что какая-нибудь одна сторона сложит руки и скажет: мы воевать больше не желаем. Я повторяю: этой темной и наивной верой не может руководиться ни одна политическая сознательная партия, — выбиться от этой империалистической войны, созданной не по капризу того или иного военного вождя и даже не случайным захватом той или иной империалистической группы, а созданной неизбежным развитием империалистического строя вообще, — что эта кровавая баня может прекратиться каждым, —единовременным простым складыванием рук. Надежда на это совершенно пуста. Из этой империалистической войны нельзя выйти каждому в отдельности, ни нам, ни кому-либо другому. Перед нами стоит задача только одна: вести дело к всеобщему миру. Надо только отдать себе отчет, что должен этот мир представлять. И вот сказано: мир без аннексий, — вот наше знамя, вот за что мы сражаемся.

Но, как вы знаете, к сожалению, формула: мир без аннексий и контрибуций, весьма многим непонятна. Даже в официальном органе, в Петроградском Совете, его истолковывают в том смысле, что нам нужно воевать за такой мир, который бы окончился возвращением всех воюющих стран к старым границам, т. -е. который окончился бы восстановлением того порядка, который был до войны. Не надо новых аннексий, — так понимают этот лозунг. Лозунг этот, во-первых, по существу недостижим, а во-вторых, лозунг этот тот, за который ни одна демократия из представителей социалистических стран стоять не может, как не может поставить знаменем лозунг: вернитесь назад, вернитесь к империалистическим своим границам, ибо это значило бы санкционировать продолжение тех насилий, которые до начала революции производились крупнейшими европейскими державами над остальными, включенными в их пределы, странами. Это значило бы, что Германия имеет право владеть Эльзасом и Познанью, что Россия имеет право на Польшу и Финляндию, что Франция имеет право на Марокко и Алжир, и Англия — на Египет и Ирландию; это значило бы сказать: выйти из этой войны с тем, что мы восстановим клубок международных отношений, из которых эта война возродилась. Поставить перед собой такую цель и толковать таким образом задачу, —мир без аннексий, — конечно, ни один социалист не может: это был бы план утопичный. Поэтому, конечно, если бы поставить целью вернуть Германии ее старые границы, ее старые владения, вернуть Германии захваченные Японией колонии, то это значило бы продолжить эту войну бесконечное время, ибо неизвестно, какими военными методами можно заставить Японию вернуть Киао-Чао. Таковое толкование мира без аннексий, которое поставило бы перед собой такую цель, толковать таким образом задачи мира без аннексий, конечно, это значило бы санкционировать утверждение прав крупнейших европейских держав владеть насильно присвоенными ими областями и нациями, фактически исключается из возможных методов реализации окончания войны и теоретически из тех целей, которые русская революционная демократия может поставить перед собой.

С другой стороны, попытка поставить [вопрос] так, что право нации на самоопределение должно быть предоставлено только тем нациям, которые фактически этой войной заняты, или, вернее, местожительство которых этой войной фактически затронуто, — это для нас тоже неприемлемо. Ибо неизвестно, почему Польше, так как она подверглась разгрому со стороны русских и германских войск, должно быть предоставлено право на национальное самоопределение, а какой-нибудь Богемии, Чехии, Хорватии или Венгрии право это не предоставлено, потому что по той или другой счастливой случайности они ареной военных действий не послужили. Толковать таким образом право на самоопределение, это значит считаться с военной картой, чего не может положить в основу ни один демократ, не говоря уже о социалисте. Следовательно, возвращений к тому, что было, узость толкования того, что свобода должна быть предоставлена только тем нациям, которые разгрому подверглись, никоим образом нами принята быть не может.

Но тогда какое же содержание, товарищи, вкладываем мы в лозунг всеми усвоенный, —мир без аннексий и контрибуций, на основе права наций на самоопределение? Не значит ли это, что когда мы сказали эту формулу, мы сказали, что целью того мира, который хотя бы в малейшей степени мог окупить те разрушения, те затраты, которые несли трудовые классы в этих странах в этой империалистической, навязанной им войне, что этот лозунг можно понимать только таким образом: на этой платформе мира должно быть предоставлено право самоопределения всем тем нациям, которые находятся в подчинении у других наций и которые удерживаются насильно в пределах того или иного государства? Я думаю, никакого иного толкования для социалиста и демократа, для Советов, как представителей русской революционной демократии, быть не может. Мы должны дать такой лозунг, который действительно охватил бы интересы всех угнетенных наций и который на сторону российской революции поставил бы интересы всех этих наций. Этот лозунг может быть только: мир без аннексий на основании права наций на самоопределение, когда в него вкладывается то революционное содержание, о котором я говорил.

Вы должны сказать, обращаясь ко всему миру: тот мир, к которому стремится русская демократия, должен быть миром, предоставляющим право [на самоопределение] всем угнетенным нациям, затронутым войной или не затронутым, поскольку они насильственно включены и удерживаются *) в составе крупнейших европейских держав. Если это так, то не ясно ли, что мир без аннексий, понимаемый в этом смысле, требует для своего воплощения не вооруженные силы того или другого империалистического государства, а требует прежде всего внутренней борьбы пролетариата каждой нации против собственных империалистических правительств. Не ясно ли вам, что этот мир без аннексий в этом революционном смысле не может вычеркнуть из процесса войны как стратегическую задачу и что он может быть только результатом внутреннего движения каждой из втянутых в эту войну страны 2). Если вы сказали, что вашим лозунгом является мир без аннексий, то вы должны в то же самое время сказать так, чтобы не было никаких двусмысленностей, чтобы этот лозунг не был игрушкой империализма, которой обманывают народы. Вы должны сказать, что мир может быть осуществлен, что лозунг этот осуществляется только на путях борьбы против империализма всех стран, втянутых в эту самую войну. И если вы желаете быть последовательными, то вы должны были бы сказать, что в этом лозунге: мир без аннексий, уже заключен ваш ответ на вопрос о войне и мире, что в этом лозунге уже заключена вся программа внешней и внутренней политики русской революционной демократии, ибо сказать: мир без аннексий, это значит перед всем миром поднять знамя восстания против империалистических правительств собственных, это значит отказаться от дипломатических переговоров с империалистическими правительствами и апеллпровать от них к сознательности и революционному чувству тех классов, которые в эту войну ввергнуты их правительствами. Ибо выходов из этой войны может быть только два. Или переговоры с представителями империализма, которые ни о каком отказе от аннексий говорить не могут, потому что каждая аннексия, старая или новая, представляет собою капиталистическое, империалистическое хозяйничанье каждой крупной европейской державы. Ни один капиталистический класс ни в одном государстве не сможет и не захочет осуществить вашу формулу, — формулу российской революции. И если вы к французским или германским капиталистам, когда идете с этим лозунгом: мир без аннексий, т. -е. с предоставлением Алжиру, Хорватии, Познани права отделиться от тех государств, к которым насильственно присоединены, то, конечно, никаких переговоров на этой почве ни один капиталистический класс, ни одна капиталистическая держава с русской революцией вести не будет.

Если державы ведут переговоры до сих пор, то это потому, что мы не идем до конца в формулировке этого лозунга и, значит, предоставляем им толкование этого лозунга в качестве игрушки для дипломатического искусства. С другой стороны, мы должны понять, что у русской революции нет никакого другого союзника, кроме угнетенных классов, всех воюющих стран, кроме социалистического пролетариата, который может быть обманут и который до сих пор продолжает быть обманутым и который только последовательным проведением в своей стране этого революционного лозунга «мир без аннексий» может порвать гнусные цепи связывающего

') В подлиннике: «поддерживаются». —2) Так в подлиннике.

 

его капитализма. Вне этого, товарищи, надо сказать прямо и откровенно, — путь, которым будет протекать война, будет путем Милюкова. И милюковская политика представляет собой вполне реальный путь к окончанию этой войны, но путь империалистический, и этому пути нельзя противопоставить никакого среднего или половинчатого пути, рассчитанного на то, что нам удастся уговорить Рибо, Ллойд-Джорджа и Соннино согласиться с нашей революционной формулой, так как они прекрасно знают, что признание этой формулы поставит их в противоречие с капиталистическим классом в этих странах.

Поэтому милюковскому пути может быть противопоставлен только один путь, рассчитанный на мировую пролетарскую революцию, —путь, который единственно может поставить под ружье всю русскую революционную армию и вдохновить ее революционным энтузиазмом, дать ей ясные-и определенные цели и облегчить ей задачу тем, что она привлечет на свою сторону угнетенные классы, угнетенные нации всех других стран.. Этим русская революционная армия может победить. Иначе под нее подкапываются те, которые хотят заставить ее вести войну, не отменяя старых договоров и ведя переговоры с теми, которые издеваются над социальными задачами русской революции. Спасение для русской революции заключается в том, чтобы Россия осуществила прежде всего для себя самой: лозунги отказа от аннексий и не создавала себе трений с Финляндией и Украиной, сама поставила бы во главе правительства представителей солдат и рабочих и, опираясь на угнетенные классы всех других стран, повела бы борьбу и войну в союзе с этими угнетенными классами против-империализма всех держав.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ *). Слово принадлежит тов. Саакьяну.

СААКЬЯН. Товарищи, основные положения вопроса здесь более или: менее выяснены, и подробно на них я не буду останавливаться; отмечу только некоторые моменты.

Я должен совершенно открыто признаться, что речь тов. Ленина очень стройно была построена, и если не следить за посылкой самой речи, если не найти ложности самой посылки, то ни в каком случае нельзя обнаружить, неправильности всей системы, так как система была построена логично..

В чем заключается основная посылка речи? Основная посылка такова, что революционная демократия, если она революционна на деле, применяет-революционные методы борьбы, и, применяя эти революционные методы борьбы, демократия ни в коем случае не отделяет свою буржуазию от другой буржуазии и во всеоружии должна выступить против своей буржуазии; нужно именно такой последовательной борьбой доказать, что политика ваша революционно-демократическая. Какие же доказательства нам нужны? Тов. Ленин призывал дать наглядные уроки обучения как германскому пролетариату, так и мировому пролетариату. Конечно, очень похвально-очутиться в роли таких первых учителей, в особенности для нашей молодой демократии, и дать уроки тем странам, где 70 и 80% грамотных, — в Германии почти все население грамотное, — тем странам, где марксизм-получил свое завершение. Это очень трудная, но очень похвальная задача. Какие же это наглядные уроки обучения? Во-первых, если мы в нашем манифесте призываем все народы не сделаться орудием в руках своих банкиров и помещиков, то и нам надо перестать быть орудием в их руках. Он говорит: вот ваше воззвание, а вы лицемерите или не понимаете, чтобы непоследовательны. Тов. Ленин, очевидно, смешивает два понятия: стать орудием в руках помещиков и банкиров и ликвидировать их. Это две разные вещи.

 

*) В подлиннике: «Председательствующий».

 

Наше «обращение к народам мира» исходит из реалистического понимания задач и ни в коем случае не претендовало на фантастическую вещь, — что настало время ликвидировать банкиров и буржуазный строй, а только призывало не делаться орудием в их руках. Орудие ли мы в руках наших помещиков и банкиров? (Голос слева: «Да». ) Со стороны большевиков говорят: «да». Сейчас я приведу доказательства. Что значит перестать быть орудием в руках банкиров и помещиков: глава наших банкиров в идейном смысле находится в золотой клетке, а глава революционной демократии Либкнехт находится в тюрьме. Не достаточно ли наглядное обучение мы дали, что вместо Либкнехта нужно посадить другого? Не достаточно ли наглядное обучение мы дали, как надо освобождать Либкнехта? Нашим примером мы показали, что мы не орудие в руках банкиров.

Другое доказательство вам нужно? Вам известно, тов. Ленин, насколько вы рьяно призываете арестовывать банкиров, настолько же неистово они говорят: арестовать их. И мы проходим мимо и говорим: не нам и не вам. Мы не призваны арестами разрешать социальные проблемы, а революционной планомерной борьбой вести революционную демократию. Вот то обстоятельство, что ни один банкир не осмеливается лишать вас вашей свободы, и то, что в Германии банкиры руководят всем и Либкнехта сажают в тюрьму, наглядно показывает, что там демократия находится в руках банкиров, а здесь она, как дамоклов меч, висит над головой банкиров. (Аплодисменты. )

Другое наглядное обучение, это — такое, что ученик не будет особенно благодарен учителю, а учитель, вероятно, не будет зачислен в ряды педагогов. Значит, в чем же дело, — вывести наши войска из Армении? Тов. Ленин настолько был занят своей борьбой против оборонцев и против всех буржуазных мыслителей, как называют многих из нас, что даже забыл, что Армения вырезана, что там армян нет для того, чтобы вы объявили Армянскую республику, и что те армяне, которые остались, вывезены в Палестину, и если говорить о республике, то разве только о Палестинской [140]. Тов. Ленин говорит: что вы делаете с Украиной, что вы делаете с Финляндией? Ему недостаточно революционного слова победоносной демократии, что все народы получат самоопределение. Этого ему недостаточно. В период войны, в период революции, когда нужно укреплять свои позиции, тов. Ленин призывает нас заниматься тем, чтобы сейчас же осуществить автономию и отделение Украины. Если тов. Ленин революционер, — а он революционер, и мы должны его таковым считать, — то нужны тут не разговоры, а нужно провести принцип плебисцита. В период войны как же применять принцип плебисцита? Мы вызываем, вы видите, с фронта, и там, среди войск, которые принадлежат к украинцам, произведен плебисцит— за и против. Кроме того, нужно определить исторические границы, так как шовинисты говорят: нужно еще несколько губерний, а демократия говорит: нет, нужно меньше. Значит, нужна комиссия. Что сейчас должен делать революционер? Не то ли, чтобы думать о снабжении страны продуктами, чтобы в Донецком бассейне производительность труда повысилась, чтобы положение рабочих улучшилось, чтобы железные дороги были лучше, чтобы были организованы профессиональные союзы, чтобы получить могущественную опору и упрочение нашей революции, или он должен итти за шовинистами и контр-революционерами и заниматься тем, чтобы перекраивать карту? Нет, тов. Ленин, это будет удар в спину революции. Революционеры об этом не говорят... (Аплодисменты. ) Революционер говорит, что Россия — дом всех революций, и если этот дом объят пожаром, то нужно его спасти, и когда Россия будет спасена, когда Всероссийское Учредительное Собрание волею демократии соберется, то каждому в этом доме будет угол обеспечен. Вы говорите, — нет, дайте нам этот угол, но вместе с тем дайте все опоры вытащить, чтобы дом рушился. Это не есть спасение революции, а разложение революции.

Дальше, товарищи, нам предлагают еще другие средства. Сейчас я вернусь к сепаратному миру. Нам говорят, что война—мировая и, как мировая война, она соткана из таких переплетающихся нитей, что не знаешь, где начало, где конец. Сепаратным путем войну окончить нельзя. Это очень хорошо, это их официальное заявление, и мы будем его приводить против тех дезертиров, которые пачкают их имя, —мы скажем им: они за сепаратный мир не стоят. Это очень хорошо, но разберемся фактически: есть братание и противонаступление. Скажите: отсутствие наступления и наличие братания, — это фактически как называется? Это называется: или мир, или перемирие. А это не есть сепаратный мир? Безусловно, это является сепаратным миром, — юридически они не желают сепаратного мира, а фактически они его делают. Это худший способ, который разлагает и может разложить армию. Будьте последовательны и скажите: никакого, ни юридического, ни фактического, ни перемирия, ни мира мы не допускаем. Это было бы более последовательно. Но когда мы говорим о боеспособной армии, об армии, которая могла бы наступать и защищаться, когда нужно, то с той стороны к этому не совсем одобрительно относятся, а некоторые говорят: это нам нужно. Мы же говорим: да, это нужно не с целью разгрома Германии, — это второстепенная задача; боеспособная, революционная армия, — а ею должна стать вся Россия, та, которая работает на самооборону, — ее нужно вытянуть, чтобы она могла обороняться и защищать Россию, такая боеспособная армия нужна для того, чтобы мы не превратились в Персию. Даже крайние революционеры, когда читают текст благородного протеста Персии, что над ними глумятся, смеются, что у них силы нет, что это несчастная страна, то и у нас при отсутствии такой армии и наши благородные порывы, и слова превратятся в глазах других только в болтовню. Чтобы идея имела за собой фактическую силу, — а революционер не говорит только, а действует, — нужно, чтобы идея могла быть подкреплена штыком, когда это нужно; и не боясь нужно об этом говорить, если даже тебя назовут контр-революционером.

Еще одно. Говорят: какие цели преследует война? Война, как таковая, никаких целей, кроме грабительских, не может иметь. Этой войны у нас нет. Я рассматриваю войну, как восстание революционного народа; она — продолжение петроградских баррикад на западном фронте. Были выставлены известные цели против Романова и Ко, и то обстоятельство, чта один Романов сломлен, дает возможность сказать: баррикадная война окончена. Для революционера борьба кончается только тогда, когда или его самого уничтожат, или его требование исполнят. Нам говорят: они — наши братья, и с братьями надо по-братски поступать, нужно увещевать и т. д. Скажите, пожалуйста, Семеновский полк, который, как реакционная сила, наступал против нас, мы что же: считали их братьями? Тогда они были братья так же, как и весь народ, но объективно они были орудием в руках Романова, и мы били друг друга. Тогда они нас побили, но теперь Семеновский полк стал силой субъективной, революционной, и уже имеет право числиться в рядах нашей революционной армии, и мы этим полком гордимся. То же самое с Германией. Германия в объективном смысле есть сила, которой руководит венценосный Вильгельм, и, поскольку она руководится венценосцем, она ничем не отличается от нашей жандармерии, которую мы били и которая нас била, и от полков Романова, которые нас били и которых мы били. А когда Германия водрузит на Потсдамской площади красное знамя восстания, когда не Либкнехт, а Вильгельм будет сидеть в тюрьме, то тот революционер, который в то время осмелится произвести давление на эту Германию, будет заклеймен званием изменника революции.

Но как же нам дойти до этого момента? Вы говорите: мы дойдем, если намнем борьбу против собственных капиталистов. Объявление пролетарской революции это есть объявление социалистической революции, поскольку мы являемся руководящей силой. Здесь кроется основная посылка тов. Ленина и К0 и других товарищей, —что именно теперь есть возможность объявить перманентную революцию и социалистическую республику, и защитниками ее являемся мы. Но тов. Ленин верит в чудо, — что эта социалистическая республика эхом раскатится по всей Германии и там вызовет восстание, и тогда революция победит. Неужели у нас менее громкие дела были несколько в другом масштабе и эхо их не докатилось до их уха? То обстоятельство, что мы освободили Пьяных и других из тюрьмы [141], могло дать повод, чтобы они освободили своего Либкнехта. А что, если это эхо раскатится слишком поздно — и мы уничтожим революцию и она погибнет не с тем, чтобы воскреснуть потом, а поведет ко многим кровопролитиям? Есть ли гарантия? Нет. Они верят в чудо, — что непременно эхо разнесется по всему миру, а мы не верим в чудо, и мы призваны вести политику, которая соответствует реальным, объективным условиям. Наша политика ясна и определенна. Она сводится, с одной стороны, к сплочению всех масс внутри, а с другой стороны, к созданию такой экономической организации, которая могла бы служить базой для нашей революционной работы, для сплочения нашей революционной боеспособной армии. Наша внешняя политика — давление наше на союзные правительства, чтобы они пересмотрели договоры в духе нашей революции.

⇐ Предыдущая37383940414243444546Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: