Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Архаика и современность 39 страница




1 Подробнее об этом см главу «Древнегреческая "игривая" культура...»

2 Ср. известную греческую (мужскую!) клятву, давшую повод для самых
разных интерпретаций — «клянусь собакой». Небезынтересно в этой связи
также и название, а впоследствии и самоназвание маргинального философс­
кого течения — «киническая», то есть, собственно, «собачья», философия Пе­
ресмотренные в свете предложенной гипотезы основные положения и пове­
денческие практики киников могут дать несколько иную картину их места как
в истории философии, так и в системе современного им греческого общества
Обычай клясться собакой, по свидетельству Б А. Успенского, зафиксирован
также у венгров и у южных славян [Успенский 1997: 116].

3 Произведенный от этого слова термин «лицей», обязанный своими ле­
жащими на поверхности культурными смыслами тому обстоятельству, что при
афинском Ликее в свое время «прогуливал молодежь» Аристотель, по иронии
судеб, сохранил в спектре своих «реальных» значений и сугубо «волчьи». Об
этом, впрочем, позже, когда речь у нас зайдет о дворянстве и о соответствую­
щих системах воспитания подрастающего поколения.


Архаика и современность



Здесь же имеет смысл упомянуть и об инвективах, связанных с обвинением оппонента в пассивном гомосексуализме, как о на­меренном речевом (магическом) понижении его статуса — тем бо­лее что в отечественной инвективной культуре (в отличие от куль­туры, скажем, французской) они занимают традиционно значимое место в связи с крайне отрицательным, обставленным рядом стро­гих табу отношением к опущенным в рамках «блатной» и «приблат-ненной» культур. Общая для обсценных речевых практик переко­дировка исходных языковых понятий здесь может быть весьма наглядно проиллюстрирована откровенным ритмическим искаже­нием ключевого слова: пйдор из педераст. Перечисленные выше определения могут быть истолкованы также и в этом смысле, что и происходит зачастую в речевой практике, особенно в составе ус­тойчивых инвективных конструкций (напр., ты, пизда сраная — ме­тонимия, отсылающая к «копулятивным» функциям ануса оппо­нента). Небезынтересно было бы прояснить в этой связи также и возможные «магические» корни соответствующей инвективы ко­зел — в свете хотя бы известной ритуальной практики, связанной с «козлом отпущения». Если более или менее аналогичный по смыслу термин петух (от пидор) имеет, на мой взгляд, относитель­но недавнее и четко связанное с блатной речевой средой происхож­дение, то с козлом — особенно если учесть наличие подобного по смысловому полю оскорбления в иных языковых культурах — дела, похоже, обстоят отнюдь не так просто.

В этой же связи имеет смысл рассматривать и ряд устойчивых табу, связанных в отечественной уголовной среде с фекалиями и со всем, что тем или иным способом может быть отнесено к дефе­кации.

Небезынтересно было бы рассмотреть с предложенной точки зрения также и ряд культурных практик, связанных с плевком и с мочеиспусканием, а также с отражениями этих практик в соответ­ствующих речевых кодах. «Приблатненная» манера постоянно сплевывать во время разговора себе под ноги, акцентируя при этом каждый плевок, может, на мой взгляд, быть объяснена двояко. Во-первых, демонстрация «обилия» слюны может на латентном уров­не восходить к магнетической демонстрации «песьего бешенства» (пены, идущей изо рта у бешеного животного), что, при выражен­ной положительной внутризональной маркированности самого феномена «бешенства», «одержимости», берсерка или боевого амо-ка, должно повышать ситуативный статус демонстрирующего дан­ную форму поведения человека. Во-вторых, свойственный как псам, так и волкам обычай метить территорию явно не мог не быть освоен и культурно «преломлен» территориально-магической тра­дицией. Так, плевок под ноги не самому себе, а собеседнику явля-



В Михаилин Тропа звериных слов


ется знаком прямой агрессии, прямого покушения на его «терри­ториальную адекватность»1. Что же касается мочеиспускания, то здесь, как мне кажется, следовало бы повнимательнее присмотреть­ся к совсем недавно, очевидно, вошедшему в употребление у муж­ской половины человечества (и неведомому остальным приматам) способу мочиться стоя — связанному, вероятно, с демонстративны­ми аспектами прямохождения и, возможно, также с маркировани­ем территории.

7. «ВОЛЧЬЯ» СОСТАВЛЯЮЩАЯ РЯДА

ЕВРОПЕЙСКИХ СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫХ

ФЕНОМЕНОВ

Во всяком раннем человеческом сообществе фигура военного вождя обладает совершенно исключительными функциями и игра­ет свою, ни на какую другую не похожую роль2. Военный вождь по определению не может принадлежать к числу родовых старей­шин — во главе похода не должен стоять человек, сам находящий­ся не в лучшей физической форме; главным достоинством вождя является не магическая власть над «центром», над неизменным самовоспроизводящимся миропорядком культурного простран­ства, но маргинальная харизма. Согласно основным законам маги­ческого мышления, выходящая на добычу или на защиту рубежей «стая» представляет собой единый организм, магически воплощен-

1 Есть и еще один, сугубо «символический» вариант объяснения Уподоб­
ление мужчины половому члену носит в обсценных мужских кодах достаточ­
но распространенный характер (со всем спектром возможных эмоционально-
оценочных оттенков, от русского уничижительного это еще что за хуй9 до
болгарского фамильярно-приятельского обращения мужчины к мужчине Хуйо!
В данном контексте обилие слюны может означать не идущую изо рта пену, а
обилие спермы — со всеми возможными семантическими отсылками (Хочу,
пользуясь случаем, выразить благодарность Сергею Труневу, обсуждение с
которым «феноменологии плевка» оказалось весьма плодотворным — надеюсь,
взаимно)

2 Изложенные далее соображения носят конспективный и проблемный
характер Это — постановка вопроса, а не попытка его сколь-нибудь оконча­
тельного решения Отсюда неизбежное привлечение, может быть, слишком
обширного и разнопланового материала Напомню, что меня в первую очередь
интересуют типологические следы «волчьей» магии в самых разных культур­
ных феноменах, следы, на основании которых можно сделать вывод о нали­
чии соответствующей, принимающей подчас самые неожиданные формы, тра­
диции — а не бессмысленные попытки встроить тот или иной феномен в
«единственную» логику увиденного с «волчьей» точки зрения исторического
процесса


Архаика и современность



ный в вожаке, в военном вожде, и если вожак хоть в чем-то ущер­бен, поход принципиально не может закончиться удачей. Отряд представляет собой магически единое «тело», и вождь единосущен ему, он и есть — весь отряд, и каждый конкретный воин для него — как палец на руке. Военный вождь берет на себя колоссальную от­ветственность, выходя (и сам по себе, и «в комплексе», как состав­ленное из многих тел магическое «тело войска») за пределы «куль­турной», магически освоенной территории в «темную» хтоническую зону, во всех отношениях чужую и враждебную. Всякая удача есть следствие его удачливости, его военного счастья; вина за всякую неудачу полностью лежит на нем1. Добыча традиционно также яв­ляется собственностью военного вождя (понимаемого опять же как единое во множестве «тело» войска), и его ключевая функция при разделе добычи после удачного похода — только лишнее тому под­тверждение: он фактически лишь награждает части своего тела за хорошую работу на той грани, где единый «корпус» отряда рас­сыпается на индивидуальные, на-себя-ориентированные монады (то есть на границе между собственно мужской и «общей» зонами2). Право вождя выбирать лучшую долю в добыче до начала общего раздела (сохранившееся в практике волжских разбойников и пира­тов Карибского бассейна) магически означает его право на всю добычу3.

То обстоятельство, что класс военной аристократии (в самых разных культурно-исторических ситуациях) обязан своим появ-

1 Интересно в этом смысле совершенно особое отношение именно воени­
зированных в той или иной степени сообществ к золоту — как к нетускнею-
щему солярному металлу, жестко сцепленному с понятием удачи, сопутству­
ющего воину «счастья». Золотые украшения имели ценность в первую очередь
благодаря тому, что их постоянное присутствие на теле сообщало владельцу это
качество, столь необходимое воину, а тем более — военному вождю.

2 Прекрасным примером территориально-магически ориентированных
взаимоотношений между вождем, войском и общиной являются римские три­
умфы — с прохождением всего войска мимо своей «головы», с демонстрацией
всей взятой войском добычи, с магической маркировкой границы между «во­
инской» и «обыденной» территориями (триумфальная арка), наконец, с риту­
альной руганью всего вернувшегося к родным очагам, к родовым «ларам и пе­
натам» войска (то есть вооруженных мужчин, «расстающихся» со стаей),
направленной на полководца и резко повышающей его мужской статус. Ни о
какой прокреативной магии речи здесь не может идти по определению. Каж­
дый пес, слагая с себя «стайные» обязательства и нормы поведения и возвра­
щаясь «на зимние квартиры», должен «тявкнуть напоследок», отдавая должное
стае — и вожаку, как воплощению этой стаи. Интересно также, что в ту пору,
когда вся Италия (до Рубикона) уже считалась «своей», через Рубикон нельзя
было переводить именно войско, хотя никто ничего не имел против (говоря
словами Нестора Ивановича Махно) вооруженной личности.

3 См. главу «Выбор Ахилла» в этой же книге.



В. Михайлин. Тропа звериных слов


лением связке «военный вождь — походная дружина», вряд ли мо­жет вызвать сомнения. Ключевой вопрос здесь другой: когда и вследствие чего в традиционном сообществе (а если точнее, то в со­обществе, которое как раз после и в результате данного перехода, собственно, и перестает быть традиционным) с завидным постоян­ством совершается переход власти от жреческой касты к касте во­енной? Каким образом традиционная модель, целиком и полнос­тью ориентированная на сохранение от века данного status quo, дала брешь и начала постепенно перерастать в модель историческую?

Без кардинальных изменений в значимости (и в первую очередь пищевой значимости) маргинальных, то есть чисто мужских, «вол­чьих» территорий этого произойти не могло. Традиционная модель1 предполагает выраженную оппозицию «обильного» центра и «скуд­ной» периферии. До тех пор пока агрессивное и голодное «волчье» меньшинство зависит от центра, инициация будет важна не как состояние, а как возможность возвращения в «утраченный рай». Но стоит только маргинальной территории обнаружить собственные источники существования, и центростремительный баланс риску­ет перерасти в центробежный.

Первым толчком такого рода, опрокинувшим целый ряд евро­пейских, передне- и среднеазиатских традиционных сообществ, был, вероятно, переход от неолитической и раннебронзовой зем-ледельчески-собирательской модели к преимущественно скотовод­ческой модели эпохи поздней бронзы и железа. Именно к этому времени относится первая, не затухающая с тех пор волна «вели­кого переселения народов», довольно странного процесса, при ко­тором целые племена без всяких видимых причин становятся вдруг необычайно агрессивными и приобретают выраженную тягу к при­обретению и освоению новых территорий1. Скотоводство резко сме­стило баланс сил во взаимоотношениях центр—периферия, по­высив пищевую ценность и самостоятельность маргинальных территорий и радикально изменив «качество» источников пищи. Если пищевая модель, основанная на земледелии, предполагает высочайшую степень территориальной «связанности» и «неэкспан­сивности» в силу прежде всего мотиваций чисто магических, то скотовод прежде всего мыслит категориями количественными. Он вынужденно подвижен, он оценивает землю скорее по качеству травы и наличию источников воды, а не по степени удаленности от центра. Как уже говорилось, чужую землю с собой не унесешь, но

1 За счет «естественной убыли в полевых условиях» См. главку о коне в
«скифском» разделе данной книги

2 См примеч 1нас 114 к «скифской» части настоящей книги о связи это­
го процесса с «великим переселением народов».


Архаика и современность 363

чужую отару вполне можно сделать своей А окончательную точку в этом процессе поставило, вероятнее всего, овладение сперва ко­лесом, а потом и техникой верховой езды Резко возросшая мобиль­ность фактически лишила «внешнюю», «волчью» зону естествен­ных внешних границ и превратила в Дикое поле весь мир — за исключением центральной, «культурной» его части, где продолжало жить и здравствовать традиционное сообщество

Дальнейшие перемены — вопрос времени С повышением мо­бильности маргинальных юношеских отрядов, «волчьих стай», не­минуемо появляется практика набегов на соседние области с целью захвата добычи (поначалу, очевидно, главную ценность составля­ли именно стада и отары) С повышением же «мотивации» пребы­вания в маргинальном статусе («вольная» жизнь, «опьянение боем» как норма существования, возможность более быстрого достиже­ния высокого социального и экономического статуса) возрастает притягательность периодического «возвращения» взрослых статус­ных мужчин в Дикое поле и, следовательно, начинает понемногу меняться базовая система ценностей Движение индоиранских и смежных индоевропейских племен во II—I тысячелетиях до н э дает прекрасный пример постепенного развития такого процесса То, что начинается с обычных набегов молодежи за добычей (пусть даже очень дальних)1, перерастает затем в территориальные захва­ты, причем хозяевами на новых территориях становятся никак не лидеры традиционного сообщества, но именно лидеры «стаи» Организуется «новая жизнь» по законам, коррелирующим как с законами общеплеменного общежития (как только воины обзаво­дятся на новых землях собственным, здешним «домом и храмом»), так и с законами Дикого поля, поскольку с формальной точки зрения новая территория продолжает таковым оставаться (в срав­нении с «метрополией»2) Возникновение зороастризма — соб-

1 Сошлюсь еще раз на уже неоднократно цитированную статью А И Иван-
чика [Иванчик 1988] — о роли именно молодежных скифских отрядов в раз­
громе киммерийцев в Малой Азии в VII веке до н э и о сохранении малоазии-
ской (в первую очередь, греческой) традицией памяти о них как о «псах»

2 Ср с «волнами» греческих (в широком понимании) расселений в Вос­
точном Средиземноморье Сперва — «ахейская» волна, уничтожившая Крит и
Трою и потеснившая на малоазийском берегу Эгейского моря хеттскую «зону
национальных интересов», затем — дорийская, закрепившая успехи предыду­
щей, и, наконец, начиная с VIII века до н э — бурная колонизация Причем в
выведении колоний основную роль играют именно «младшие братья», чьи
шансы на успех в пределах сложившегося в метрополии сообщества были весь­
ма невелики Последняя такого рода волна — походы Александра (периферий-
ность Македонии по отношению к греческому миру, с моей точки зрения,
делает ее претензии на лидерство в общегреческом походе на Азию магически
оправданными), приведшие к созданию эллинистического мира Значимость


364 __________ В. Михайлин. Тропа звериных слов

ственно жреческой религии, остро направленной против способа жизни уже успевшей сформироваться к этому времени у восточных иранцев воинской касты — эта реакция традиционного сообщества на изменение «условий игры» и попытка взять реванш: не случай­но он зародился именно на «коренных» территориях, «в тылу» ус­певших к тому времени продвинуться далеко на юг агрессивных «волн».

Та же — с типологической точки зрения — ситуация возника­ет, на мой взгляд, и в западноевропейском ареале в середине — второй половине I тысячелетия нашей эры, когда племенные дру­жины (в основном германских народов) постепенно превращают­ся в основной класс будущей средневековой Европы, класс воен­ной аристократии, могущество которой основано в первую очередь на поместном землевладении и на ленном праве. В самом деле, набеги германских дружин на пограничные области Римской им­перии оставались по преимуществу именно грабительскими, «вол­чьими» набегами до тех пор, пока военные и политические струк­туры римлян были в состоянии сдерживать натиск «великого пе­реселения народов». Но как только главной добычей сделался не скот и не металл, а недвижимость, германская племенная органи­зация претерпевает на новых землях резкое структурное изменение, причем доминирующими оказываются именно законы «стаи». Зем­ля, как правило, не становится общеплеменной собственностью, в конечном счете распределяется по тем же законам, по которым происходит обычный раздел взятой «стаей» добычи. Более того, с магической точки зрения она остается собственностью всей стаи, а следовательно, ее вожака. Это выражается в самой ленной струк­туре, где право на индивидуальные «зимние квартиры» уравнове­шивается требованием постоянной боеготовности и обязательным отбыванием определенного (сезонного!) срока в составе «стаи». «Зимние квартиры» теперь отделены от традиционного культурного центра, они вынесены в само Дикое поле, и способ существования военной аристократии (даже в мирное время) становится совер­шенно иным. Формально прежняя «периодичность» стайной фазы и фазы «дома и храма», по сути, модифицируется, ибо весь жизнен­ный уклад будущего европейского рыцарства строится отныне на

«стайных» отношений в этом последнем случае также весьма высока (ср., к примеру, взаимоотношения между Александром и его гетайрами, присущую Александру харизму, его нестандартную для греческих военачальников любовь к коннице, да и устроенные им в Сузах массовые «собачьи свадьбы» и не при­нятую «на большой земле» практику многоженства). Резкая смена способа государственного устройства и образа жизни в эллинистическом мире по срав­нению с собственно греческим (и даже македонским) — лишнее тому подтвер­ждение.


Архаика и современность



совершенно «волчьих» основаниях. Война делается если не един­ственным, то, во всяком случае, основным и единственным «до­стойным» занятием дворянина. Агрессивность поведения стано­вится культурной нормой и утверждается в категориях «дворянской чести». Система воспитания подрастающего поколения сохраняет ряд инициационных этапов, но смысл инициации претерпевает существенные изменения. Она больше не есть путь к изобильному, мирному и прокреативному «центру», а переход от «щенячьей» ста­дии (паж, кнехт, оруженосец) к стадии полного воинского вопло­щения, посвящения в профессиональные «волки». Бывший иници-ационный этап (имевший целью, напомню, снятие юношеской агрессии через ее «выплеск» и защиту «общей» зоны от волчьей агрессии: как чужой, так и собственной) растягивается на всю жизнь и становится смыслом жизни1. Данные особенности дворян­ской системы воспитания сохранились и в более поздние культур-

1 Интересную в этом отношении параллель представляет собой «дружное» принятие монотеистических религий именно военизированными, маргинали-зированными до крайней степени обществами. «Стая» изначально расположена к единобожию в силу самой своей природы. Для германцев, для которых бог военной дружины, боевого бешенства (и «мертвых» воинов) Один/Вотан дав­но уже оттеснил на задний план не только традиционные прокреативные бо­жества (Фрейра и прочих ванов; кстати, сам способ достижения перемирия в противостоянии между ванами и асами — с обменом заложниками и проч. — также весьма показателен для взаимоотношений на каких-то, очевидно доволь­но ранних, стадиях между традиционным прокреативным центром и «волчьей» периферией), но и других асов. Принятие строго монотеистической доктри­ны было всего лишь следующим шагом, причем для вождей и королей — ша­гом вполне осознанным. Владимир, согласно легенде, специально пригласил представителей трех монотеистических религий на публичный диспут и отдал предпочтение христианству исходя из соображений внутри- и внешнеполити­ческой выгоды. Того же порядка феномен — парадоксально «гладкое» установ­ление христианства в Ирландии, при полной (за редкими исключениями) под­держке королей и военной аристократии и при почти полном отсутствии сопротивления со стороны друидов. Да и в Риме основным рассадником мо­нотеизма всегда была армия (вне зависимости от того, какого рода это был монотеизм — митраизм, христианство или какая-либо другая маргинальная «ересь»). Отнюдь не мистика интересовала «вожаков стай»: они решали во­просы борьбы с остатками традиционного уклада, с влиянием местною жре­чества, и любая пришедшая со стороны (то есть все из того же Дикого поля) жестко структурированная монотеистическая вера была в этой борьбе их пря­мым потенциальным союзником. Именно отсюда, на мой взгляд, и происте­кает само понятие воинствующей церкви (будь то крестовые походы или га­зават). Духовные воинские ордена (псы-рыцари, Domini canes), ведущие священную войну, — всего лишь частный случай стратегического альянса меж­ду «стайной» военной аристократией и феодализированной монотеистической Церковной иерархией.



В Михайлин Тропа звериных слов


ные эпохи1. С возникновением профессиональной армии, корпу­са профессионального армейского офицерства (в изначальном виде, естественно, чисто дворянского) и институтов профессио­нальной подготовки армейских кадров (кадетские корпуса и т.д.), множество символических и магических по своей природе иници-ационных ритуалов перекочевало в эту социальную подсистему — причем символика и магичность этих ритуалов носит откровенно «волчий» характер. То же относится и к существовавшим в недав­нем европейском прошлом особенностям «гражданского» дворян­ского образования и воспитания. Непременная Kavalierreise —да­лекая поездка юноши-дворянина после окончания университета, непременно верхом, непременно за границу и непременно в сопро­вождении компании равных ему по возрасту и по статусу товари­щей — является по сути реликтом ритуальной отправки в Дикое поле. Особенно явным становится данное обстоятельство, если учесть, что словом Reise обозначается по-немецки не только по­ездка, но и (применительно к эпохе ландскнехтов) служба в наем­ных войсках.

Множество мельчайших и малосущественных на первый взгляд особенностей дворянского быта многое могут нам сказать о при­родной связи этой касты с ее «волчьими» корнями. Такая, скажем, весьма характерная деталь, как привычка содержать собак дома, выводит на кардинальные ценностные отличия между крестьянс­ким бытом, во многом по-прежнему ориентированным на тради­ционные общинные ценности, и бытом военной аристократии. О месте собаки в крестьянском быте уже говорилось выше. В дворян­ском же способе жизни собака (как и лошадь) занимает одно из наиболее ценностных мест, она — член стаи, а потому ее место не только (и не столько) на псарне, но и в пиршественной зале, и даже (в особых случаях) в личных покоях дворянина. Сельский дом дво­рянина, его поместье, его замок — это прежде всего логово, приспо­собленный для отдыха и воспроизводства укромный уголок Дикого поля; это одновременно и укрытие в случае опасности, и домини­рующий над местностью наблюдательный пункт, и база для соб­ственных набегов2. Жизнь здесь идет по стайным законам, и для

' Ср в этой связи соответствующие поведенческие практики чеченцев, фактически возведенные в период 1993—1999 годов в ранг государственной политики Ичкерии, а также ичкерийскую символику

2 Именно логово, с присущим этому слову оттенком временности, ибо управление земельной собственностью в Средневековье (особенно в раннем) предполагало постоянные разъезды сеньора вместе со свитой по всем «подве­домственным» территориям с «потреблением на месте» всего, что можно было потребить Древнерусский термин «кормление» в этом отношении наиболее точно передает этот способ администрирования Границы земельной собствен-


Архаика и современность



собаки, как для магически «единокровного» существа, полностью проницаема' Собака не в состоянии осквернить «волчьего лого­ва» — в отличие от крестьянского дома, в который ее ни при каких условиях не пустят2

То же касается и практики дефекации в жилом помещении Поскольку для дворянина собственный дом — всего лишь «выго­родка» из Дикого поля, то и отправление естественных надобностей в стенах жилья является делом не только не предосудительным, но совершенно естественным В этом отношении дворянская куль­тура — это культура ночного горшка, и то в тех случаях, когда ночной горшок был доступен или возникало желание им восполь­зоваться Во всех же прочих случаях и этой условностью блиста­тельное европейское рыцарство, как правило, пренебрегало

Некую «пограничную» между замком и деревней в отношении к «волчьему» культурному следу область представляет собой сред­невековый европейский торговый город С одной стороны, он из­начально был прибежищем всех маргинальных социальных элемен­тов, «воздух города делал свободным» от всяческих форм фео­дальной зависимости, и потому на городском пространстве во множестве (в средневековом, куда более скромном, чем теперь, смысле этого слова) собирались разнообразные авантюристы, люм­пены и просто преступники Они оставляли человеческий материал для социальных феноменов, унаследовавших массу откровенно «волчьих» черт — вроде преступных сообществ, живущих по весьма своеобразным и довольно строгим законам, очень напоминающим законы Дикого поля Типологическая близость различных «воровс­ких» культур — французской, английской, русской — при всех по­нятных национальных особенностях давно привлекала внимание исследователей ДС Лихачев в статье «Черты первобытного прими­тивизма в воровской речи» [Лихачев 1992] объясняет это обстоя­тельство «общностью примитивного способа производства», в чем нельзя не видеть вынужденной уступки господствовавшим во время

ности были, по сути дела, границами законной пищевой территории собствен­ника и его «стаи» (См [Блок 1986 124—128]) Средневековой аристократии (и подражавшим ей более низким по статусу сословиям) свойственно и не­однократно отмеченное литературной традицией «волчье» обжорство, умение и желание наедаться впрок даже при отсутствии реального дефицита пищи

1 Ср классические эпизоды воспитания Гаргантюа у Рабле, где пароди­
руются известные современные педагогические схемы, рассчитанные именно
на «басилеопедию»

2 «Так, в частности, русские крестьяне не допускают собаку в избу Еще
более характерно правило, предписывающее разломать печь, если в ней умрет
пес или ощенится сука печь при этом занимает особое место в славянских
верованиях» [Успенский 1997 120]



В Михайлин. Тропа звериных слов


написания и первой публикации статьи вульгарно-марксистским взглядам. Однако в то же время следует учитывать, что принципи­ально маргинальные условия существования, в которые ставит себя преступная субкультура по отношению к доминирующей культуре, типологически отвечают ранней модели «волка» или «волчьей стаи» в Диком поле. Многие поведенческие особенности блатных (вроде крайне низкого порога возбудимости, высокого болевого порога, постоянной готовности к агрессии, высочайшей внушаемости, склонности к хвастовству и «эпизации» поступка и т.д.) и особенно­сти речевого поведения (диффузная семантика, полисемантич-ность, использование слова по преимуществу в его инструменталь­ной функции и т.д., что роднит «блатную музыку» с матом1) прямо восходят к тем поведенческим структурам, которые, судя по всему, должны были быть свойственны «псам» в их исконном виде.

С другой стороны, такого рода субкультуры являлись марги­нальными и воспринимались как маргинальные и в самой городс­кой среде. Сам же город, великий плавильный котел, горнило и колыбель будущей европейской цивилизации, выгодно сочетал и сплавлял элементы традиционной социальной организации с эле­ментами «волчьей» агрессивности, «стайной» самостоятельности, инициативности и свободы. Лабильная городская («буржуазная», «бюргерская», «мещанская») культура, подстраиваясь и подлажи­ваясь — до поры до времени — под господствующую военно-ари­стократическую феодальную культуру, заимствовала ее элементы, подражала ей (хотя бы в области домашних собачек и ночных гор­шков), но в то же время и перетрактовывала ее на свой «урбанный» и «цивильный» лад. Не случайно в более поздние, уже буржуазные по существу эпохи способ жизни дворянина в городском доме весь­ма существенно отличается от его способа жизни в сельском поме­стье2 — вплоть до костюма и манер, не говоря уже о распорядке дня и об основных способах времяпрепровождения.

Нельзя не отметить и изменений в социальном статусе мужс­ких обсценных кодов, происшедших в Европе с наступлением

' Мат является непременным составным элементом отечественного блат­ного арго, однако эта языковая ситуация «не имеет обратного хода». Все, го­ворящие на «блатной музыке», говорят на мате, но не все говорящие на мате «ботают по фене».

2 Эта новая разновидность «волчьей сезонности» также будет «переваре­на» буржуа и примет к концу XIX века вид «дачной» культуры, которая всяко­му мещанину может обеспечить «дворянский» образ жизни сезон — в городе, на лето — за город. Конфликт чеховского «Вишневого сада» (с «мужиком» Ло-пахиным в качестве основного «убийцы» старой дворянской культуры) дей­ствительно попал в одну из болевых точек российского общества, пережива­ющего на рубеже веков мощнейший социальный слом. Противоположная по знаку и по авторской оценке, но типологически конгруэнтная ситуация пред-

Поделиться:





Читайте также:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...