 |
Обычное право в российской правовой системе
|
|
|
|
1. Понятие обычая и обычного права
2. Обычное гражданское право
3. Обычное уголовное право
4. Суд и процесс по обычному праву
1. Слова "обычай", "обычное право" в последнее время достаточно часто употребляются в различных, иногда прямо противоположных смыслах. Обычаи делового оборота в цивилистике, обычаи в международном праве, различного рода обыкновения |весьма многообразны. Еще классическое римское право, становление которого растянулось на много веков, довольно часто обращалось к обычаям догосударственного состояния, которые частично были переработаны в процессе законотворчества, а частично вошли в первые сборники правовых норм без существенных изменений. Аналогичное положение наблюдалось и в других обществах. В Древней Греции, например, законы Драконта базировались на нормах обычного права. Учитывали обычай и многие последующие законодательные акты
Удачная попытка дать понятие правового обычая и обычного права была предпринята замечательным отечественным теоретиком права А.Б. Венгеровым. Обычное право он рассматривал как мощное регулятивное средство, которое сохраняет свое значение и в современных условиях. Отмечая появление обычного права на весьма ранних ступенях правового развития, он отмечает, что оно охватывало в первую очередь семейно-брачные отношения, регулировало земле- и водопользование, имущественные отношения. А само обычное право, по концепции А.Б. Венгерова, вырастает из обычаев, складывающихся исторически и закрепляющих полезный опыт человечества. Говоря об обычном праве, исследователь связывал их появление и первобытной мононорматикой, разбивая эволюцию которой на два этапа: эпохи присваивающего и производящего хозяйства. Таким образом, автором было более четко определено, что обычное право имеет своим истоком общество догосударственное. Но уже нормативное закрепление оно получило только тогда, когда стало формироваться государство и его основные институты. Им же отмечалась живучесть обычаев, даже тех из них, которые не санкционированы официально государственной властью, но продолжают жить в сознании народа, который их соблюдает иногда более права государственного.
|
|
|
Отечественными историками права также поднимаются вопросы теории обычного права. В.Г. Графский определял обычное право (правовые обычаи) как основанные на частом употреблении широко известные правила правового назначения, регулирующие в догосударственном обществе практически все типичные отношения. Другое название обычного права, предложенное этим исследователем, — первобытное право, которое он наделял следующими особенностями: казуистичность, обязательное соблюдение ритуалов, обвинительно-состязательный характер судебного разбирательства. "Обычное право поначалу — это орудие поддержания порядка без участия государственно-властного администрирования".
2. В сфере вещного права обычное право имело существенные особенности, которые помогают многое понять в социальном или политическом поведении крестьянина. Обычное право содержало две нормы, находившиеся в противоречии с официальным гражданским правом, которые имели особенно большое значение: принцип трудового права, согласно которому человек может владеть только тем, во что он или его предки вложили труд, и смешение понятий «собственность», «владение» и «пользование». Хотя крестьянство в массе различало «мое» и «чужое», в особенности применительно к движимому имуществу, но не проводило четкой грани между собственностью и владением в особенности в отношении земли и другого недвижимого имущества. «Моим» крестьянин считал тот участок общинной земли, которым временно владел в данный момент, и усадебную землю, которая находилась в постоянном его пользовании. Эти особенности обычного вещного права позволяют объяснить претензии крестьян на помещичьи земли после эмансипации: постоянное участие крестьян в обработке помещичьих земель, пользование ими в форме аренды или другими способами, наличие сервитутов, различные виды права пользоваться помещичьими угодьями поддерживали в них убеждение, что существовавший правопорядок являлся переходным к тому времени, когда вся помещичья земля перейдет в их владение, поскольку она освоена их предками, а помещики незаконно присвоили результаты их труда.
|
|
|
Все договоры между крестьянами, как правило, заключались устно и только с некрестьянами – письменно. Заключение сделок крестьянской среде обычно сопровождалось особым ритуалом. Например, раздел имущества начинался с разрезания пополам каравая, что символизировало разрыв отношений между делящимися. Ритуал сопровождал сделки купли-продажи, так как, согласно воззрениями крестьян, между человеком и вещью существовали особые отношения, разорвать которые можно было с помощью специального ритуала. Обычное право запрещало продажу имущества, являвшегося основанием для обеспечения платежеспособности хозяйства, например, дома, без согласия схода.
Правила наследования у крестьян по обычному праву тоже имели особенности. Во-первых, крестьяне почти не пользовались завещанием, что свидетельствовало не только о неграмотности, бедности, но и о скованности воли крестьян общественными и нравственными нормами. Наследство составляли постройки, движимое имущество и купленная земля, и все это могло переходить только членам семьи; надельная земля в принципе передавалась только членами данной общины, обычно она оставалась в семье, если дети не делились. Обычное наследственное право учитывало не только кровнородственные отношения, но и трудовой вклад, который внес каждый член семьи мужского пола в создание семейного имущества. В силу этого, в отличие от закона, имущество крестьянского двора могли наследовать не только кровные родственники, но все члены семьи-хозяйства, которыми считались все те, кто работал, в хозяйстве и создавал его имущество, - усыновленные, приемыши и незаконнорожденные. Дочери допускались к наследованию в равной степени с сыновьями, если выходили замуж за «приймака», то есть если жених входил в семью невесты. При жизни дворохозяина раздел хозяйства разрешался общиной, если домохозяин не был в состоянии руководить хозяйством, пьянствовал, проматывал имущество.
|
|
|
Существенные особенности крестьянской семьи состояли в том, что это был прежде всего союз хозяйственный, нередко объединявший в своем составе несколько малых семей и лиц, не связанных кровным родством, которые в среде других сословий проживали обычно отдельными семьями. Все члены такой семьи вели общее хозяйство под руководством ее главы. Из этого вытекали многие особенности семейного обычного права: слабое развитие индивидуальной собственности членов семьи, невозможность для них заключать сделки помимо главы семьи, принадлежавшее последнему право распоряжаться имуществом семьи, хотя оно формально считалось общей семейной собственностью. Слабая роль капитала в хозяйстве обусловливала важное значение личного труда членов семьи, от которого зависела их доля в наследстве или в имуществе при разделе семьи.
У крестьян и в начале ХХв. сохранились те виды родства, которые у других сословий выходили из употребления. Кроме кровного родства признавалось свойство (связи, возникавшие посредством брака) и духовное родство (основано на восприятии при крещении и называлось кумовством). Известно было крестьянм усыновление. От древних времен сохранился у них такой вид родства, как братание («побратимство», «крестованье»), возникавший посредством особого обряда – обмена нательными крестами, почему они и назывались «крестовыми братьями» или «крестовыми сестрами».
Заключение брака среди крестьян, как до XVIII в., проходило в три стадии – брачное соглашение, венчание и свадьба. Соглашение заключалось, как правило, родителями брачующихся устно и предусматривало время бракосочетания, условия о расходах по свадьбе, о подарках, вознаграждении родителей невесты за лишение их рабочей силы («кладке»), о приданом, а также о неустойке, залоге или задатке на случай, если какая-нибудь сторона откажется от брака. Соглашение сопровождалось символическими действиями, какие обычно совершались при заключении сделки, - рукобитье, молитва и угощение водкой. Решающая роль в брачных делах принадлежала родителям, но с волей детей стали считаться больше, чем прежде.
|
|
|
3. Среди российского крестьянства слово “преступление” употреблялось редко, его заменяли выражения “вина”, “проступок”, “злодеяние”. Понятие о преступлении в народном правовом быту тесно соприкасалось с понятием греха. Происходило это по ряду причин, и прежде всего из-за религиозности крестьян. Слово “грех” имело несколько смысловых значений. Помимо традиционного - поступок, противный закону Божию, вина перед Господом, В.Даль указал на другое - беда, напасть, несчастье. В крестьянском быту, по наблюдениям П.Тимофеева, сохранилось определение греха как убытка, ущерба.
Часто крестьяне недопонимали различий между грехом и преступлением, которые по - своему слагались в разных местностях и определялись условиями жизни. Например, в Болховском уезде Орловской губернии преступлением считалось убийство, воровство, грабеж. Грехом называли ругательства и мелкую кражу. Подытожив опросы крестьян Чистопольского, Тетюшского, Самарского и Ставропольского уездов, Е.Соловьев писал, что святотатство, поджог, умышленное убийство, кража, грабеж считались как грехом, так и преступлением. Уклонение от воинской повинности, стрельба дичи в запрещенное время - проступки, но не грех. Самоубийство, развратная жизнь и пьянство - грехи, а кража леса из казенного леса - не грех и не преступление. На наш взгляд, представляют интерес данные, приведенные В. Тенишевым, о деяниях, по народным понятиям, греховных, но церковью не запрещенных. Так, у крестьян Ярославской и Калужской губерний греховным считалось: женщине спать на животе, сидеть в шапке, свистеть в комнате, держать в комнате собаку, молиться, широко расставив ноги, бранить небесные светила, бабам прясть в пятницу и пр.
Следствием коллективной формы крестьянского общественного устройства стало соединение в одно целое правовых, нравственных и житейских правил. Нарушение устанавливавшихся веками норм общежития накладывало негативный отпечаток на жизнь всего общества. Поэтому несоблюдение нравственных норм расценивалось как преступное деяние и подвергалось наказанию. По решениям общинных и волостных судов крестьян строго наказывали за пьянство, распутную жизнь, ленность и бесхозяйственность. Нарушение установившихся правил поведения и норм общежития считалось в крестьянском правовом быту гораздо большим преступлением, чем несоблюдение официальных законодательных норм. Любое деяние, в том числе убийство, совершенное по приказу всего “мира”, в глазах крестьян не было преступным и греховным, а считалось вполне правомерным. Кроме того, народ рассматривал преступление как отношение к личности и поведению обвиняемого, а не как отдельное противозаконное деяние, совершенное им (как это было в римском праве). Крестьяне свидетельствовали, что поджоги имущества богача (гумна, льна, ржи, строений, леса) не считались преступными действиями, лишь бы огонь не задел бедного. Состоятельного крестьянина, в отличие от бедняка, наказывали даже за мелкую кражу.
|
|
|
Обобщив правовоззрения крестьян на преступления, отметим - они квалифицировались как личная обида и частная проблема потерпевшего. Община, за редким исключением, вмешивалась в разбирательство между ответчиком и истцом только по просьбе последнего. Бывали случаи, когда в качестве пострадавшего выступал “мир” (при порубках в мирском лесу, при потравах общественных лугов, при поджогах мирских зданий, а также при осквернении святынь и словесном оскорблении схода).
Народная мысль в течение многих веков пыталась найти причины совершения преступлений. Крестьяне объясняли их влиянием наследственности на волю человека (“Благословляет отец деток до чужих клеток”). Были семьи от деда или прадеда известные своими преступными наклонностями. Причиной преступления, как писал В. Максимов, считали воздействие порчи, наведенной на человека (“Не родится вор, а умирает”). Народная пословица “От тюрьмы, да от сумы не отказывайся” подчеркивает фатальную зависимость человека от судьбы, случая, злой воли. Крестьяне убеждены, что от них “не уйдешь, не отчураешься, не объедешь даже на кривых оглоблях”, никто не застрахован от этих губительных сил. К подобного рода преступлениям народ относил действия, совершенные без намерения, вызванные толчком какой-то неведомой силы, “особым психическим настроем”. О людях, прежде пользовавшихся безупречной репутацией, говорили: “Нечистый подтолкнул”, “Воры не родом ведутся, а кого черт свяжет”. В числе других причин преступлений, крестьяне называли человеческие слабости, подверженность соблазнам, пороки (“От запада до востока нет человека без порока”, “Грех - воровать, да нельзя миновать”). Крайняя бедность и нищета также относились к причинам, подталкивавшим к преступлению (“Нужда лиха и голод не тетка, а голодный и архиерей украдет”, “Пустой мешок введет в грешок”).
В целом преступление рассматривалось как беда или грех, а провинившийся считался несчастным человеком. Отсюда, по С. Максимову, забота о бежавших с каторги и плач по приговоренному к смертной казни, положительная мифологизация разбойников в народном фольклоре. Народ, как отмечал С. Пономарев, жаловал даже убийц, говоря при этом “ над ним беда случилась”.
Наклонности каждого были хорошо известны общине. Так называемые ведомые воры отграничивались от воров по причине нищеты и из-за магарычей. Ведомым, явным или отъявленным вором считался, по утверждению М.Духовского, человек несколько раз уличенный в преступной деятельности. С них начинали обыск по случаю кражи в общине. Ведомого вора могли наказать даже на основании подозрения. Народное отношение к ворам было противоречивым. Заядлого преступника могли убить, но на ловкого и известного вора смотрели с восторгом и завистью. О таком говорили: ”Ему пристало и воровать-то: видишь, вертится как диавол - утащит из глаз и не увидишь и концов не найдешь”.
Крестьян работящих, не отказывавшихся подсобить за небольшую оплату, прощали за незначительные кражи. Пословица “Нужда не знает закона” встречалась И.Снегиреву на латинском, итальянском, польском, кроатском и немецком языках. Это свидетельствовало о толерантности многих народов к преступлениям по причине крайней необходимости, когда украденого хватало лишь на утоление голода. Их в общине не преследовали, но друг другу жаловались, что от мелкого воровства невозможно было жить спокойно. Таким образом, при оценке преступления учитывали причины, побудившие правонарушение, обстоятельства, при которых оно было совершено, и самое главное - размер причиненного ущерба. Последнее было ключевым при разделении преступлений по значимости.
Самой большой бедой для российской деревни были пожары и конокрадство. Надо проникнуться заботами крестьянина, чтобы составить себе представление о роле рабочей лошади в его хозяйстве. Конокрад переворачивал весь хозяйственный уклад крестьянской семьи. Бедняк, при всей выносливости русской натуры, терял голову и опускал руки. Исследователи народного быта приводили многочисленные примеры рокового влияния конокрадов на судьбу крестьян. Так, по сведениям А. Левестима, целые селения Екатеринославской, Ковенской, Минской губерний, лишившись лошадей, вынуждены были заняться отхожими промыслами. Крестьяне сурово расправлялись с конокрадами, полагая главной причиной неистребимости этих преступлений недостаточное внимание к ним со стороны начальства. Хотя преобладающее большинство случаев конокрадства, на наш взгляд, было следствием крайней беспечности самих крестьян.
Что касается имущественных правонарушений, то здесь представления российских крестьян значительно отличались от взглядов других народов. Как отмечал И. Оршанский, у народов земледельческих, “где всякая копейка добывается тяжелым трудом..., преступления против имущества... наиболее чувствительны для потерпевшего и потому наиболее опасные в глазах общества”. Российские крестьяне к этим преступлениям относились “хладнокровно, равнодушно”. Из поколения в поколение передавался взгляд на воровство как на возможность легкой жизни, не трудясь получать все необходимое и шанс разбогатеть за короткий срок. Именно поэтому при возмещении причиненного ущерба (как правило, в двойном размере) и заключении мирового соглашения виновный освобождался от наказания. Основная причина такого взгляда на имущественные правонарушения, как представляется, коренится в длительном господстве крепостного права, когда сохранность и целостность крестьянского имущества напрямую зависела от произвола помещика. Другая причина заключалась в экономической беспомощности, бедности российского народа. Состояние и перспективы крестьянского хозяйства были таковы, что кража подчас становилась единственным способом выживания. Крестьяне рассказывали, как больные матери частенько посылали своих детей сорвать плоды с чужого огорода. В голодные годы крестьяне нередко крали хлеб у зажиточных общинников, а недостаток топлива приводил к тому, что деревенское кладбище оставалось без крестов. Суеверие народа также провоцировало многочисленные кражи. По сведениям А. Левенстима, в Ярославской губернии практиковалась кража цветов, поскольку они “лучше отрождаются, чем купленные”, а рыбаки Архангельской губернии похищали друг у друга удочки, считая, что на краденные крючки рыба лучше ловится. Кражи, основанные на предрассудках, бытовали и у других народов. К примеру, в Германии крали на Новый год капусту для корма лошадей, таким образом, предохраняя их от болезней и пр. Если вышеприведенные виды краж не оценивались народом как преступление, то ответственность за кражу лука, иголки или яиц под влиянием предрассудков, напротив, чрезмерно утяжелялась. Нередко причиной краж становилось обостренное чувство социальной справедливости у крестьян. Поэтому воровство у богатых не считалось преступлением, а рассматривалось как восстановление справедливости.
Весьма показательно, на наш взгляд, отношение крестьян к личным обидам. Поскольку в этих случаях проявлялась оценочность значения человеческой личности. В народном быту насилие над личностью, равно как и открытое посягательство на имущество, не считалось особо опасным. Более того, преступления против личности по степени важности в ряду правонарушений стояли ниже имущественных. Это объясняется образом жизни народа и низким уровнем крестьянской культуры и, как следствие, грубостью нравов. Среди общинников драки и оскорбления были делом обычным и не преследовались в судебном порядке. Ситуация изменилась после отмены крепостного права и введения волостных судов, по решениям которых обиженный мог получить денежную компенсацию. Неудивительно, что большая часть дел, рассматриваемых в первые годы существования волостных судов, касалась личных обид. Угроза оценивалась народом как совершенное преступление (“Лучше обиду делай, а не угрожай”). По крестьянским воззрениям, оскорбления подрывали репутацию, влияли на общественное мнение и приравнивались к клевете и доносу. Поэтому в случае недоказанности обвинения обидчик строго наказывался. В делах об оскорблениях между родителями и детьми народные судьи всегда становились на сторону родителей. Вплоть до конца Х1Х века никакой проверки справедливости возводимых на детей обвинений не проводили, так как считали, что “ни один родитель не согласится оклеветать напрасно своих детей”. Кроме того, по народным воззрениям, родитель “ по своей воле” всегда вправе наказать собственных детей. Деспотизм отцов и матерей, нередко проявлявшийся в публичной порке, – обычное явление крестьянской жизни.
Среди других преступлений крестьяне выделяли разбой (насильственное отобрание имущества с убийством потерпевшего) и грабеж. Убийц называли злодеями, совершившими “неотмолебный грех”.
Крестьяне выделяли обстоятельства, отягчавшие преступления. Время совершения преступления, например. В Новгородской, Ярославской, Вологодской, Орловской губерниях преступления, совершенные ночью, считались тяжелыми (“Ночь темней, вору прибыльней”, “Прясть мочью, а красть ночью”). В Нижегородской и Смоленской губерниях, наоборот, “денный грабеж” считался более серьезным правонарушением (“Не только бога не боится, но и людей не стесняется”). В некоторых районах вообще не придавали значения времени и месту совершения преступления. Главными отягчающими обстоятельствами для всех крестьян выступали тайность преступления и дерзость правонарушителя, то есть, когда человек не имел возможности защитить свое имущество и жизнь (“Тати не жнут, а погоды ждут”, “Люди - молотить, а он замки - колотить”). Вину утяжеляла кража в церкви, у путника в дороге, у близких людей, у погорельцев, у неимущих, а также кража лошадей, крупного домашнего скота, хлеба и пчел. Осуждалась бесполезная кража (“Лучше красть себе или лошади”). Серьезное значение в глазах народа имел способ совершения преступления (кража со взломом, насильственное похищение, предварительный сговор). Большую роль играла личность виновного. Наиболее строго наказывались рецидивисты. Самым тяжким считалось умышленное убийство.
По - иному крестьяне смотрели на преступление при смягчающих обстоятельствах. К ним относились, например, физические недостатки и болезненное состояние провинившегося (“Дураку закон не писан”, “Старым и больным закон не лежит”, “И глух и нем - греха не внем”). Принимались во внимание крайняя нищета, совершение проступка в первый раз или по неосторожности, нечаянно (“Невольный грех живет на всех”, “Ошибку в фальшь не ставят”). Ценили чистосердечное признание, особенные заслуги перед обществом. Беременным женщинам часто прощали. Кража у пьяного, находившегося в бесчувственном состоянии, наказывалась легко, поскольку такой “все равно потеряет или пропьет”, к тому же вором в этом случае “проявляется меньше дерзости и смелости”.
Исходя из сказанного, приходим к выводу, что крестьяне не различали дел гражданских и уголовных, как это было принято в официальном законодательстве. Они разделяли преступления на “простые” и уголовные, понятие “гражданское” дело крестьянам не было известно. Только дела об убийствах, поджогах, тяжких увечьях, угрозах лишить кого-либо жизни или подсудные окружному суду народ называл важными или уголовными (от слова голова- голова погублена). Судьи и “толковые” люди Хмелевской волости говорили: “Бог ее знает, это дело писаря подводить кое уголовное, кое гражданское”. А сам председатель волостного суда разъяснял: “Уголовное дело, что написано писарем и вложено в синенькую обложечку, а что вложено в беленькую, то гражданское”. Вместе с тем ответственность имущественную и личную различали. Вознаграждение потерпевшему выплачивалось из семейной собственности виновного. При этом родители были обязаны компенсировать убытки, причиненные их несовершеннолетними, а иногда и совершеннолетними детьми. Личную ответственность каждый нес за себя (“Кто в грехе, тот и в ответе”). Но вместе с тем допускалось отбытие наказания одним членом семьи за другого (отца за своего сына в рабочую пору или мужа за жену). В материалах Тенишевского фонда нам встретился лишь единственный пример, когда имущественная ответственность ассоциировалась с гражданским правонарушением, а личная - с уголовным. Денежное вознаграждение пострадавшему было одной из самых распространенных форм улаживания конфликтов. Выплатив штраф, можно было избежать личной ответственности даже за убийство.
Таким образом, в крестьянском правосознании смешивались представления о действиях, караемых официальным законодательством, о греховных поступках, осуждаемых церковью, о деяниях, связанных с предрассудками. Преступление рассматривалось как нанесение личной обиды потерпевшему, а его значимость определялась степенью причиненного ущерба. Имущественные правонарушения не считались преступными, если украдено столько, сколько человек может сьесть за один раз или что плохо лежало (“Что плохо лежит, на то и брюхо у вора не болит”). Вина утяжелялась, если преступление совершалось в момент, когда потерпевший не мог защититься. Преступления по-прежнему оценивались исходя из принципов “глядя по человеку и по хозяйству” и “ судя по обстоятельствам”. К концу Х1Х века принципиальных изменений в народных воззрениях на преступления не произошло, за исключением отношения к личным обидам.
Антропология преступности
1. Критика позитивистской теории преступления
2. Понятие преступления в традиционном обществе
3. Границы криминального поведения и современное информационное общество
1. Для осмысления основных характеристик антропологии преступности следует сделать несколько предварительных замечаний. В частности, исследование антрополого-правовых явлений невозможно без осмысления термина «парадигма».
Парадигма – термин, введенный в научный оборот Томасом Куном в его знаменитой работе «Структура научных революций». Парадигма может быть рассмотрена как нерефлексируемая структура, признанная научным сообществом в конкретное историческое время. Понятие «парадигма» призвано, прежде всего, отразить многообразие возможных интерпретативных подходов к феномену преступности, рассмотрению ее не только в размерности соотношений биологического и социального, но и культурального и исторического.
Силы и средства общества, направленные на противостояние девиантности, преступности и маргинальности – это траты на поддержание собственных границ. Точно так же, как безумие представляет угрозу разуму и рациональности и требует вариантов социального контроля, так же необходим социальный контроль над девиантностью.
Преступность – исторически изменчивое социальное явление общества, слагающееся из всей совокупности преступлений, совершаемых в соответствующем государстве в определенный период времени.
В теории уголовного права существуют два подхода к формулированию общего определения преступления (уголовный закон, как правило сводит эти подходы воедино):
1) Формально-юридический (нормативный). Суть подхода состоит в запрещении противоправного поведения под угрозой наказания. Данный подход, отвечая на вопрос: «Что считать преступлением?», не дает ответа: «Почему?».
2) Материальный. Данный подход основан на выявлении вредоносности деяния, а определение преступления идеологизировано и лишено нормативности.
Преступность устанавливается государством путем введения запрета на совершение определенного круга деяний и установления за нарушение запрета самой строгой из всех видов ответственности.
Деяние определяется как преступное на основании степени общественной опасности, противоправности. Этот критерий позволяет отграничить преступление от других форм социальных отклонений. Однако данный критерий можно отнести к формальным, поскольку оценка какого-либо деяния как преступления получается привязанной к определенному месту и времени и меняется с изменением этих условий (одного из них). Например, в условиях командно-административной экономики СССР спекуляция (скупка товара по низким ценам с последующей его реализацией многократно дороже) признавалась общественно опасным деянием, а в условиях рыночной экономики России подобная деятельность является предпринимательской.
Нередко составы преступлений, характерные для одной эпохи развития, даже с теоретической точки зрения не могут быть восприняты правом другой. Так, множество действий, считавшихся преступлениями в прошлом, ни один современный суд преступными не назовет (насылание порчи, колдовство, союз с дьяволом, анатомирование трупов и другие). И наоборот, многие деяния, признаваемые преступными любым современным законодательством, не считались таковыми в предыдущие эпохи исторического развития общества. Например, так называемое право первой ночи.
Социальная обусловленность признания деяния преступным весьма относительна. На практике не все, что запрещено законом, представляет угрозу для общества, нередко указанные запреты защищают интересы незначительной части общества. Например, в Англии в XVIII в. неоднократно выдвигались обвинения в публикациях, содержащие критику государственных властей (так называемые дела о мятежной клевете).
Уголовная наказуемость деяния – один из признаков признания его преступлением. Однако карательные меры за совершение преступления на протяжении всей истории развития человечества, как правило, носили избирательный характер (и носят до сих пор). Не смотря на то, что степень общественной опасности преступлений представителей низших слоев общества является не самой высокой, вся мощь системы наказания обрушивается именно на них. Криминальные представители респектабельного общества, как правило, остаются безнаказанными (феномен беловоротничкой и организованной преступности).
Таким образом, можно с достаточной степенью уверенности говорить о различных уровнях социальной реальности, которые детерминируют процесс криминализации (признание того или иного деяния общественно опасным, преступным, уголовно наказуемым). При этом в основе изменения закона иногда лежит субъективная оценка деяния, различного рода интересы «элиты» (не всегда общественно опасные и вредные), оценка событий случайного характера и т.п. При таких условиях уголовно-правовая норма не обусловлена общественными потребностями и внутренней необходимостью, что приводит к конфликту между общественным сознанием (или установками отдельных индивидов) и уголовно-правовыми запретами.
2. В целом перечень преступлений в разных государствах и в разные исторические периоды не так уж и разнообразен. Как правило, в любой правовой системе можно выделить следующие виды преступлений: посягательства на жизнь и здоровье, честь и достоинство людей, установленный государственный строй, общественный порядок, порядок осуществления служебных обязанностей, экономические отношения и различные виды собственности (в том числе кражи и иные формы завладения чужой собственностью помимо воли собственника).
Для сопоставления статистических данных о преступлениях, прослеживания динамики преступности важно, что можно выделить так называемый массив сопоставимых преступлений, норма закона о которых практически не менялись в течение определенного времени. При исследовании преступности в целом необходимо учитывать и особые разновидности преступлений.
В силу того, что в различных обществах, от древности до наших дней, уголовно-правовые нормы (в частности, устанавливающие преступность деяний и ответственность за совершение таких деяний) весьма отличались. Невозможно провести универсальную классификацию преступлений. В современном российском уголовном праве преступления принято классифицировать по объекту посягательства, по форме вины, по степени реализованности преступного намерения, по степени сложности, по характеру и степени общественной опасности. Однако применительно к другим государствам и другим эпохам эти основания не всегда применимы (деление преступлений по этим основаниям не всегда и не везде проводились даже в теории). Условно в качестве основания классификации преступлений можно принять первое (по объекту посягательства – против личности, государственные, религиозные, воинские, имущественные и т.д.).
В традиционных обществах законодательный инструмент служил, прежде всего, установлению какого-то естественного порядка вещей. В современную эпоху (начиная с XIX века) он используется для установления того порядка, которого общество хочет достигнуть, который оно определяет в своих идеологиях, программах и проектах. Ценности, которые закрепляют современные законы, глубоко отличаются от ценностей традиционных обществ. Общественные сознание, менталитет людей разных обществ, стереотипы, заложенные в них, обуславливаются ценностями и социальными нормами, установленными каждым их этих обществ в соответствии со спецификой своего развития. Поэтому оценка каких-либо деяний как преступных, определение тяжести соответствующего деяния, приоритеты в защите именно этих, а не иных отношений устанавливалось обществом на основе специфики развития данного общества.
В античных обществах под правонарушением понимались деяния, направленные против государства, общественного устройства, «личная обида» индивида, а в обществах Древнего Востока – нарушение норм религии и морали (поскольку, как уже отмечалось, право было неразрывно связано с религией и моралью). Ценности древневосточных государств коренным образом отличаются от ценностей античного мира, что и обусловливало различное отношение к определению преступности деяния, хотя их и объединял ярко выраженный характер неравенства.
Специфической чертой средневекового уголовного права стало явное несоответствие тяжести наказания характеру совершенного преступления, что усугублялось произволом королевских судей. Во многих случаях наказание. Помимо, устрашения, заключало в себе заметный элемент мщения, как бы его ни прикрывали «священным писанием» или «государственным интересом».
Общими чертами практически всех средневековых государств являлись законодательное закрепление социального и сословного неравенства при определении ответственности за криминальное поведение и несоразмерность общественной опасности деяний и наказаний за них. При этом значительные различия в общественном сознании и ценностных приоритетах цивилизаций Запада и Востока обусловили специфику определения общественной опасности деяний.
3. Криминология как наука появляется в девятнадцатом веке, то есть она зародилась в рамках научного позитивизма и ее методологический аппарат основан, прежде всего, на понятии преступления и наказания и фактически отражает репрессивную модель уголовного права. Если сегодня мы делим науки на гуманитарные и естественные, то еще в начале прошлого века они делились на номографические и идеографические и криминология строилась по образцу номографических наук, наук в которых определено понятие нормы. Концепция дарвинизма с идеей эволюции и инволюции была перенесена в криминологию в виде «морального вырождения» преступников и просуществовала до конца двадцатого века в форме поиска генов преступности. Концептуальное пространство биологического и социального в русле которого ведется большинство исследований в настоящее время, является данью той же парадигме.
Преступность, хотя и является центральным понятием криминологии, тем не менее, оно достаточно не ясное и не определенное. В рамках позитивизма она определяется как такое поведение, которое запрещено законом, за которое следует санкция в форме наказания, как поведение, представляющее общественную опасность и т.д. Ст. 14 УК РФ определяя преступление как виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой наказания. Это отражение именно позитивистской концепции преступности. Современный глобализирующийся мир, вступающий в информационную цивилизацию или цивилизацию «третьей волны» характеризуется диффузией ценностей. В зависимости от социального контекста, культурно-исторических условий одно и то же поведение может определяться и как преступное и наоборот. Если сегодня проблема международного терроризма становится наиболее актуальной и злободневной, то еще недавно это явление могли интерпретировать как национально-освободительное движение, а то что сегодня мы относим к коммерческой и предпринимательской деятельности два десятка лет назад расценивалось как спекуляция и мошенничество. Казалось бы, такое деяние как убийство должно было бы отражать принципы криминальности, однако убийство врага на войне не тол<
|
|
|
