Доклад Булгаковой

Мое нынешнее выступление, может быть, несколько запоздало, так как пока я волновалась нестерпимо и подбирала слова и выражения, {454} мысль мою сказал приблизительно Вл. Ив., но так как и я мечтала о будущем театре, то все-таки скажу, что хотела. Я мечтаю в будущем совершенном театре видеть талантливых актеров. Но сейчас же оговариваюсь: дело не в дикции, пластике и вообще технической стороне театрального искусства, — со всем этим, думаю, легко справится человек, обладающий главным — несомненной одаренностью, выражающейся в способности захватить зрителя сообразно дарованию каждого — или заставить его мучаться переживаниями на сцене актера трагического или драматического, или смеяться, когда на сцене актер комический. А пока сплошь и рядом происходит так: актер расстраивается донельзя, плачет самыми настоящими слезами, а зрителю даже немножко не взгрустнется, и вовсе не по хладности его души, а только благодаря незаразительности нерва актера. То же самое и с комиком случается — он веселится, а зритель страшно серьезен, а если и засмеется, то это в большинстве случаев приходится приписывать чести автора за смешные слова и положения, а никак не актера. А этого быть не должно, как не бывает в другого рода искусствах — музыке, живописи, например. Человек, знающий ноты, даже умеющий играть лучшие музыкальные произведения, но не одаренный исключительной музыкальностью, не может быть концертантом, равно как и неталантливый художник не сможет поместить свои картины в музей или картинную галерею. А бездарный актер во все времена и во всех театрах является перед публикой наравне с талантливым, и не только в маленьких ролях, а сплошь и рядом в главных. Почему же это? Потому, думаю, что в театральном искусстве меньше, чем в каком-либо другом, считаются с главным отличительным признаком всякого искусства, т. е. художественного творчества, творчества высшей духовности человека. Признаком этим считаю то волнение, ту радость, которые охватывают зрителя или слушателя в момент восприятия им подлинно художественных впечатлений, охватывают настолько сильно, что на некоторое время он забывает о будничной неприглядности действительной жизни.

И вот если актер не в силах дать такого рода наслаждения зрителю, то незачем ему и быть в театре, потому что настоящему искусству не нужен грамотный доклад роли интеллигентным человеком, хотя бы он был и пластичен, и с хорошей дикцией, и голосом и внешностью обладал приятными. Чтобы еще яснее выразить мою мысль, прибегну к сравнению. Как падает религиозное чувство главным образом потому, что не каждый семинарист может быть священником, так падает драматическое искусство потому, что не каждый более или менее грамотный в смысле общего развития человек может быть актером. Чтобы проповедовать слово Божие, нужно прежде всего священнику самому пламенно верить в Бога и иметь дар «глаголом жечь сердца людей», а чтобы иметь право быть актером, нужно прежде всего быть помазанником искусства, {455} т. е. быть талантливым, а остальное приложится. Вот тутто мне и скажут: где взять таланты, мало их очень. Нет, не талантов мало, а мало внимания к ним, заботы о них, и околачиваются они на задворках искусства, на провинциальных, а часто и совсем захолустных сценах, губя и талант, и жизнь свою, потому что не могут пробиться через толщу другого рода таланта, таланта хорошо устроиться во всех случаях жизни, помимо прямых способностей и прямых путей к тому.

Что касается Художественного театра, то он мог бы позволить себе роскошь располагать только талантами, как это и было вначале. Но когда-то и как-то это направление было изменено, вот почему и в настоящее время Художественный театр крепок и знаменит только именами начинателей его и тех, кто уже сравнительно давно вошел в него. А молодежь остается в безвестности, за небольшим исключением, даже и та, которая из недр всплыла на поверхность, т. е. успела поиграть роли, сотрудничества[dccxx].

Вернусь немного к тому, что говорила в первый раз. Каждому из нас, так или иначе принятому в Художественный театр, тем самым дается право подумать о себе, что ты «что-то» в смысле способностей. А когда пробудешь несколько лет в театре и увидишь, что в нем далеко не все «что-то», и может быть, не потому, что неспособный, а что не хватало времени и возможности вываривать всех до одного в том котле, о котором говорила в прошлый раз Пыжова, — то приходишь к обратному заключению: начинаешь так же стремительно умалять себя, как раньше возвеличивала. Тут бы взять и уйти из театра, ан нет, так успеешь прилепиться к нему всем существом, что не находишь в себе сил сделать это, разве что насильно выгонят. Так не лучше ли не сто человек принимать, как предлагал прошлый раз Константин Сергеевич, с тем, что двух оставить, а 98 предоставить их горькой участи после того, как они уже пробудут в Художественном театре и поддадутся его обаянию, а каждый раз брать только тех, на которых действительно почиет талант, и брать не просто, а с обязательством группы руководителей театра всесторонне выварить принятых в котле искусства, чтобы засверкали они потом всеми огнями своего дарования. В этом вижу один из вернейших залогов продолжения славного существования Художественного театра.

3 марта 1919 года.