{451} Протокол заседания восьмого понедельника [3 марта 1919 г.][dccxvii].

После чтения журнала предыдущего собрания Василькова и Булгакова читают свои доклады на тему «Мечты о будущем театре».

Затем Краснопольская предлагает выслушать несколько записанных ею мыслей о дальнейшем ходе понедельников.

Ей кажется, что в целом ряде прочитанных докладов и бесед было высказано очень много различных мечтаний о будущем театре. И вот ей думается, что дальнейшие разговоры на эту тему могут распылить эти мечты и увести их в область, совершенно оторванную от жизни. Формы будущего театра подскажет сама жизнь, это тайна, которую можно только предугадывать. Надо дать мечтам другое направление, более живое. Прежде чем мечтать о том храме, куда можно поместить свои творческие достижения, нужно отдать все свои горячие мечтания на поиски этих достижений. Тем более, говорит Краснопольская, что ей, как секретарю, ближе всего знакомой с ходом понедельников, чувствуется, что жизнь понедельников уже поставила так много вопросов и задач, что оставлять их неразрешенными нельзя. Она приводит несколько мыслей и вопросов из прошлых бесед и, оканчивая свое обращение к товарищам, она призывает как можно горячее отнестись к дальнейшему ходу понедельников и делает заключение, что расходиться или разъезжаться теперь было бы преступлением перед общим делом[dccxviii].

Говорит Виноградская. Часто в театре слышишь, что отношение к сцене, к ролям напоминает отношение к любви. Если это так, то «мечтания вслух о будущем театре» — в любви ей представляются в следующем виде. Люди собрались и вслух мечтают, какого бы человека они могли бы полюбить. Они всячески его разбирают. Но любовь есть любовь. Она таинственно приходит и таинственно берет человека в свою власть. И разговоры иногда могут убить {452} прелесть тайны и загадки. Любовь же к театру больше всего чувствуется в деле. Вообще, говорит Виноградская, за последнее время она со страхом стала замечать, что ей скучно стало на понедельниках, что она начинает сомневаться в смысле и нужности таких бесед, и это тем более больно, что она была одна из тех, кто с самым настоящим чувством относился к этим понедельникам. И неожиданно для всех и, очевидно, больше всего для самой себя — она делает признание, что какая-то особенно удачная и творческая репетиция дала ей больше радости, чем все заседания. И кончая говорить, она заключает, что надо работать, а не разговаривать.

Неожиданное заключение Виноградской производит самое разнообразное впечатление. Одни аплодируют, другие — и к этим больше всего относятся друзья Виноградской, «начинатели» понедельников — впиваются в Виноградскую жестокими непримиримыми глазами.

Первая говорит Н. С. Бутова. Разве возможна сейчас какая-нибудь совместная художественная работа, когда наши души еще так далеко отстоят друг от друга. Мы пришли сюда потому, что мы заблудились. Мы кружимся на одном месте и в тумане не видим друг друга, и, слава Богу, что здесь на беседах мы только начали кричать один другому далекое «ау». Как можно говорить о работе, когда мы не знаем, как и что надо работать. Дитя, которое родится из этих бесед, нам не известно. И жажда практического рационализма может сделать нас похожими на чернорабочих, которые за все требуют платы. В докладе Булгаковой промелькнула фраза «мечтаю о таком театре для молодежи». Не хочу, говорит Н. С., отделять молодежь от стариков и обратно. Молодых и старых нет и не должно быть в искусстве — должно быть одно общее дело, общая семья.

Горячо протестует Сухачева. Если все благополучно, если атмосфера жизни театра не мешает работать, если ты твердо решила, что надо работать, то об этом прежде всего не надо говорить — надо идти и делать. Работать никто не мешает.

Говорит Халютина[dccxix]. Она давно присутствует на понедельниках, и несмотря на свое молчание, она всегда душой принимала горячее участие в беседах. И ей хочется поблагодарить собрание за ту радость, которую ей дали беседы. За последние годы тяжелой жизни усталая душа стала забывать об искусстве, о своем призвании артистки, и вдруг в сочельник душа проснулась. Понедельники зажгли в ней вновь огонь и вернули веру в то, что искусство существует и никогда не умрет. Сознание, что не все потеряно, вновь окрылило душу и дало ей силу для новых исканий. И С. В. верит, что эти собрания еще больше согреют души, последний лед растает и новые побеги зазеленеют в душах.

Говорит Цейтлин. Ему кажется, что беспокойство за понедельники явилось следствием боязни утратить на понедельниках то горение, которое светилось в них. Но если на понедельниках будут объединены все виды искусства, горение никогда не уйдет. Если над Художественным {453} театром реет белая чайка, символом понедельника пусть будет тот треножник, на котором будут зажигать огонь все музы искусств. Искусство ведь едино. Если здесь говорят, что после музыки сердце бьется горячее и хочется идти и на сцене творить прекрасное, то то же может сказать музыкант, что у него после прекрасной игры артистов сладко бьется сердце и он также хочет творить прекрасное. Нельзя замыкаться только в своем искусстве. От смешения искусств может быть и родится то бессознательное откровение, которого так ждут все. Поэтому на понедельник надо привлечь как можно больше представителей других искусств.

Говорит Вл. Иванович. Он протестует против многосемейности. Если будет широкий приток различных людей, понедельник утратит свою цену. Необходимость «понедельника» чувствуется главным образом потому, что за последние годы семья Художественного театра стала очень большая. Раньше, когда было всего 15 душ, легко было знать друг друга и делиться мыслями. Теперь же стало возможным, что, наприм., Вл. Ив., стоящий у кормила дела, многих не знает и многие его не знают. Нам важно узнать друг друга. Пусть будут мечты, даже бесплодные мечты, они раскроют путь одной души к другой. Мы приходим сюда оттого, что мы знаем — здесь затрагиваются вопросы, которые волнуют нашу семью. И я уверен, говорит Вл. Ив., что всех невольно влечет сюда, даже тех, кто, может быть, умышленно не идет сюда. Каждый понедельник начинается с 5 человек и оканчивается 50 человеками. Такая перемена отношения у Виноградской вполне понятна. Она слишком горела вначале, и ясно — после горения наступает уныние, но эта реакция может говорить о самом настоящем отношении к понедельнику. Понятно и желание Краснопольской, чтобы затрагиваемые вопросы не пропадали даром, понятен и гнев Сухачевой, и «ауканье» Н. С. И все это для настоящего общения чрезвычайно важно. А вот надо как-то бороться с равнодушием. Некоторые из последних сил бьются, горят, боятся за понедельники, впадают в уныние, а некоторые приходят и молчат. Надо как-то приучаться каждому готовиться к понедельнику, и каждому одинаково со всеми чувствовать ответственность. Надо угадывать, что хочет сказать человек, а не выискивать равнодушными глазами, к чему придраться. И Вл. Ив. выражает надежду, что, может быть, в конце концов и молчаливые уста откроются и Вл. Ив. узнает наконец многих, как теперь многие начинают узнавать его.

Здесь объявляется перерыв и начинается музыкальная часть.

И тут оправдываются слова Л. М. Цейтлина. После чудесной музыки и сердце билось горячее, и душа тянулась к прекрасному.