 |
Глава вторая. Буржуазная философия в системе культуры Японии. Своеобразие развития национальной культуры Японии
|
|
|
|
Глава вторая
БУРЖУАЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ В СИСТЕМЕ КУЛЬТУРЫ ЯПОНИИ
Определяющая роль материальных общественных отношений в развитии современной буржуазной философии Японии составляет основу для понимания социального, классового характера, идейной сущности, общих закономерностей и специфических особенностей философской мысли в этой стране. Однако действие механизма социальной детерминации в отношении японской буржуазной философии принимает весьма сложный характер. Поскольку философия наиболее удалена от материальной социальной действительности, «парит» над ней, определяющие ее развитие объективные потребности и мотивы проходят через толщу разного рода духовных отношений людей, их духовной культуры, общественного сознания. В результате эти потребности и мотивы оказываются преобразованными, приобретают превращенную, а то и мистифицированную форму. Различные компоненты духовной культуры людей, представляя собой среду, через которую материальные потребности и мотивы влияют на философию, в то же время проявляют и свою относительную самостоятельность по отношению к философии, воздействуют на последнюю также и непосредственно «от себя». При этом сказывается специфическая природа отдельных компонентов духовной культуры, каждый из которых по-своему связан с философией и по-своему на нее влияет. В ряду этих компонентов занимают место не только формы общественного сознания, идеологии — политика, право, мораль, религия, о которых чаще всего пишут в этой связи, но и «духовно-практическая» деятельность людей, «духовно-практическое освоение» ими действительности в различных видах искусства, народного творчества, а также не относимое прямо к теоретической мысли и культурному творчеству обыденное сознание и социальная психология философия, таким образом, отражая материальную и духовную культуру общества и выражая тем самым «квинтэссенцию эпохи», вместе с тем в процессе своего развития испытывает воздействие на себе в той или иной степени всех элементов, всех сфер материальной и духовной жизнедеятельности человека.
|
|
|
Если проблема детерминации развития философии материальными общественными отношениями во многих ее аспектах получила широкую разработку в трудах советских и зарубежных марксистов [см., например: 137; 66], то проблема воздействия на философию собственно духовной культуры, как таковой, ее отдельных компонентов исследована, строго говоря, пока еще довольно слабо. И дело тут не только в недостаточности усилий ученых, но и в объективных обстоятельствах, связанных с тем, что при изучении влияющих на развитие философии факторов далеко не всегда есть возможность четко разграничить и выделить действие факторов материального порядка и факторов духовного порядка, а также дифференцировать эти последние. Возможность выявления относительно самостоятельного воздействия на философию отдельных факторов духовной культуры, обыденного сознания, психологии и т. п. появляется особенно заметно в эпохи резких изменений и преобразований самой культуры, ее ценностного содержания, ее, так сказать, формообразующего материала, а также в периоды широкого взаимодействия различных по происхождению культур. Именно такого рода благоприятные перспективы открывает исследователю новая и новейшая история Японии, претерпевшей за последнее столетие беспрецедентные по своему характеру изменения в развитии как материальной, так и духовной культуры. Учитывая важность исследования этих изменений, их значение для выяснения влияния духовной культуры Японии на развитие философской мысли, автор в то же время не может не считаться с тем обстоятельством, что многие вопросы, касающиеся культурных преобразований в Японии, связанные, в частности, с усвоением японцами культурных ценностей других народов, не получили еще достаточного освещения в марксистской литературе. Чтобы в какой-то мере восполнить этот пробел и последовательно подвести читателя к пониманию своеобразия развития философской мысли Японии в эпоху капитализма, необходимо сначала рассмотреть в общих чертах самый процесс так называемой «европеизации» культуры японского народа, а затем показать, какое конкретное проявление получил этот процесс в буржуазной философской мысли Японии вообще и в современной буржуазной философской мысли в особенности.
|
|
|
Своеобразие развития национальной культуры Японии
До буржуазной революции 1868 г., положившей конец изоляции Японии от внешнего мира и способствовавшей проникновению в страну достижений цивилизации европейских народов, японское общество имело собственную национальную культуру, сформировавшуюся на ином, во многом отличном от европейского, идейном материале. Эта культура складывалась в стране веками, включая процесс усвоения японцами материальных и духовных ценностей, выработанных народами Индии, Китая и других стран Востока. Она развивалась путем переработки, переосмысления этих ценностей в соответствии с потребностями развития японского общества с учетом особенностей, присущих ему на том или ином этапе его истории. Образовавшийся таким образом самостоятельный культурный комплекс имел свою систему понятий и представлений о мире, человеке, взаимоотношениях и способом освоения реальной действительности. Он включает отношения людей и отличался характерным для него сплетающим религиозные верования собственно японского происхождения, японскую модификацию буддийской религии, интерпретированную на японский лад буддийскую и конфуцианскую философскую догматику, японский вариант конфуцианской морали, эстетическое мироощущение японцев. Неотъемлемой частью этого культурного комплекса было художественное творчество народа — его классическая литература и поэзия, его искусство, проявившееся в японской манере живописи, в японском стиле дворцовой и храмовой архитектуры, в самобытной музыке, театре, в уникальном мастерстве аранжировки цветов, в сооружении садов камней и т. д. Своеобразие форм общественного сознания и духовного творчества японцев создало, таким образом, устойчивую историческую преемственность, богатые традиции в развитии национальной культуры.
|
|
|
По своему классовому характеру национальная культура Японии включала как прогрессивное, так и реакционное содержание. Изменение этого содержания, изменение социальной значимости составляющих его элементов отражало в конечном счете те сдвиги, которые происходили в материальной экономической жизни общества. Со второй половины XIX в., с переходом Японии на путь капиталистического развития и обострением социальных противоречий, в национальной духовной культуре все явственнее обнаруживается обособление господствующей буржуазной культуры, сохранившихся элементов феодальной культуры, с одной стороны, и элементов новой, нарождающейся демократической и пролетарской культуры — с другой.
Однако изменения национальной культуры Японии затрагивали не только ее классовое содержание. После буржуазной революции 1868 г. японское общество, ускоренно пройдя этап промышленного капитализма и вступив в его империалистическую стадию, в течение нескольких десятилетий овладело достижениями науки и техники Запада и в кратчайший исторический срок усвоило духовные ценности западноевропейской культуры, в значительной мере отказавшись от собственных традиций, от культурного достояния прошлого, на котором воспитывалось веками.
Эта «модернизация», или, как ее еще называют, «европеизация» ', японского общества, его культуры, его общественного сознания, приведшая к вытеснению огромного идейного материала из сферы духовной жизни японцев, представляет большой интерес для науки. Она не только позволяет отчетливо уяснить действие социальных факторов, определяющих развитие духовной культуры японского народа, но и дает ключ к пониманию более универсальных, характерных для различных социальных структур закономерностей общественных преобразований и порождаемой этими закономерностями сложной динамики взаимосвязи базисных и надстроечных элементов, процессов взаимодействия культур разных народов,
|
|
|
Проблема «европеизации», озападнивания культуры Японии, как и другие связанные с ней проблемы, всегда находилась в центре внимания японской общественности. В этом нет ничего удивительного, если учитывать, что усвоение западной, европейской культуры происходило во многих областях духовной жизни японцев далеко не безболезненно, что этот процесс усвоения все еще продолжается и не может оставить японскую интеллигенцию безучастной к судьбам национальной культуры. Естественно, что японские ученые, и в частности культурологи, придают большое значение исследованию «модернизации» культуры, общественной мысли Японии, влияния европейского культурного достояния на различные сферы жизни японского общества [147]. Эти вопросы привлекают внимание также многих зарубежных социологов, философов, историков, искусствоведов [221]. Однако, несмотря на обилие работ, написанных на эту тему, проблема «европеизации» Японии, ее духовной культуры не получила еще фундаментальной разработки ни в японской, ни в зарубежной научной литературе.
Даже самый беглый обзор работ японских буржуазных ученых показывает, что исследователи по-разному подходят к рассмотрению самого вопроса «европеизации», озападнивания национальной культуры Японии. Одни ученые стараются не касаться причин этого процесса. Они констатируют лишь сам факт озападнивания духовной культуры, обращают свои усилия на анализ уже утвердившихся в японской действительности различных видов и форм европейского модерна [16]. Другие исследователи выдвигают различные положения, мотивировки, но не аргументируют их и по сути дела ограничиваются утверждениями, что японцы-де восприняли европейскую культуру «некритически», что эта чужеземная культура была чисто внешним образом «перенесена», «пересажена» на японскую почву и т. п. [109]. Подобные высказывания выглядят, конечно, неубедительно, ибо ссылки на отсутствие у японцев «критического восприятия» при усвоении «западной культуры» или на «пересадку» этой культуры «извне» вызывают естественные вопросы о том, отчего зависит характер «критического» или «некритического» восприятия культуры, при каких обстоятельствах становится возможным «перенос» или «пересадка» культурного материала извне и т. п. Исключение же из рассмотрения объективных факторов открывает простор для всяких субъективистских интерпретаций причин процесса «европеизации», вызывает различные предположения о том, что характер «восприятия» или «переноса» иноземной культуры зависит в первую очередь от сознательного отношения людей к этому процессу, от их продуманных действий, воли и т. п.
|
|
|
Имеется и такая категория буржуазных ученых, которая указывает на причины «европеизации» японской культуры более или менее определенно. Одни из этих ученых, такие, как Маруяма Масао, видят, в частности, причину европеизации в том, что в Японии «отсутствуют» будто бы «устойчивые идейные традиции», а другие, вроде Ниситани Кэйдзи, усматривают источник «засилья всего европейского» в утрате «национальной моральной энергии». При всех различиях в аргументации этих ученых, более подробно разбираемой нами в последнем разделе третьей главы, характерным для их взглядов по этому вопросу является стремление установить основную причину изменений в развитии духовной культуры «внутри» или «на уровне» самой этой культуры, объяснять их в зависимости от наличия у нее устойчивых, так называемых «стержневых», «осевых» идейных традиций или за счет какого-то непостижимого первичного начала вроде «национальной моральной энергии», что явно восходит к идеалистическим установкам этих исследователей. Такие установки, исключающие из рассмотрения действительные причины изменений культуры, детерминацию этих изменений факторами материального порядка, препятствуют подлинному пониманию проблемы. И это препятствие оказывается непреодолимым, тем более что история развития японского общества будто специально создала для ученых далеко не типичную ситуацию.
Своеобразие конкретной исторической ситуации, сложившейся в Японии после буржуазной революции, состояло в том, что в силу особенностей социально-экономического развития страны два различных по своему характеру процесса — развитие капитализма и усвоение материальной и духовной культуры стран Запада — совершались не постепенно и не относительно самостоятельно, а интенсивно, одновременно и в предельно сжатые сроки. Япония вступила на путь буржуазных преобразований лишь во второй половине XIX в. Она находилась на далекой окраине Азиатского материка и веками пребывала в изоляции, являвшейся в сочетании с сохранявшимися в значительной степени оковами феодализма тормозом развития общественных отношений. Насильственное «открытие» страны иностранцами не сопровождалось ее колонизацией или закабалением, как это случилось с Индией, Китаем и некоторыми другими азиатскими странами. Поэтому буржуазная революция 1868 г. и последовавшие за ней экономические и политические реформы, а также прекращение изоляции от внешнего мира сразу дали выход дремавшим силам социального прогресса. Несмотря на незавершенность буржуазных преобразований, капиталистический способ производства получил достаточно широкий простор для своего развития. В то же время были созданы условия для проникновения и усвоения науки, техники и культуры других народов, прежде всего европейских. Поэтому буржуазная «модернизация», как говорят японцы, и приняла форму «европеизации» [57, 244—245].
Строго говоря, к самой «европеизации» следует относить не оба указанных процесса. Первый процесс— развитие капиталистических отношений — по сути своей, по своему происхождению собственно японский, только принявший «европейский» вид, поскольку ввоз машин, научных и технических достижений из европейских стран ускорял развитие производительных сил Японии, а заимствование политических норм, стандартов опять-таки из Европы стимулировало формирование ее буржуазной социальной структуры, ее политических институтов. Второй процесс — восприятие и усвоение духовной культуры европейских народов, ценностей, выработанных в области общественного сознания (искусства, литературы, философии, этики, эстетики и т. п. ), —означал «европеизацию» Японии, ее культуры в полном смысле этого слова. Разумеется, оба процесса были глубоко взаимообусловлены. Первый из них определял характер, масштабы и формы второго. Второй, будучи детерминируемым первым, в свою очередь, также воздействовал на его развитие. Но при всей взаимообусловленности этих процессов и зависимости усвоения европейской культуры от развития капиталистических отношений процесс европеизации» японской культуры, духовного облика народа отличался самостоятельностью и своими характерными особенностями.
Несомненно, «европеизация» духовной культуры Японии представляла собой явление чрезвычайной значимости для японского общества конца XIX—начала XX в. Проникновение европейской культуры способствовало разностороннему развитию японской нации, ее материальному и духовному прогрессу. Оно обогащало японцев культурными ценностями, выработанными на протяжении веков другими народами, раскрывало им новые горизонты в самых различных сферах человеческого самоутверждения. Благодаря «европеизации» японцами была воспринята, в частности, и прогрессивная мысль Запада, а позднее идеи марксизма, глубоко проникшие в сознание японского рабочего класса. Однако, отмечая положительную сторону «европеизации» японской духовной культуры, нельзя забывать, что она с самого начала осуществлялась в условиях господства капиталистических общественных отношений, поэтому ее формы и методы отвечали потребностям развития капиталистического материального производства и духовным запросам класса буржуазии. В этом отношении «европеизация» духовной культуры японского народа вполне сопоставима с «европеизацией» культуры многих других народов Азии, ибо капитализм, «беспредельно» расширявший «всемирные связи и отношения», способствовавший взаимодействию культур разных народов, в то же время придавал культурному обмену, взаимообогащению духовными ценностями все более уродливый характер, подчиняя этот процесс законам экономического и политического порабощения людей. Данное явление, приобретавшее решающее значение при возникновении и развитии процесса «европеизации», сказалось в Японии особенно ярко ввиду специфических условий, в которых проходил этот процесс в стране.
На пути «европеизации» японской духовной жизни, общественного сознания стояла традиционная, веками складывавшаяся культура, которая, как уже отмечалось, во многом отличалась от европейской культуры. Естественно, что японцы не могли принять чужую, незнакомую им культурную среду, усвоить ее иначе, чем через свою собственную А последняя ввиду большой несхожести с европейской не создавала «мостиков», путей для культурного обмена. Такие «мостики», пути нужно было еще строить. Машины, техника, завозимые в Японию, при наличии инструкций или инструкторов-иностранцев вступали в действие достаточно быстро, а идеи, духовные ценности, попадавшие в эту страну, не могли так же просто начинать «работать». Для их нормального функционирования необходимо было их усвоение в том комплексе, в котором они возникли, развивались, обретали свой подлинный смысл. Такое усвоение европейских идей в комплексе, их разносторонняя переработка на основе традиционного культурного материала требовали времени и интеллектуальных усилий всей нации.
Таким образом, во второй половине XIX в., в период буржуазных преобразований, в Японии создалась парадоксальная ситуация: развитие производительных сил, базиса общества, происходившее ускоренными темпами под непосредственным воздействием извне, настоятельно ставило на повестку дня вопрос об изменении общественного сознания, духовных норм жизни, морали, философии, художественного творчества и т. п., а традиционная идеология не была готова к радикальному преобразованию на собственной основе, она сама не обеспечивала достаточно быстрого вызревания нового мировоззрения и в то же время проявляла чрезвычайную неподатливость к восприятию непохожего иноземного культурного материала. В этих-то условиях материальные экономические потребности развития японского общества и взяли верх над инерцией духовного развития нации. Не находя «выхода» для удовлетворения на собственной почве, они устремили свой поиск вовне, используя необходимый иноземный идейный материал, пробивая, расчищая ему дорогу в различные сферы жизни японцев. Под нарастающим напором этих материальных потребностей была прорвана плотина традиционной идеологии, общественной мысли, стоявших на пути идей, культурных ценностей Запада. И подобно тому как наука и техника Европы беспрепятственно проникали на Японские острова, поток общественной мысли, идеологии, духовной культуры Европы, соответствовавшей буржуазным преобразованиям эпохи Мэйдзи, хлынул в страну, обходя, преодолевая традиции, все глубже проникая в общественное сознание японцев.
Традиционной японской идеологии и культуре в целом, хотя и обнаружившей еще в XVII—XVIII вв. тенденцию к сближению с общественной мыслью и культурой Европы, но не выработавшей действительно широких путей к взаимодействию с ними, не оставалось ничего другого, как продолжать существовать самостоятельно, наряду с европейской. Поэтому уже с первых десятилетий периода Мэйдзи, и чем дальше, тем больше, в Японии наблюдалось, как указывают японские авторы, существование «смешанной культуры», включающей два типа или две структуры культурного материала, не проникавших друг в друга органически2. Такой параллелизм культур становится характерным для всей духовной жизни японцев. Разумеется, с течением времени подобный параллелизм становится все менее жестким, в нем все больше просматривается не только механическое переплетение, но и взаимопроникновение традиционной и нетрадиционной общественной мысли, культуры. И тем не менее этот параллелизм остается, о нем и по сей день немало пишут и говорят в Японии. Как замечено одним японским автором: «Старое и новое, японское и европейское сосуществуют, словно отдельные комнаты в квартире — стучи в любую дверь, кому куда хочется» [109, 22].
Однако одним параллелизмом, сосуществованием культур дело не ограничилось. С проникновением в Японию европейской общественной мысли, духовных ценностей различные элементы традиционной буддийско-конфуцианско-синтоистской идеологии стали все более утрачивать активный жизненный импульс. Не исчезая совсем, они продолжали некоторое время существовать, но уже не играли прежней роли в духовной деятельности общества. Это были в первую очередь именно элементы идеологии, составлявшие феодальную надстройку, уже не отвечавшую объективным потребностям развития страны. За такими идеологическими звеньями прежней надстройки, как политика и право, активные функции в той или иной степени начали утрачивать философия, мораль, эстетика и т. п., а далее и другие связанные с ними элементы духовной культуры. Самообновление же и развитие традиционного сознания в духе новых веяний, совершавшееся довольно медленно, не могло конкурировать с проникавшей из Европы общественной мыслью, гораздо более приспособленной к служению буржуазному базису. Поэтому с течением времени все большее число элементов традиционной идеологии, традиционной культуры приобретало консервативный характер и вытеснялось из сферы духовной жизни японского общества.
В сознании японской общественности модернизация культуры, ее озападнивание получали соответствующее осмысление. Появилось множество взглядов, точек зрения, пытающихся как-то соотнести «японское» и «европейское», «Восток» и «Запад», дать им оценку, выработать к ним практическое отношение. Наибольшее распространение среди общественности во второй половине XIX в. завоевало представление о том, что все «японское», «восточное», является «феодальным», «реакционным», «отживающим», а все «европейское», «западное», — «буржуазным», «прогрессивным», «новым». Это представление с научной точки зрения было неверным, поскольку далеко не всякое «европейское» было только буржуазным и прогрессивным, да и само «японское», «восточное» со временем изменялось, включало в себя так или иначе «западное» содержание. Однако в тот период подобного рода взгляды имели свой смысл, поскольку отражали изменения в социальной структуре японского общества. Для передовой интеллигенции Японии идеалы буржуазного просветительства, «западное» и «европейское» символизировали очевидный социальный прогресс, служили знаменем борьбы за демократические преобразования. Крупнейшие мыслители того времени, такие, как Фукудзава Юкити, Наказ Тёмин, Узки Эмори и др., призывая к овладению знаниями, к просвещению, к освобождению личности, видели образцы всего этого в «духовной цивилизации Запада».
Но чем дальше шел процесс европеизации Японии, обогащающий японцев прогрессивными идеями, культурными ценностями, созданными европейцами, тем все более очевидным для сознания интеллигенции становилось, что проникновение западной культуры не только приносит с собой благо, но и оказывает отрицательное воздействие на развитие традиционной национальной культуры, ставит под угрозу ее существование. Осознание этого вызывало в среде интеллигенции реакцию, своего рода «японизм», вылившийся в осуждение нигилистического отношения к национальной культуре и чрезмерного увлечения всем европейским. Первое проявление такой реакции наблюдалось уже в конце 80-х годов, когда возникло движение в защиту традиционной культуры, использовавшее заимствованные из Европы просветительские идеи равенства, свободы, независимости в целях ограждения национального культурного наследия от нарастающего засилья европейского.
Вынужденная все же считаться с реальностью «европеизации» страны, значительная часть японской интеллигенции старалась найти какое-то объяснение сосуществованию европейского и традиционного в области культуры, пыталась как-то их «примирить», отвести каждому из них собственную сферу социального применения. Были сформулированы и провозглашены принципы такого «примирения». Они гласили: «Японский дух — европейские знания», «Техника Запада—мораль Востока». Однако подобные принципы не могли разрешить реального противоречия. Процесс «европеизации» различных сторон жизни японцев, их культуры продолжался. И наряду с ним, то ослабевая, то усиливаясь в зависимости от конкретно-исторических условий, продолжала существовать и отрицательная реакция интеллигенции на те или иные стороны европеизации национальной культуры. В то же время по мере дальнейшего развития японского общества становилось очевидно, что эти национально-патриотические настроения японской интеллигенции создавали благоприятную почву для распространения буржуазного национализма. Правящие классы Японии всячески использовали их в своих интересах, в борьбе с демократическими силами страны. Идеологи реакционного буржуазно-помещичьего блока под маской патриотов, защитников национальных традиций, культуры возрождали и модернизировали феодальную конфуцианскую мораль, идеи культа императора, синтоистские мифы и т. п. Эта спекуляция на психологии масс, на их отношении к традициям служила, таким образом, формированию и пропаганде ультрареакционной идеологии «японизма» — «японизма» уже иного рода, выражавшего идеи расизма и монархофашизма, которые возобладали в Японии в 30-х — первой половине 40-х годов.
Современный этап озападнивания японской культуры, японского общественного сознания наступил сразу после окончания второй мировой войны и капитуляции Японии. В обстановке оккупации страны американской армией озападнивание японской культуры совершается уже не в виде «европеизации», а в виде «американизации» различных сфер общественной действительности. Оно обусловливается во второй половине 40-х—первой половине 50-х годов не только объективными факторами, связанными с поражением японского империализма и крахом идеологии императорского строя, но и прямым, декретируемым оккупационными властями внедрением американских стандартов «культуры» и «демократии», внедрением так называемого американского образа жизни. Озападниванию культуры способствовало то обстоятельство, что после долгих лет абсолютистской диктатуры, в атмосфере крушения прежних идеалов, изжившей себя системы ценностей довоенной Японии, «западное», американское, европейское снова воспринималось японцами как прогрессивное, подлинно демократическое, а «восточное», национальное, традиционное ассоциировалось с реакционным, консервативным. Культурные традиции, достояние японской классики в этот период в большой степени вытесняются, утрачивают влияние во многих сферах духовной жизни.
Однако по мере экономического развития Японии в 50-х и особенно в 60-х годах и постепенного освобождения страны от политической зависимости от США происходят сдвиги в идеологии японской общественности. Осознание того, что теперь уже не Запад диктует Японии нормы жизни, что японцы и сами могут показать пример другим народам, приобретает все более националистическую окраску. Националистические настроения, проявившиеся в различных областях культуры, общественной мысли японцев, обнаруживались в особенности в требованиях переоценки роли традиций, культурного достояния прошлого.
Однако рост производительных сил, прогресс науки и техники в Японии и связанные с этим изменения ч идеологии и культуре нельзя понимать в отрыве от того социального фона, который характеризуется в первую очередь противоречивым развитием современного монополистического капитализма, резким обострением антагонизмов капиталистического производства, углубляющимся кризисом буржуазной культуры, буржуазного общественного сознания. Научно-техническая революция в современной японской действительности, осуществляемая на основе новейших и все более совершенствующих ся методов эксплуатации трудящихся, порождает всевозможные формы отчуждения духовного труда, пагубно влияет на свободное творчество, подменяет его производством всякого рода образцов, норм, моделей так называемой «массовой культуры». Поэтому материальный прогресс капиталистического производства в современной Японии сопровождается действием регрессивных тенденций в развитии духовной культуры, сопровождается возникновением во многих ее сферах нездоровых, уродливых явлений, и в частности неравномерного, дисгармоничного сочетания традиционного и современного.
Современная японская интеллигенция, испытывающая на себе кризис капиталистической системы, буржуазной культуры в особенности, пытаясь осмысливать эти социальные процессы, ищет пути к их преодолению. Одним из таких путей для части буржуазной интеллигенции и являются наблюдаемые в последнее десятилетие попытки обращения к классическому наследию, культурному достоянию прошлого, призывы к «возрождению» традиций, «открытию их заново». Однако такого рода устремления японской интеллигенции остаются безрезультатными. Те, кто призывают обратиться к традициям, выступают за их возрождение, не понимая действительных причин, порождающих социальные антагонизмы, видят в первую очередь лишь «модернизацию», «стандартизацию» национальной культуры в духе буржуазной действительности Запада Такие «поборники» традиций утверждают, что все беды, все пороки современного японского общества вытекают главным образом из «европеизации», «американизации» национальной культуры. На этом основании «западное» осуждается, отвергается, а действительный источник антагонизмов — капиталистические производственные отношения — остается вне поля зрения и вне критики. Подобные взгляды подхватывает и афиширует буржуазная пропаганда, стремящаяся всеми средствами выгородить капиталистический строй, затушевать его неразрешимые противоречия в контрастах противопоставлений Запада—Востоку, Японии — Европе и т. п.
Приверженцы обращения к традициям не в состоянии объяснить, как они мыслят реально пути их «возрождения». Деятели культуры, ученые высказывают по этому поводу различные суждения. Нередко они ограничиваются лишь утверждениями о том, что традиционная культура в Японии еще «не умерла», что буддизм, например, ярчайшим образом выражает «духовную силу» японцев и не случайно поэтому «расцвел в Японии так пышно, как ни в какой другой стране» [96, 134]. В работах некоторых исследователей подчеркивается также, что хотя традиции скрыты, «задавлены» модернизмом, но тем не менее достаточно дают знать о себе, как это видно, в частности, на примере получивших распространение среди японцев «новых религий»3, движения за «вторичное открытие красоты Японии» и т. п. [109, 21].
Более развернуто и конкретно вопрос о традициях ставится теми исследователями, которые на первый план выдвигают требования изучения национальной культуры, ее своеобразия. В их работах «традиционное» японское уже не соотносится прежде всего с «восточной» или «буддийско-конфуцианской» культурой. Авторы этих работ все более приходят к выводу, что «Восток» не есть некий монолит, что он включает различные регионы культур и поэтому принадлежность к нему еще не раскрывает «японского типа национальной культуры», «японского образа восприятия и освоения мира», который в отличие от китайского, индийского, тибетского «по-своему преобразует, преломляет духовный ценностный материал» [219]. Исследователи делают акцент на выявлении «черт» и «особенностей» национальной культуры, уяснение которых, по их мнению, помогло бы обнаружить не раскрытые еще возможности, потенции японского духа и использовать их в поисках средств преодоления кризисного состояния современного японского общества. К таким характерным «чертам», «особенностям» традиционной японской культуры ученые чаще всего относят «естественность», «естественную простоту», «близость к природе» [16; 17]. Эти черты, формирующиеся, по мнению исследователей, под влиянием разнообразия географической среды, решающей роли земледелия в древней и феодальной Японии, с одной стороны, связываются, как правило, с развитием у японцев «повышенной чувствительности», «эмоциональной восприимчивости» к окружающему, а с другой стороны, противопоставляются «цивилизации» Запада с его «сухим рационализмом», «строгим разделением на субъект и объект» [64]. Один из приверженцев подобных взглядов, философ Уэяма Сюмпэй, считает, например, что «принцип естественности», присущий японской культуре, предполагает сохранение «одинаковой дистанции» в отношении разного рода цивилизаций, что для этого принципа характерна как «высокая способность к усвоению» культурного материала других цивилизаций, так и «способность восстановления до состояния естественной простоты». Последняя способность, по мнению Уэяма, действует всякий раз таким образом, что «при усвоении культурного материала следующей цивилизации может создавать очень свежее ее восприятие» [128, 34—35].
Подобные мысли развивает и другой ученый — Накамура Юдзиро. Он утверждает, что само представление о культуре подразумевает созидательную деятельность людей, активное преобразование мира человеком, поскольку всякая культура всегда означает своего рода «отход», «отдаление» от природного естества. Однако этот «отход», «отдаление», по убеждению Накамура, зависят от характера воздействия людей на природу, в соответствии с которым можно различить два класса или типа культур — культуры «цивилизованные», или «культурные», и культуры «естественные», или «природные». К первому классу или типу Накамура относит культуры западноевропейских народов, осваивающих природу в формах, «контрастно противостоящих» естественной среде, в формах ее «непосредственного преодоления», ко второму — культуры народов Востока, в особенности японскую культуру, носители которой, с его точки зрения, преобразуют природу в «формах самой природы» [120, 172—173].
Если С. Уэяма, Ю. Накамура и их единомышленники пытаются выявить особенности национальной культуры, игнорируя или недооценивая значение социальной обусловленности отношения человека к природе и преувеличивая специфику восприятия японцами естественной среды, то другие стараются объяснить своеобразие традиционной культуры не превратно понимаемым отношением людей к природе, а посредством абсолютизации каких-либо черт характера японцев, их психического, эмоционального склада. Примером подобного подхода может служить, в частности, концепция Дои Такэо, который на основании изучения психологии и языка японцев, используя конкретные данные семантического анализа логики, этимологии слов, утверждает, что особенности духовного облика японцев, их мировосприятия и по сути дела их духовной культуры коренятся в непонятной европейцам системе представлений, синтетически раскрывающихся в так называемом «чувстве амаэ» — отношении к окружающим, выражающем самоуничижение, стремление добиться расположения партнера [40].
В отличие от довоенных исследований традиционной национальной культуры, проникнутых идеями исключительности японской нации, ее божественного происхождения и т. д., во многих современных культурологических изысканиях содержатся интересные сведения, наблюдения, различные выводы, соображения, заслуживающие внимания [219]. Однако в целом буржуазные японские исследователи не руководствуются последовательно научной методологией. Не учитывая роль материальных социально-экономических условий развития японского общества, оказывающих решающее воздействие на формирование и изменение духовной культуры народа, они выделяют и гипертрофируют значение того или иного фактора, рассматривают его абстрактно, в отрыве от действительного конкретно-исторического процесса. Во взглядах этих исследователей так или иначе проявляются неизжитые представления' так называемого «дискре
|
|
|
