М.Г. Муравьева. Семейные убийства в России раннего Нового времени

М. Г. Муравьева

Санкт–Петербург, Российский государственный педагогический

университет им. А. И. Герцена

Семейные убийства в России раннего Нового времени

Семейные убийства, понимаемые как убийство внутри семьи ее членов, находятся на перекрестке публичной и частной сфер, что часто ведет к «потерянности» проблемы между исследованиями преступлений против жизни и домашнего насилия. Криминологические исследования преступлений против жизни чаще всего концентрируются на публичных формах убийства. Семейные убийства чаще изучаются в контексте домашнего насилия и, как правило, в отношении супругов друг к другу и детей. Тем не менее, семейные убийства включают и убийства других родственников: родителей, братьев/сестер, дядей/тетей, племянников/племянниц и других родственников. Русское право всегда считало родственную связь отягчающим обстоятельствам убийства и относило семейные убийства к квалифицированным видам (см., например, Соборное уложение гл. XXII, ст. 1—7). Европейская историография насильственной преступности обратила внимание на то, что уровень публичного насилия значительно сокращается к началу XVIII века, что означает приватизацию насилия и повышения уровня семейных убийств, нежели убийств посторонних людей[418]. Основной проблемой здесь видится необходимость верификации данного тезиса на примере российского материала. Однако для оценки уровня частного насилия необходим комплексный анализ убийств разных членов семьи в контексте структуры родственных и семейных связей, характерной для изучаемого периода.

В системе русского права семейные убийства являлись квалифицированными и регулировались главой XXII Соборного уложения 1649 г. Здесь определяется пять составов семейных убийств: 1) отцеубийство, подразумевавшее убийство обоих родителей (ст. 1—2); 2) убийство детей их законными родителями (ст. 3); 3) братоубийство, подразумевавшее убийство братьев и сестер (ст. 7); 4) мужеубийство (ст. 14); 5) инфантицид или детоубийство незаконнорожденного ребенка (ст. 26). Все эти преступления, кроме убийства детей их законными родителями, наказывались различными видами смертной казни. Однако в случае убийства детей предписывалось родителей заключить на год в тюрьму и затем обязать к публичному покаянию (публичное оглашение у ворот церкви содеянного преступления). Данное наказание предполагает, что родители в принципе имели право распоряжаться жизнью своих детей и рассчитывали на их абсолютную покорность (ст. 6). Однако убийство незаконнорожденного ребенка рассматривалось совершенно иначе: ст. 26 предписывала «таких беззаконных жен, и кто по ея велению детей ея погубит, казнити смертию безо всякия пощады, чтобы на то смотря, иные такова беззаконного и скверного дела не далали, и от блуда унялися», что означает показательное наказание за блуд нежели за детоубийство. Петр I в «Военном артикуле» также подтверждает смертную казнь за убийство членов семьи (ст. 163), однако проводит различие между преднамеренным и непреднамеренным убийством, смягчая наказание за убийство жены или ребенка в результате наказания. Таким образом, уголовное право выстраивает определенную иерархию семейных убийств соответственно степени преднамеренности и «злой воли». В данной иерархии худшим считалось убийство родителей, извинительным же предполагалось убийство законных детей, что вполне отвечало патриархальной парадигме властных отношений, в рамках которой родители, наносящие вред своим детям, считались делавшими это непреднамеренно и скорее совершавшими грех, нежели преступление, тогда как дети, убивавшие родителей, или жены, убивавшие мужей, обладали определенной степенью «злой воли», подталкивавшей их к восстанию против «естественного порядка» властной иерархии.

Самым изученным типом семейных убийств являются супружеские убийства. Убийством женычасто заканчивались побои, издевательства и другие насилия, причиняемые женщине в семье. Смерть жены в результате побоев мужа в большинстве случаев квалифицировалась как непредумышленное убийство и наказывалась соответственно, обычно кнутом и отдачей на поруки. Иван Желябужский в своих записках сообщает о факте публичного бития кнутом князя Александра Борисовича Крупского за убийство жены (в 1692 г. )[419]. Убийство жены довольно часто встречается среди уголовных дел XVIII века, что опять же доказывает, что убийство жены считалось преступлением и регулярно наказывалось. Мужеубийц осуждали гораздо больше и чаще, чем женоубийц. При убийстве мужа (даже непредумышленном при защите) женщина все равно совершала тяжкое преступление покушения на власть per se и по уложению должна была быть закопана живой. Отказ от подчинения и восстание против власти мужа рассматривалось как гораздо более опасный поступок, нежели простое убийство жены в результате побоев и истязаний, что никак не противоречило общему порядку управления. Детоубийство влекло за собой смертную казнь по уложению, однако чаще всего смертная казнь заменялась другим тяжким наказанием. Хотя большинство обвиняемых в преступлении были женщины (в целом, в современной криминологии преступление является «женским»), однако уголовные дела Сыскного приказа и особенно военных судов показывают, что мужчины также довольно часто принимали участие в избавлении от незаконнорожденных. В целом, заметно разделение труда: женщины чаще оставляли новорожденных (на дороге, в хлеве, подбрасывали в другие дома), тогда как мужчины убивали [420].

Убийство законных детей родителями часто случалось в результате наказания, потому классифицировалось как непреднамеренное. Оба родителя несли одинаковую ответственность за такие преступления с небольшим превалированием отцов. Жертвы, как правило, были моложе 10 лет и чаще всего это были мальчики[421], что может отчасти объясняться тем, что мальчиков и чаще наказывали отцы. Девочки чаще подвергались сексуальному насилию, данные Синода и Сената за XVIII дают довольно значительное количество дел по растлению дочерей. Однако убийство законных детей вполне соответствует по пропорции убийству незаконнорожденных в их отношении к количеству выживших, что ставит вопрос о статусе ребенка в русской семье и русском обществе в целом.

Убийство родителей было преступлением довольно редким (девять случаев между 1754 и 1799 годами). Самым громким стало дело Алексея Жукова, убившего свою мать и сестру[422]. Однако смертная казнь ни разу не была применена, осужденные приговаривались к телесным наказаниям и церковным епитимиям (вплоть до отлучения). Убийство братьев и сестер обнаруживает интересную динамику с абсолютным превалированием братоубийства в результате драк[423]. Вероятно, постоянное сосуществование в условиях частого решения конфликтов физическим путем (побоями или драками) передавало именно мальчикам такую культуру решения конфликтов.

Приведенные выше данные требуют дополнительного концептуально–теоретического анализа с учетом комплексных антропологических, криминологических и исторических данных. Динамика семейных убийств подтверждает высокий уровень насилия, существовавший в русских семьях в раннее Новое время. Однако в рамках данной динамики совершенно очевидно, что женщины умирали насильственной смертью чаще чем мужчины, и члены семьи в подчиненной позиции (женщины и дети) чаще, чем те, кто находился в позиции власти (мужчины). Отношение к таким преступлениям как к «непреднамеренным» и более мягкое наказание, также как и дополнительное церковное наказание (епитимии), скорее всего означали классификацию оных как «частных», что снижало уровень внимания государства к таким убийствам. XIX век принес патологизацию таких преступлений, которая в ХХ веке обрела форму теорий «семейной дисфункции». Однако возможность применения подобных теорий к обществу раннего Нового времени видится пока весьма проблематичной.