Социальная философия

Буржуазная философская мысль в Японии находит свое выражение не только непосредственно в различные идеологических системах, онтологических и гносеологических конструкциях, но и опосредованно в контексте конкретного научного знания. Особенно заметно влияние идеалистической философии, ее методологии сказывается в общественных науках. Это влияние настолько велико, что некоторые общественные науки, изучающие актуальные проблемы современной японской действительности, называют зачастую «философией, не носящей названия философии» [90, IV, 11—12]. Характерными примерами в этом отношении могут служить как традиционная буржуазная социология, так и относительно новая сфера теоретического знания — культурология.

Что касается современной буржуазной социологии, то, как уже отмечалось в главе 'первой, в послевоенный период в ней преобладают теории, рассматривающие социальное развитие страны преимущественно с позиций «экономического роста». Эти сменяющие друг друга теории — общества благосостояния, общества потребления, индустриального общества, постиндустриального общества — в сущности своей воспроизводят, как правило, содержание аналогичных техницистских теорий, получивших распространение в странах Западной Европы и США. В центре внимания подобных теорий находится, как известно, развитие производительных сил, взятое в отрыве от рассмотрения характера общественных производственных отношений, классовой борьбы и других важнейших социальных факторов. Разумеется, японские буржуазные социологи так или иначе видоизменяют эти теории, дают им порой свою интерпретацию, отражающую, по их мнению, специфические особенности развития японского общества. Более того, в ряде случаев японские буржуазные социологи претендуют на создание собственных оригинальных вариантов техницистских теорий21. Кроме того, распространение в Японии теорий «экономического роста», их сменяемость, влияние на общественное мнение также отличаются некоторым своеобразием по сравнению с тем, что имеет место в США и странах Западной Европы. Согласно утверждениям японских ученых-марксистов, во второй половине 40-х годов наибольшую популярность в буржуазной японской социологии имела теория гражданского общества, в 50-х годах ей на смену пришла теория массового общества, а с 60-х годов широкое распространение приобрела теория индустриального общества [152, 188]. В первой половине 60-х годов значительную популярность получила теория модернизации, во второй половине 60-х годов — футурологическая теория [90, 24]. Как видно из новейшей литературы, в 70-х годах становятся модными теории постиндустриального общества и информационизируемого общества [106, 203]. Японские марксисты, раскрывающие классовую сущность сменяющихся социологических концепций, подчеркивают, что в процессе эволюции этих концепций все более явно проявляется их апологетическая роль в отношении существующей капиталистической системы производства, все более отчетливо обнаруживается их тенденциозность в истолковании роли буржуазного государства и других неотъемлемых политических атрибутов надстройки современного японского общества. Вместе с тем философы и социологи марксисты, разоблачающие антинаучную сущность современной буржуазной социологии, справедливо отмечают, что методологическим стержнем, мировоззренческой основой у всех техницистских теорий являются прагматистские, позитивистские, экзистенциалистские идеи, понятия, принципы [59].

Другое направление в изучении актуальных социальных проблем в Японии, имеющее тесные связи с буржуазной философской мыслью и в известной мере непосредственно с ней смыкающееся, — культурология. Это направление получило значительное развитие в послевоенные годы под влиянием обострения социальных противоречий, кризиса буржуазной культуры, углубляющегося разрыва между естественнонаучным и гуманитарным знанием, исчезновения связей между отдельными компонентами культуры. В теоретическом плане оно проявляется в развитии так называемой «философии культуры»22, в отпочковании от традиционной «философии истории» различных философско-социологических течений и концепций вроде культур-антропологии23.

Развитие теоретического знания по осмыслению актуальных проблем современной культуры характерно, конечно, не только для Японии; в весьма сходных формах оно наблюдается, в частности, и в западноевропейских странах [196, 23]. Однако в Японии распространение культурологических концепций философско-социологического плана возможно даже более значительно, чем в Западной Германии, Англии, Франции. Стремление к широкому философскому, общесоциологическому осмыслению происходящих в духовной культуре Японии социальных процессов имеет в сущности те же мотивы, что и в Западной Европе и США, в том числе такие» как кризис современного буржуазного общества, всевозможные формы отчуждения труда, духовная деградация, прагматизация творческих возможностей. Но эти общие мотивы усугубляются и осложняются действием дополнительных, специфически японских факторов, связанных с рассмотренными в главе второй «европеизацией» японской национальной культуры, сосуществованием алей традиционного наследия и модерна.

Как общие, так и специфические проблемы развития современной культуры привлекают внимание самых широких кругов японских ученых и вместе с тем становятся предметом острейшей идеологической борьбы. Этим проблемам посвящаются коллективные труды, монографии, отдельные научные статьи, им щедро отводится место в популярной периодической печати, в их обсуждении принимают участие видные философы, социологи, историки различных направлений, оказывающие заметное влияние на формирование общественного мнения.

Какие же конкретно вопросы оказываются в центре внимания японских философов и социологов культурологов? Прежде всего вопросы, касающиеся изучения национальной культуры, как таковой, ее содержания, особенностей, ее «модернизации». Значимость этих вопросов в современных японских условиях очевидна сама по себе, но она представляется еще более весомой, если учитывать влияние в этой области в прошлом традиционных представлений, исторически сложившихся среди интеллигенции. Нельзя забывать, что круг вопросов, входящих в компетенцию культурологов, всегда оставался благодатной почвой для построения всяких антинаучных реакционных теорий об исключительности японской нации, превосходстве ее духа, ее культуры. Ранее, как известно, идеологи японского национализма, расизма, спекулируя на проблемах, не получивших научного освещения, всячески доказывали, что сущностью японской культуры, ее основой является «Ямато дамассии» — «дух Ямато», не постижимое разумом божественное начало, воплощающее идеалы Востока и не имеющее ничего общего с духовными ценностями других народов. Подобного рода иррационалистические представления о сущности и своеобразии японской культуры не исчезли бесследно из сознания японцев. Более того, в атмосфере подъема националистических настроений в последнее десятилетие они вновь все заметнее дают о себе знать. Однако приверженцы такого «традиционного» националистического направления в объяснении японской культуры уже не могут рассчитывать на успех, проповедуя свои установки столь откровенно, как ранее. Им приходится считаться с современным уровнем развития японского общества, приходится преподносить свои идеи в ином, более тонком облачении, придавать им видимость солидного научного обоснования.

Наряду с этим откровенно иррационалистическим направлением в интерпретации японской культуры, берущим свое начало в относительно далеком прошлом, все явственнее выступает другое направление, предполагающее рационалистический подход к изучению культуры, претендующее в той или иной мере на научное ее исследование и оказывающее поэтому значительное влияние на мыслящую японскую общественность. Приверженцы этого направления уже не говорят о национальной культуре как о божественной, выражающей исключительность японского духа, не изображают ее в первую очередь как сугубо «восточную», да и сам «Восток» не считают уже единым и однородным. С точки зрения теоретиков этого направления, как, впрочем, и многих других японских буржуазных исследователей, задача заключается в выявлении каких-то конкретных «особенностей», «черт» собственно японской национальной культуры, как таковой.

Как традиционно социологическое, так и культурологическое направление в изучении современных социальных проблем Японии представлены в настоящем исследовании во взглядах известных японских буржуазных социологов и философов. С социологией техницистского профиля читатель может познакомиться на примере теории массового общества Мацусита Кэйъити и отчасти по социологическим воззрениям Маруяма Масао. Концепции же приверженцев культурологии, в значительной степени уже освещенные во второй главе (при рассмотрении взглядов Уэяма Сюмпэй, Накамура Юдзиро), в данном разделе в известной мере рассматриваются на примере взглядов Ниситани Кэйдзи.

Теория массового общества—одна из наиболее распространенных в современной буржуазной социологии. Возникшая еще в довоенный период, она приобрела после второй мировой войны большую популярность среди буржуазных мыслителей Западной Европа и США. С 50-х годов эта теория становится предметом широкого обсуждения на страницах японских периодических изданий (журналов «Тюокорон» и «Сисо», газет «Нихон докусё симбун» и «Токио дайгаку симбун»), ей посвящаются капитальные монографические исследования. В эти годы благоприятной экономической конъюнктуры и относительной политической стабилизации теория массового общества непосредственным образом выражала идеологию известной части буржуазной интеллигенции, ее отношение к возрастающей роли масс в общественном производстве и вместе с тем реакцию этой интеллигенции на научно-техническую революцию и вытекающие из нее пагубные последствия для развитии личности.

Японские приверженцы теории массового общества к целом разделяют тот распространенный среди современных буржуазных социологов взгляд, согласно которому с начала XX в. в условиях непрерывно возрастающего влияния на общественную жизнь научно-технического прогресса и усиления роли государственной власти капиталистический строй якобы утрачивает такие органически присущие ему черты, как эксплуатация трудящихся, борьба классов и т. п., и преобразуется в так называемое «массовое общество», для которого характерны разделение на массы и элиту, господство различных форм отчуждения человеческого труда, стандартизация взглядов и норм поведения, деградация и опустошение личности.

Этот взгляд, имеющий определенное теоретическое обоснование, в 50—60-е годы отстаивался в той или иной форме целым рядом современных японских социологов, в том числе Маруяма Масао, Хидака Рокуро» Симидзу Икутаро [24]. В различной модификации этот взгляд воспроизводится и в новейших социологических теориях 60—70-х годов.

Ведущее место среди японских социологов, разделяющих позицию приверженцев теории массового общества, занимает, несомненно, Маруяма Масао. Он не только выявляет и истолковывает разного рода уродливые и болезненные явления материального и духовного отчуждения (так называемой «массовизации»), но и пытается, как уже отмечалось, найти объяснение этим явлениям в истории развития Японии, в традициях ее духовной культуры25. В значительной мере под влиянием работ М. Маруяма появилась целая группа социологов, занимающихся изучением современных общественных явлений и оказывающих заметное воздействие на японское общественное мнение.

Одним из таких исследователей стал со второй половины 50-х годов Мацусита Кэйъити. Для его взглядов характерна претензия на строго научное, «не подменяющее марксизм» истолкование теории массового общества [193, I, 45—46]. Эта претензия, естественно, привлекла внимание научной общественности Японии к его концепции, вызвав, в частности, ряд критических выступлений японских социологов-марксистов.

Представленная Мацусита Кэйъити концепция массового общества была сформулирована им сначала в статьях «Формирование массового государства и его проблемы» (1956), «Условия свободы в современной политике» (1957), а затем получила дальнейшую разработку в 60-х годах в книгах «Как развивать движение народа? », «Политическая структура современной Японии» (1962) и др.

В этих работах К. Мацусита дает следующее определение массового общества: «Побудительными факторами обобществления производства в условиях капитализма явились такие предпосылки, как, во-первых, пролетаризация масс населения, объединяющая их вокруг рабочего класса, во-вторых, связанное с обобществлением техники стремительное развитие массового производства средств массового общения и, в-третьих, на базе всего этого политическое уравнение через уравнение (leveling) традиционных слоев общества. В результате с необходимостью совершалось преобразование формы общества, которое тем самым утверждалось как механизированное „массовое общество" » [99, 32].

Это определение Мацусита по существу повторяет и в более поздних работах, характеризуя «ситуации массового общества» как, «во-первых, процесс пролетаризации, во-вторых, развитие техники (в том числе средств массового общения, массовой пропаганды), в-третьих, утверждение формальной демократии» [98, 9—10]. При этом он старается подкрепить свои положения конкретными материалами об ускоренном развитии производительных сил Японии, изменениях в классовой структуре общества и политических преобразованиях. Он привлекает многочисленные статистические данные об усиливающейся пролетаризации населения в абсолютном и относительном выражении, о пополнении рядов пролетариата за счет разорения городских средних слоев и за счет вовлечения в промышленное производство трудящихся деревни. Такие же данные приводятся относительно роста техники, механизации, автоматизации, развития средств общения, массовой информации, относительно влияния этих факторов на «освобождение от традиционного жизненного пространства», на разрушение прежней «семейной этики — этики воздержания». Даются и цифровые иллюстрации, касающиеся распространения буржуазно-демократических свобод после войны, введения всеобщего избирательного права и т. п. [98, 11—16].

Логика рассуждений Мацусита, основанная на этих данных, выглядит так: прогресс науки и техники, или, как он выражается, «вечная революция» производительных сил, развивает «массовое производство» и вместе с тем развивает и совершенствует «средства массового общениям. Последние, играя роль посредников, создавая систему стандартов-стереотипов норм поведения, формируют с ее помощью сознание масс, действуют на массы эмоционально, приводят их в движение, в результате чего и возникают так называемые «массовые действия», порождающие «ситуации массового общества» или «явления массовизации». Господство «массовых ситуаций» наступает во всем — в производстве, потреблении, политике, культуре. Одним словом, происходят коренные преобразования в характере общества — оно становится «массовым». Этот «переход» капиталистического общества в массовое Мацусита пытается характеризовать как изменение «формы общества».

Понятие «форма общества» занимает одно из центральных мест в суждениях японского социолога. Ему придается такое значение, что сама теория массового общества понимается порой как теория формы общества [98, 24]. Мацусита отмечает, что истолкование теории массового общества в зависимости от подхода исследователя может быть оптимистическим или пессимистическим, но «общим для различных вариантов теории массового общества является отражение изменения формы общества в период монополистической стадии развития капитализма» [98, 24]. Стараясь придать категории «форма общества» более глубокое содержание, Мацусита пытается связать ее с получившими широкое признание в современной науке об обществе марксистскими понятиями экономического базиса, политической и идеологической надстройки26. Он заявляет, в частности, о наличии «трехслойной структуры» общества, включающей базис, надстройку и между ними форму общества [цит. по: 193, I, 46]. На основании такого представления о структуре общества японский социолог выдвигает также требования о создании «политической науки марксизма», которая изучила бы «закономерности ситуаций в конкретных политических процессах» независимо от таких категорий политэкономии, как «классовая борьба», «диктатура пролетариата» и т. п. [цит. по: 193, I, 46—47].

Не касаясь пока обоснования выдвинутых Мацусита положений о преобразовании современного буржуазного общества в массовое, об изменении формы общества, необходимо сразу же отметить противоречивый смысл самих этих положений. На первый взгляд может показаться, что, говоря о переходе капиталистического общества в массовое, Мацусита все же как-то связывает массовое общество с капитализмом, с его монополистической стадией развития. Он даже называет два (а то и три) этапа развития капитализма: ранний этап, соответствующий ранней промышленной революции, этап промышленного капитализма, соответствующий первой промышленной революции, и этап монополистического капитализма, соответствующий второй промышленной революции и переходу к массовому обществу [98, 10], Возможно, имея в виду эту связь массового общества с капитализмом вообще или монополистическим капитализмом в частности, Мацусита и не говорит о полной противоположности капитализма и массового общества в том смысле, в каком марксисты говорят о противоположности капитализма и социализма. Мацусита ограничивается при этом констатацией положения о переходе капиталистического общества в массовое, и, видимо, это определение заставляет его формулировать положение об изменении лишь «формы» общества. Однако предположения о неясности этих формулировок сразу же отпадают, когда проникаешь в ход мысли Мацусита, в выдвигаемые им положения и подкрепляющую их аргументацию, ибо все эти положения и аргументация сводятся к попытке доказать, что наступление «эпохи массового общества» устраняет капитализм как общественную систему, прекращает действие его основных законов, его острейших противоречий, порождающих эксплуатацию, борьбу классов и т. п.

Кажущаяся неясность во взглядах Мацусита по вопросу о соотношении между капитализмом и массовым обществом объясняется, как мы увидим дальше, не каким-то случайно допущенным пробелом в его теории, а самой внутренней логикой обоснования его концепции и, в частности, тем, как он понимает сущность и конкретное содержание общественной формации вообще, капиталистической общественной формации в особенности.

Главным аргументом Мацусита в пользу совершающегося будто бы изменения формы общества и формирования так называемого «массового общества» является всемерное подчеркивание тенденций к нивелировке, к уравнению, к сглаживанию противоположностей в основных сферах общественной жизни. Это касается и пролетаризации населения, как расширенного производства «однородных атомизированных индивидов», и массовой культуры, «формирующей и воспитывающей через средства массового общения одинаковые взгляды у всех членов общества», и, наконец, буржуазной демократии, будто бы «обеспечивающей посредством выборов все большее уравнение прав граждан». Конечно, японскому социологу приходится считаться с реальными фактами. Он вынужден, исходя из статистических данных, отмечать, что противоположности полностью еще не исчезли, что сохраняются пока различные прослойки в японском рабочем классе («двухслойность») 27, что существует резкое противоречие между положением трудящихся города и деревни. И все же решающим фактором общественного развития Мацусита считает тенденцию к «уравниванию» различных «социальных процессов».

Одним из наиболее веских свидетельств господства «массовых явлений» в современном обществе и преобладания тенденций к «уравниванию социальных процессов» является, с его точки зрения, положение так называемого «нового среднего слоя» в Японии. Почти во всех своих работах он пишет о непрерывно возрастающей роли нового среднего слоя, о его влиянии на другие социальные слои и группы японского общества. «После Мэйдзи новый средний слой, и в первую очередь чиновники администрации, служащие компаний, год от года количественно разрастался» [98, 43]. «Новый средний слой, — пишет Мацусита в другом месте, — являющийся главным носителем массовых ситуаций, насчитывает всего лишь 15%. Однако образ жизни, мироощущение нового среднего слоя в настоящее время повсюду пропагандируется через средства массовой информации. Так, например, понятие „демократический императорский дом" в период Митчи бума28 при утверждении статуса императорского дома после войны можно рассматривать как выражение представлений нового среднего слоя об императорском доме. Таким образом, не только в „экономике" и „политике", но и в „идеологии", связанной с аппаратом управления, государственным аппаратом, средствами массового общения, социальный авторитет среднего слоя после войны стремительно возрастает» [98, 21].

Может показаться, что такое выделение значения нового среднего слоя противоречит отмеченному выше положению об усиливающейся пролетаризации населения, как одной из важнейших черт развития современного общества. Однако, с точки зрения Мацусита, это не так для него понятие «пролетариат», «рабочий класс» в его общепринятом научном смысле фактически не существует. Нередко, говоря о пролетариате, о рабочем классе, он подчеркивает его растущее сходство с новым средним слоем. В интерпретации Мацусита получается, что в результате изменения социальной структуры производства и производительного населения «рабочие крупных предприятий по форме своего сознания и по форме коммуникаций сближаются с новым средним слоем» [98, 111—112]. В других случаях он прямо говорит об «исчезновении рабочего класса»: «Рабочий класс это уже не тот неимущий, полностью дегуманизированный пролетариат. Благодаря всеобщим выборам он освободился как политический субъект в государстве, воспринял общенациональную массовую культуру и превратился в лояльные „массы", которые стремятся обеспечивать жизнь с помощью государства» [цит. по: 193, I, 48].

Надо заметить, что весь строй рассуждений японского социолога о происходящих в современный период колоссальных сдвигах в общественном производстве и потреблении несомненно имеет под собой определенную почву. Многие явления и процессы, о которых пишут Мацусита и другие буржуазные социологи, действительно существуют и заслуживают тщательного изучения. Все дело, однако, в том, что у теоретиков массового общества эти явления и процессы приобретают такой смысл, что заслоняют собой их истинный источник, механизм их образования — современный капиталистический способ производства. Увлекаясь анализом этих явлений и процессов и не замечая социальных антагонизмов, их порождающих, теоретики массового общества поддаются иллюзии, будто в современном буржуазном, или, кал они его называют, массовом, обществе либо уже совсем нет жестоких законов капитализма, либо они сильно ослаблены.

Мацусита постоянно связывает «массовые явления» с прогрессом производительных сил, техники, средств массового общения и вместе с тем с бюрократизацией производственного аппарата, системы управления. И хотя рассмотрение развития производительных сил и всех последствий этого развития — «массовых ситуаций» — дополняется в его работах множеством фактических данных, оно все же осуществляется без учета общественной организации труда — производственных отношений. Отсюда и рассмотрение производительных сил (которое так или иначе имеется в виду, когда речь идет об обобществлении производства, прогрессе техники, динамике изменений средств труда, рабочей силы и т. п. ) оказывается изолированным от действительных условий конкретного производства. Игнорирование органической связи производительных сил и производственных отношений приводит К. Мацусита не только к забвению действия законов капиталистического производства, но и вообще к стиранию различий между капитализмом и социализмом на современном этапе их развития.

Тот же односторонний подход проявляется в работах Мацусита и при рассмотрении важнейшего элемента производительных сил буржуазного общества — пролетариата. Японский социолог представляет рабочий класс как нечто «атомизированное», «усредненное», «механизированное», как фактически однородную «массу», состоящую из разобщенных, изолированных друг от друга, отчужденных индивидов. При этом он словно забывает, что современное капиталистическое производство не только нивелирует и разобщает людей, не только порождает отчуждение между ними, но и сплачивает их экономически и политически, что анализ противоречий капиталистического производства приводит к мысли о неизбежности гибели капиталистической системы. Мацусита игнорирует тот факт, что пролетаризация, о которой он все время говорит, на самом деле возможна лишь как воспроизводство «„свободного" в двояком смысле рабочего, свободного от всяких стеснений или ограничений продажи рабочей силы и свободного от земли и вообще от средств производства, бесхозяйственного рабочего „пролетария", которому нечем существовать кроме как продажей рабочей силы» [10, 64]. Не понимая этого, Мацусита отрывает одну сторону противоречия — пролетаризацию большинства населения от другой стороны — эксплуатации пролетариата капиталистами, т. е. совершает типичную для множества буржуазных идеологов ошибку, на которую указывал К. Маркс, критикуя подобные антидиалектические манипуляции понятиями у Прудона.

Говоря о порождаемых научно-техническим прогрессом тенденциях к уравниванию в различных сферах общественной жизни, пытаясь обосновать, в частности, тезис о сближении рабочего класса с новым средним слоем, о переходе его в усредненную «массу» и проистекающих якобы на этой основе прекращении эксплуатации трудящихся, затухании классовой борьбы, ликвидации прежних социальных антагонизмов, Мацусита вслед за японскими, а также западноевропейскими и американскими единомышленниками делает в своих суждениях особый акцент на то, что в современном обществе возрастает роль государства как массового государства, которое, используя плоды научно-технической революции, развития средств общения, стандартизирующих взгляды и поведение людей, будто бы способствует распространению и господству образа мыслей, настроений, психологии нового среднего класса. Эту «нивелирующую» роль государства, его различных институтов Мацусита относит к сфере «политических процессов», «политических ситуаций», изучением которых, по его мнению, должна заниматься независимая от политической экономии «политическая наука». В отличие от политической экономии, оперирующей категориями труда, капитала, классовой борьбы, диктатуры пролетариата, характеризующими эпоху домонополистической стадии развития капитализма, «политическая наука» или «теория политических процессов», согласно Мацусита, должна исследовать конкретные явления, ситуации современной общественно-политической жизни. По сути дела именно в качестве такой «политической науки» или пролегоменов к ней и преподносится сама мацуситовская концепция массового общества, отрицающая законы современного капитализма, борьбу классов и объявляющая важнейшей чертой развития буржуазного общества в наше время экономическое и политическое «уравнивание», осуществляемое через «массовое государство» и его «демократические институты».

В суждениях Мацусита о государстве, возрастании его роли в современном обществе, несомненно, так или иначе получили отражение, правда в извращенном виде, те изменения в деятельности государственных институтов, которые происходят в эпоху империализма. В современном буржуазном обществе действительно имеет место возрастание роли государства, но оно означает не появление надклассового демократического государства, использующего свои функции в интересах народа, а, как писал В. И. Ленин, «соединение гигантской силы капитализма с гигантской силой государства в один механизм» [13, 83]. Иначе говоря, речь идет о всестороннем сращивании государства с монополистическим капиталом, возникновении государственно-монополистического капитализма, выражающего диктатуру буржуазии в наиболее концентрированной, законченной форме. Вообще надо сказать, что Мацусита, как правило, рассматривает политические процессы и ситуации в отрыве от их экономического содержания, а государство и его функции — в отрыве от их реального классового характера. Для Мацусита политической власти господствующего класса, осуществляющей себя через государство, по сути дела просто не существует. Японский социолог не замечает поэтому и классовой сущности современной буржуазной демократии, не видит непреодолимого разрыва между провозглашаемыми ею принципами и их реализацией.

Руководствуясь ошибочными представлениями о существовании якобы надклассового «массового государства» в современной Японии, Мацусита все же оказывается не в состоянии замолчать пороки буржуазного общества, раздирающие его противоречия в сфере политической жизни. Японский социолог вынужден, в частности, признать наличие разных форм отчуждения в различных «политических процессах», в частности бюрократизацию государственного аппарата и ее последствия. В последних своих работах Мацусита указывает на отсутствие идеалов, на «небывалый прагматизм» и в то же время «поведенческий нигилизм» [98, 34—35]. Механизм, порождающий все эти явления, остается скрытым для Мацусита. Поэтому японский мыслитель не идет далее вывода о том, что наступил «кризис послевоенной японской демократии» и вновь надвигается угроза фашизма. В соответствии с этим выводом Мацусита неоднократно формулирует положение о том, что «одной из задач моей теории массового общества является изучение ситуаций, чреватых опасностью установления фашизма в форме массовой демократии» [цит. по: 193, I, 109]. Здесь бросаются в глаза две стороны вопроса: тот факт, что Мацусита верно подметил многие явления кризиса буржуазной демократии, и вместе с тем то обстоятельство, что он не раскрывает действительной причины этих явлений.

Мацусита и другие теоретики массового общества много говорят о своеобразии «массовизации», об особенностях кризиса массовой демократии в Японии. В целях выявления этих особенностей они нередко проводят сопоставление с аналогичными процессами, имевшими место в нацистской Германии, и процессами, развивающимися ныне в США. Если процессы массовизации и кризиса демократии в США определяются японскими теоретиками как «кризис демократии в нормальных условиях», а в Германии начала 30-х годов — как «крах демократии в условиях кризиса», то явления, происходящие сейчас в Японии, представляются им сочетанием или комбинацией этих двух типов процессов [см. 193, I, 112].

В стремительном расширении промышленного производства в Японии и вместе с тем в быстром распространении современной «массовой культуры» американского образца теоретики «массового общества» усматривают проявление «американского типа», а в усилении антидемократического законодательства, попытках пересмотра конституции, возрождении милитаризма, попустительстве реакционным организациям — проявление «немецкого типа» развития «массовых явлений». Принимая в расчет переплетение этих двух типов развития «массовых явлений», Мацусита отмечает, что послевоенная демократия в Японии испытывает «двоякий кризис»: как. в виде «прямого подавления свобод», так и в виде их «косвенного подрыва» [цит. по: 193, I, 112].

Мацусита и другие теоретики массового общества характеризуют переход от нормальных условий развития общества к «кризису» как переход от «государства благосостояния» с «мягкой политикой» к «тоталитарному государству» с «жесткой политикой»; они выводят появление тоталитарного правления из недр «государства благосостояния», стремятся раскрыть наличие в «массовом обществе» факторов, способствующих такому преобразованию политической формы государства.

Японские марксисты, подвергая критике эти высказывания теоретиков массового общества, указывают на ограниченность выводов буржуазных исследователей, слабость их аргументации. Так, К. Уэда справедливо отмечает неспособность теоретиков массового общества объяснить внутренний механизм перехода от «государства благосостояния» к «тоталитарному государству» [193, I, 111—112].

Он показывает, что теоретики массового общества не учитывают существующей органической общности между буржуазно-демократической республикой и диктатурой крупной монополистической буржуазии и сбиваются на выявление какой-то внешней стороны изменения, развития, фиксируемой в понятии «форма общества». Уэда предостерегает в отношении проявляющегося при этом механистического подхода, предполагающего учет только определенных, уже установленных форм наступления фашизма. «После второй мировой войны, — пишет он, — важно учитывать именно многообразие форм фашизации» [193, I, ИЗ].

Социологи-марксисты выступают и против другого рода схемы, выдвигаемой теоретиками массового общества, пытающимися истолковывать причины кризиса демократических институтов в Японии. Речь идет об утверждениях, будто этот кризис развивается в направлении от «гражданской демократии», напоминающей своего рода классическую буржуазную демократию прошлого века, к так называемой «массовой демократии». Уэда, критикуя подобные утверждения, показывает, что современная демократия в Японии резко отличается от классической буржуазной демократии XIX в. Последняя, пишет он, была демократией передовых капиталистических стран, тогда как послевоенная японская демократия формировалась, как демократия «отсталой страны» в условиях крушения абсолютизма, иностранной оккупации и возрождения власти монополистического капитала. Однако, несмотря на отсталость Японии, движение трудящихся принимает все более боевой характер, становится более организованным, направленным против гнета монополистического капитала, перерастает в борьбу против империализма, за мир и социальную справедливость [193, I, 111]. Эти высказывания японского социолога несомненно справедливы. Характер современной японской буржуазной демократии, ее острейшие противоречия таковы, что неизбежно приводят к нарастанию борьбы трудящихся за свои экономические интересы и политические права, вызывают повышение политической активности масс. Несмотря на все трудности, на отсутствие единства в рядах трудящихся, несмотря на репрессии со стороны господствующего класса, на повседневное воздействие буржуазной пропаганды, эта борьба становится все более широкой, принимая порой общенациональные масштабы. Примерами могут служить развернувшееся в 1960 г. движение против «договора безопасности» и ставшие традицией ежегодные «весенние наступления» японских рабочих в защиту своих прав. Иначе говоря, сама японская действительность опровергает теорию массового общества, положения этой теории о затухании классовой борьбы, о стирании классовых различий и исчезновении классов, о решающей роли так называемого «нового среднего слоя», о политической апатии масс.

Японские социологи, стоящие на марксистских позициях, не только критикуют теорию массового общества, но и стараются показать связь взглядов ее сторонников со взглядами их идейных предшественников за рубежом. Однако при этом встречаются работы, авторы которых, говоря о предшественниках современных приверженцев теории массового общества, особенно подчеркивают роль идеологов II Интернационала, их ревизионистской концепции «среднего класса», их положения о ликвидации антагонизмов между классами, о превращении рабочих в собственников и т. д. Причем если одни авторы прямо заявляют о том, что «основное содержание теории массового общества выражает теорию II Интернационала» [103, 143], то

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: