 |
Ю. Д. Коробков. Некоторые особенности быта и одежды уральских рабочих и работниц в XIX веке. З. З. Мухина. Плодоизгнание в повседневности Русской крестьянки Центра России (вторая половина XIX – начало ХХ В. )
|
|
|
|
Ю. Д. Коробков
Магнитогорск, Магнитогорский государственный университет
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ БЫТА И ОДЕЖДЫ УРАЛЬСКИХ РАБОЧИХ И РАБОТНИЦ В XIX ВЕКЕ
На бытовой уклад заводского населения Урала влияли особенности организации и развития местной промышленности. Крепостное право послужило основой процветания Урала, в дальнейшем стало причиной его застоя. Заработок на заводе не обеспечивал существования рабочего, доходы были невелики, не покрывали расходов, и рабочим искали подсобные заработки.
Характеризуя быт Миасского завода, В. Аманацкий отмечал в 1856 г., что главное хозяйство мастеровых состояло в скотоводстве и птицеводстве[243]. В крупных городах мастеровые жили как горожане, редко имея корову и лошадь[244]. На правах заводского поселка были центры уральской промышленности, где хозяйство рабочего носило полукрестьянский характер[245].
Развитие модернизации во 2–ой половине XIX в. оказало незначительное влияние на быт и образ жизни рабочих, остававшийся неизменным на протяжении XIX в. На заводах работали мужчины. Женщины были меньше втянуты в производство и работали чернорабочими. Все они занимались домашним хозяйством. На соляных промыслах женский труд применялся шире, но и здесь использовался на подсобных работах.
Указывая на этническую пестроту населения Висимо–Шайтанского завода, Д. Н. Мамин–Сибиряк отмечал в 60–х г. XIX в. сходство внешнего вида выходцев из Тульской, Черниговской губерний и потомков местных раскольников[246]. Сглаживание областных различий происходило в сфере языка. Процесс нивелировки заводского быта был связан с заводской средой – женской поденщиной, практиковавшейся на уральских заводах.
|
|
|
Проводником городских мод в рабочую среду были семьи заводской администрации, местной буржуазии и интеллигенции. В области костюма с отчетливостью разносторонние контакты, имевшие место среди представителей социальных слоев населения.
Данная тенденция характеризовала развитие праздничного костюма. Будничная одежда была консервативной и традиционной. Мизерные заработки «работных людей» заставляли сокращать расходы на покупные вещи. В конце XIX в. большинство людей обходилось собственными изделиями, что касалось одежды[247]. Женская одежда была самодельной и состояла из длинной холщовой рубашки крестьянского типа и ситцевой кофты. На ногах носили коты–обутки или лапти[248]. Верхняя одежда была домашней выделки и не отличалась от крестьянской. Ее составляли зипун, полушубок, кушак. Будничная одежда рабочих не отличалась от крестьянской. Исследователи склонны объяснять устойчивость традиционного русского костюма в уральском горнозаводском быту вплоть до начала ХХ в. влиянием кержацкой прослойки в составе рабочих[249]. Отличия наблюдались в производственной одежде рабочих. У мастеровых она шилась, как крестьянская, из льняной ткани, но некрашеной. В кричном цехе носили «коноплянники» (обувь) – разновидность баклуш[250]. Особенно отличалась праздничная одежда мастеровых, заметно приближалась к городской[251].
В заводе женщины носили русские сарафаны. Рукава приделывали из белой кисеи или лучшего ситца, белого коленкора. Воротники застегивали запонками и пуговками. Женщины носили косынки на повойниках. Девушки убирали волосы в косу, вплетая в конец ленту, голову покрывали шелковою косынкой, свертывая ее в виде ленты и завязывая на затылке.
В пореформенный период отход рабочих от крестьянских образцов усиливается. Тенденция проявилась в одежде и домашней обстановке. Факты проникновения в заводскую среду гражданского быта и городской моды на платья не следует преувеличивать. Как не следует заблуждаться и относительно щегольства рабочих и связывать его с их материальной обеспеченностью рабочих. На это указывает, в частности, М. Кирпищиков[252]. Эту особенность психологии отмечал П. П. Бажов, указывая, что за немудреные прихоти жен им приходилось искать дополнительный заработок и ограничивать себя в быту[253].
|
|
|
Намек на утрату мужественности мужчинами, стремящимися внешним выдать желаемое за действительное, приобретает явный характер и преобразует ироническую коннотацию пословиц и поговорок в презрительно–пренебрежительную оценку.
Щегольство в ментальной культуре уральских рабочих рассматривается как разновидность глупости, бахвальства, «простоты», а на эволюцию одежды и быта накладывали свой отпечаток не только социально–экономические условия, но и особенности психологии местного населения.
З. З. Мухина
Старый Оскол, СТИ НИТУ МИСиС
ПЛОДОИЗГНАНИЕ В ПОВСЕДНЕВНОСТИ РУССКОЙ КРЕСТЬЯНКИ ЦЕНТРА РОССИИ (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XIX – НАЧАЛО ХХ В. )
Об области интимных отношений в укладе крестьянской жизни сложились стереотипы. Это относится к устройству части пространства девушек–невест, которая касалась интимно–сексуальной области. Жизнь в русской деревне не была пуританской. Пространство девушек–невест было устроено сложнее, добрачные и внебрачные интимные отношения не являлись редкостью[254]. Прерывание и предотвращение беременности было актуальной проблемой, работа является продолжением научных изысканий автора.
Проблема дискутировалась в среде интеллигенции, врачей и юристов; в печати появились статьи, где рассматривались правовые, моральные и социальные аспекты абортов и контрацепции. В советский период тема получила широкое освещение в 1920–е гг. [255], стала изучаться в 1980–1990–е гг. [256]. Ныне эти вопросы – предмет исследований наряду с проблемой детоубийства[257]. Изучение абортов, способов контрацепции, знахарства и чародейства среди женщин проанализировано Н. Л. Пушкаревой[258].
В дореволюционной России аборты были юридически запрещены, плодоизгнание приравнивалось детоубийству и каралось каторжными работами сроком от 4 до 10 лет. В 1903 г. наказания были смягчены. Брак считался таинством от Бога, главным было производство потомства. В духовных книгах плодоизгнание причисляется к грехам, которым нет прощения. В крестьянской среде отношение к плодоизгнанию было неоднозначным, но осуждали его немногие. В крестьянской среде внебрачные дети воспринимались как позор, хотя имелась вариативность. Важнейшим фактором была бедность, лишние дети влияли на благосостояние семьи. Женское отходничество, городские заработки явились фактором, подмывавшим уклад жизни. Намеренные выкидыши и плодоизгнание, предотвращение беременности считались грехом[259] и позором. Враждебно и неодобрительно относились к лицам, занимавшимся плодоизгнанием и производством выкидышей, как ремеслом[260]. Средства для вытравливания плода были различными – от механических воздействий и принятия внутрь химических соединений, в том числе вредных и ядовитых, до магических и ритуальных методов[261].
|
|
|
Вопреки распространенному в деревне обыкновению не слишком стараться уведомлять власти о совершенных преступлениях, о случаях прерывания беременности доносили местным властям. Нередко за забеременевшими устанавливался «надзор со стороны ее родителей и ближайших родственников, и нижних полицейских и сельских властей». С. Д. Морозов считает, что крестьянки о противозачаточных средствах не знали[262]. В многодетных семьях женщины, чтобы не забеременеть, увеличивали период лактации[263].
К избеганию зачатия крестьяне относились как к аборту. Попытки предотвращения зачатия с помощью разных «зелий» или заговоров иногда карались строже, чем аборт. В крестьянском сообществе считалось, что это было не только покушением на жизнь нерожденного младенца, но и являлось антихристианским знахарством и ворожбой, которыми занимались «бабы богомерзкие». Сексуальные грехи ассоциировались с колдовством[264]. Избегание зачатия отрицательно воспринималось церковью.
В начале ХХ в. в России врачи стремились добиться смягчения правовых санкций против абортов или полной их декриминализации. В результате многолетних дискуссий врачей в 1913 г. Двенадцатом съезде «Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова» большинство участников высказалось за отмену запрещения искусственного аборта и признало контрацепцию как единственную реальную альтернативу.
|
|
|
После 1917 г. наметился прогресс в этой области. 18 ноября 1920 г. были узаконены искусственные аборты, проводившиеся врачом в медицинском учреждении. На I Всероссийском совещании по охране материнства и младенчества в декабре 1920 г. аборт рассматривался как «социальное зло»[265]. В 1920–1930–е гг. вопрос о противозачаточных средствах отошел на задний план. Это шаг назад по сравнению с началом ХХ в., когда проблема обсуждалась общественностью. Среди крестьянок абортативные средства продолжали оставаться главным способом избавления от нежелательной беременности. В 1935 г. в СССР прекратилось производство имеющихся контрацептивов, в 1936 г. искусственные аборты по желанию женщины были запрещены. Женщину рассматривали как «мобилизованную труженицу», она должна была отдаться строительству светлого будущего. Многодетность в официальной линии представляли делом государственного значения.
В рассматриваемый период модернизация затронула демографический менталитет крестьянства, наметилась тенденция уменьшения числа детей. По замечанию И. С. Кона, в вопросе об абортах проявилось место личности в советской действительности. Отражением явились дискуссии между акушерами–гинекологами, возражавшими против абортов, и гигиенистами, утверждавшими их необходимость. Женщины рассматривались как единое целое, им как субъекту внимания не уделялось.
|
|
|
