Архаика и современность 44 страница

Архаика и современность

правкой на раннюю стадию формирования данного сюжета, когда «Торова» оценка выражает отношение «обычных» людей к любо­му «викингу», «отклонившемуся от правильного пути». Маргиналь-ность Старкада, видимо, имеет сезонную привязку, он еще не «круглогодичный волк», а потому, с точки зрения более поздних носителей традиции, становится одним из Хундингов и либо поги­бает в сражении с Ильвингами (Песни о Хельги), либо же его «ней­трализует» лично Сигурд (Прядь о Норнагестё). Причем характерно, что если в собственной песни-автопортрете Старкад характеризу­ет себя, исходя из откровенно «волчьих» признаков (торчащие клы­ки, гигантский рост, волчьи волосы и грубая кожа), то Сигурд го­нит его прочь, как пса, недостойного прямого и честного боя с ним, выбивает ему рукоятью меча клыки и открыто именует «собако-человеком».

К тому же относительно раннему периоду формирования «волчье-песьих» песен относится, вероятно, и сюжет о Хаддинге. С одной стороны, Хаддинг пользуется явным покровительством Одина, воспитывается у великанши-воительницы, которая в итоге становится его любовницей (причем инициатива исходит с ее сто­роны — стандартный случай с валькирией). Он убивает бога пло­дородия, он совершает путешествие в царство мертвых, где стано­вится свидетелем непрерывной схватки между мертвыми воинами. Все это можно, вне всякого сомнения, провести по «волчьей» ли­нии. С другой стороны, для того чтобы загладить вину за умерщ­вление бога плодородия, он приносит жертвы Фрейру, затем же­нится и жалуется на то, что не любит гор и волчьего воя — то есть буквально, по справедливому замечанию А.Я. Гуревича [Гуревич 1979: 20], повторяет слова Ньёрда, вана по происхождению. Таким образом Хаддинг «продает братву за сытую жизнь» — с чем, ве­роятно, связан и откровенно иронический, построенный на сво­еобразном «черном юморе» сюжет о его смерти. Друг и побратим Хаддинга, шведский конунг Хундинг (показателен сам выбор пер­сонажа: «друг Хундинга», с точки зрения «волков», — уже оскор­бление), услышав о смерти Хаддинга, устраивает пир в его память и тонет в бочке с пивом. Хаддинг, узнав об этом, вешается с горя при всем честном народе (то есть умирает в ошейнике, повторяя ритуальное повешенье Одина в сниженном и явно пародийном ключе¹).

' Напомню, что Один «вешается» на дереве, пригвоздив себя копьем, — ситуация, повторяемая, очевидно, в одинических ритуалах перехода; ср. смерть Хельги, Сигурда, убийство Старкадом своего конунга Викара (одновременно петля и копье), а также, вероятно, и семнонский ритуал в «Роще оков».

416 В Михаилин Тропа звериных слов

3.4. ВОЗМОЖНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ

В ДРЕВНЕГЕРМАНСКОИ

МИФОЛОГИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ

Возможно, некоторые «собачье-волчьи» смыслы содержатся и в сюжетах, связанных с ключевой троицей асов, Одином, Локи (Лодуром) и Хениром, в том случае, если приписать Одину сугубо «волчьи» коннотации, Хениру — песьи, а Локи — «переходные», чем среди прочего может объясняться и его специфическая роль в сообществе асов. С этой точки зрения становится понятнее соль шутки Локи, которой ему удается рассмешить «разгневанную валь­кирию» Скади, пообещавшую в противном случае перебить всех асов до единого: Локи привязывает к гениталиям козлиную боро­ду, скачет в таком виде перед Скади, и та не может удержаться от смеха Козел — животное сугубо домашнее, связанное с «внутрен­ней», «ближнего круга» магией плодородия, атрибутивное жи­вотное «земляного громовика» Тора. О специфических смыслах мужских гениталий применительно к «волчье-собачьему» темати­ческому полю (о «любострастии» псов и «ритуальной кастрации» волков) уже упоминалось выше. Если Локи — божество «переход­ного» характера, ему позволительно издеваться над обеими сторо­нами дихотомии одновременно — что он и делает. В итоге грозив­шая было «переасить асов» Скади смиряется и выходит замуж за миролюбивого «вана в отставке» Ньерда.

Если Один, Локи и Хенир суть всего лишь функциональные ипостаси одного божества¹, то в этой связи получает несколько иное освещение и комплекс сюжетов, связанных в той или иной степени с Рагнарек, «судьбой богов», последней битвой с хтоничес-кими чудищами, в которой будут уничтожены асы, и мир затем «начнется заново». Начнем с того, что самые страшные недруги асов суть их же собственные порождения, а вернее, порождения аса Локи (змей Ермунганд, Фенрир-волк и Хель, хозяйка царства мер­твых) Причем финальное единоборство Одина с волком Фенриром есть, по сути, единоборство с самим собой — уж в «одинической» атрибуции волка сомневаться не приходится, даже если не прини­мать во внимание версии о Локи как об ипостаси Одина.

Сюжет о том, как Фенрира «сажали на цепь», и ключевая в нем фигура богаТюра (Тиу) приобретают в этом случае непосредствен-

¹ Что косвенно подтверждается, помимо их постоянной наклонности к «совместному творчеству», некоторыми специфическими сюжетами — вроде сюжета о рождении Слейпнира, восьминогого коня Одина, от Локи, который некоторое время вынужден был провести в обличье кобылы. Ср конские кон­нотации самою Одина О семантике коня см соответствующую главу в «скиф­ском» рашеле книги

Архаика и современность

ную связь с ритуалом «песье-волчьего» перехода. Тюр — бог «чест­ного» боя, судебного поединка натинге между «своим» и «своим», хранитель воинского кодекса и обладатель «правильного», «белого» оружия — меча. «Обуздание» волчьей составляющей — его есте­ственная прерогатива. Показательно, что именно он в конце концов сковывает дважды срывавшегося с цепи Фенрира, предложив ему в залог свободы собственную руку и в результате пожертвовав ею. Во время Рагнарёк окончательно сорвавшийся с цепи Фенрир прогла­тывает Одина и гибнет от руки Видара, сына Одина, то есть совер­шается двойное ритуальное самоубийство. (Причем Фенрир имеет и свою «песью» ипостась — пса Гарма, который во время Рагнарёк гибнет, естественно, в поединке с Тюром и одновременно с ним.)

3.5. РОЛЬ И ФУНКЦИИ ЖЕНСКОГО ПЕРСОНАЖА В ПРОТИВОСТОЯНИИ МЕЖДУ

«ВОЛКАМИ» И «СОБАКАМИ».

ИТОГОВАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ «ОСНОВНОГО»

СЮЖЕТА И РИТУАЛА

Прежде чем вернуться к непосредственному истолкованию «основного» сюжета, попытаемся разобраться с ролью и функци­ями женского персонажа, практически обязательного в «собачье -волчьем» противостоянии на уровне сюжета героической песни. Две подобные роли уже были оговорены выше: женщина может быть показателем «одомашненности» волка/пса, значимым симво­лом его зимней, песьей ипостаси; с другой стороны, женщина мо­жет выступать в качестве «провокатора», «валькирии», — это одно­временно и «воспитатель», и символ воинской удачи бойца, и его «боевая подруга», связанная с ним никак не супружескими, но ско­рее магически-договорными отношениями.

Во второй из названных функций выступают в той или иной степени практически все героини текстов, использующих «основ­ной» сюжет. Попробуем, как и в случае с волками/собаками, вы­делить ключевые магические характеристики данного персонажа.

Во-первых, такой характеристикой будет являться девствен­ность, понимаемая здесь не как физиологический признак, но как социально-магический статус, связанный с магической недозво­ленностью/невозможностью «правильного» брака и «правильного» рождения «правильных» детей¹.

¹ Вероятна также в этой связи исконная принадлежность героини к деви­чьим возрастным союзам (параллельным соответствующим юношеским со­юзам), существование которых зафиксировано для целого ряда ранних тра­диций

'*■ Заказ № 1635

В Михаилин Тропа звериных слов

Во-вторых, имеет смысл говорить о специфически агонисти-ческом характере женского персонажа Со структурной точки зре­ния само по себе появление подобной героини есть своего рода вызов бойцу. Герой же в силу собственной природы, в силу исход­ной и обязательной хюбристичности, обязывающей его принимать любой вызов, не может на него не среагировать, причем самым активным образом Более того, в ранних системах мышления зача­стую сама наделенность женщины (девушки) некой особенной красотой уже воспринимается как своего рода «судьба», женский аналог мужской хюбристической героике¹ Помимо этого, героиня зачастую проявляет необычную с точки зрения привычной женс­кой «страдательной и пассивной» роли активность и даже агрессив­ность, старательно «провоцируя героя на сюжет».

Если исходить из пространственно-магической привязаннос­ти тех или иных социальных групп и практик, то «серединная», сугубо женская зона, связанная с земледельческой магией плодо­родия и расположенная между центральной сакрализованной зо­ной «совместного проживания» и маргинальной, сугубо мужской охотничье-воинской зоной, имеет выраженную двойственную при­роду. С точки зрения маргинального охотничье-воинского коллек­тива, со всеми присущими ему хтоническими характеристиками, она представляет собой вожделенную страну сытости, богатства и плодородия. К тому же именно и только через нее лежит путь к сакрализованному центру, к «дому и храму» (первая выделенная в начале параграфа стандартная женская функция). С точки же зре­ния «статусного мужа», пребывающего в сакрализованном центре, эта область должна восприниматься как хтоническая зона «переме­жающегося хаоса», как путь к «полной тьме», к «волчьей героике» и соответственно к смерти со всеми ее сюжетными и магическими коннотациями (вторая выделенная функция, «валькирическая»).

Центральная зона есть область не только статусного мужчины, но и статусной женщины, воспринимаемой часто как непременный атрибут статусного мужчины, наряду с родом, собственностью и т.д. По отношению к ней «магически девственная» незамужняя женщина (в особенности в том случае, если она принадлежит к

' Ср стандартные мифологические, эпические и сказочные мотивы о кра­соте как о вызове богам или структурно равнозначным с богами фигурам Гре­ческая поговорка о любимцах богов, которые долго не живут, в женском ва­рианте связана именно с красотой Бесчисленные «романы» Зевса и месть Геры любовницам мужа и брата, сюжеты, связанные с Еленой, и т д — в греческой традиции В кельтской, необычайно богатой «любовной» сюжетикой, — это в первую очередь Этайн, и далее Дейрдре, Грайне и т д О более поздней евро­пейской разработке этого вполне «романною», по сути, сюжета можно уже и не говорить

Архаика и современность

территориально связанному с «серединной» зоной девичьему воз­растному союзу) есть существо откровенно хтоническое, посягаю­щее на магические составляющие ее высокого женского статуса — на мужа, сына, собственность и т.д. Однако обязательный для муж­чины периодический (возрастной — связанный с участием в ини-циационных юношеских союзах; «сезонный» — связанный с раз­личными социальными ролями взрослого статусного мужчины и др.) переход из центральной зоны в маргинальную и обратно не может осуществляться иначе как через эту «промежуточную» об­ласть и, следовательно, не может не «налаживать схем взаимодей­ствия» с зональными территориально-магическими системами.

Единственной доступной примитивному сознанию формой взаимодействия между различными территориально-магическими зонами был ритуал перехода¹. В данном случае ритуальная схема необходимо осложняется тем обстоятельством, что взаимодейству­ют здесь не две, а три территориально-магические зоны, причем одна из них выступает в роли проводника и посредника.

Если попытаться реконструировать сезонный ритуал «собачье-волчьего» (и «волчье-собачьего») перехода, то у нас получится сле­дующая модификация стандартной схемы. Для «собачье-волчьего» ритуала перехода необходима женская «выманивающая» прово­кация — причем женщина здесь ни в коем случае не может быть статусной женщиной и должна выступать именно в описанной «валькирической» роли. Ритуальный поединок между «статусным мужем» и «пограничником», между «псом» и «волком» должен за­канчиваться ритуальной смертью «статусного мужа». Возможен также и структурно равновесный мотив, вроде нарушения клятв, предательства, убийства кровного родственника и т.д. (отчасти параллельный мотиву «неправильного» рождения протагониста, изначально предрасположенного таким образом к «героической» судьбе): герой «разбивает оковы», «помечает территорию», означая себя как изгоя, как маргинала, как «живого покойника», и тем са­мым заявляет претензии на героический статус. Для «волчье-соба­чьего» перехода необходима «свадьба», ритуальный переход «валь­кирии» в статус жены и матери и убийство «волка» «псом».

В любом случае имеет место игровое ритуальное столкновение двух полярных «стай», финал которого определяется в первую оче­редь сезонной привязанностью ритуала. Весной (для европейских

¹ Тексты (как эпические, так и мифологические, в той степени, в которой они поддаются реконструкции из более поздних, по преимуществу эпических или сказочных) суть изначально не что иное, как «вербальный план» ритуала, оторванный впоследствии от ритуального субстрата и обретший собственное бытие и право.

14*

В Михаипин Тропа звериных слов

земледельческих традиций)¹ это праздник свободы, боевой готов­ности, лихости, предощущения вольной и полной героических «вызовов» жизни. Осенью² — праздник воинского совершенства, «воскрешения из мертвых», почитания убитых в «Диком поле», де­монстрации добычи и ритуального хвастовства, готовности к же­нитьбе и уплате ритуального же выкупа за «теряющую девический пояс» невесту.

Напомню, что героическая песня, как и иные разновидности раннеэпических текстов (да, вероятно, и сам «исходный» ритуал), рассчитана только на мужскую, причем на весьма специфическую, аудиторию. Так что «женский» сюжет как таковой ее нимало не интересует — непременная самоидентификация с персонажем име­ет место только в отношении мужских героев. Женский же персо­наж выступает в сугубо «инструментальной» функции, чем объяс­няется и его особая наклонность к метонимичности, к замещению (иногда) реального участия в сюжете структурно равнозначными с точки зрения главного содержания текста ходами. Особенно пока­зательна функциональность женской роли на примере сюжетов и эпизодов, связанных с поясом — едва ли не главным символичес­ки значимым предметом-участником ритуального действа.

Пояс традиционно является деталью девичьего костюма и иг­рает важную символическую роль в женских ритуалах перехода, связанных со свадебной обрядностью. «Распускание пояса» есть четко выраженный традиционный символ утраты девственности и перехода в женский ролевой статус. Вероятнее всего, это связано со снятием с девушки «запрета толстеть», то есть беременеть, про­изводить на свет «правильных» детей, — ибо свобода добрачных половых контактов в большинстве ранних культур, особенно во время сезонных праздников³, кажется, ни у кого сейчас не вызы­вает сомнений. Однако эти контакты носят специфический мар-

¹ Праздники, привязанные к выходу «стаи» на вольные хлеба, вроде кель­
тского Бельтайна, 1 мая, или нартовского Стыр Тутыр

² Праздники, привязанные к «воскрешению из мертвых» прошедших свой
очередной балц бойцов, вроде кельтского Самайна, в ночь на 1 ноября

³ Существуют также и свидетельства особой сексуальной вседозволенно­
сти, полагающейся воину, «воскресшему из мертвых», — вроде необходимос­
ти «обтереть топор» у зулусских воинов, где половой акт является способом
ритуального очищения от пролитой крови и вообще от воинской маргиналь­
ной хтоничности Ни одна девушка не имеет права отказать воину, обратив­
шемуся к ней с таким предложением, — это при том, что девственность ценит­
ся у зулусов достаточно высоко и повышает «стоимость невесты»¹ Если при
«обтирании топора» партнер увлекается и девушка теряет девственность, все
решается уплатой строго оговоренного выкупа, который, естественно, увели­
чивается, если дело кончается беременностью

Архаика и современность

гинальный характер, они магически «выключены» из сакрализо-ванного семейно-родового пространства и не влияют на статусную «девственность» будущей невесты. Пояс играет роль своего рода «ограничителя рождаемости»¹. Брюнхильд неукротима до тех пор, пока на ней остается ее девический пояс валькирии. И, пользуясь этой силой, она показательно унижает Гуннара, «статусного мужа». Но как только Сигурду удается снять с нее пояс, она теряет бога­тырскую силу и практически сразу, безо всякого перехода, превра­щается в «статусную жену»². Валькирия не может выйти замуж — в противном случае она просто перестает быть валькирией³. Имен­но таково наказание, которому Один подвергает Сигрдриву, кото­рая обычно ассоциируется с Брюнхильд⁴.

¹ Занятно в этой связи известное римское поверье о том, что при потере
девственности у девушки толстеет шея, так что наутро не сходятся концы «мер­
ной нитки» или не надевается плотно, по мерке, сделанное ожерелье. Сход­
ные с функцией пояса функции ожерелья можно отследить на примере скан­
динавского Брисингамен, атрибута Фрейм, которое, будучи, согласно названию,
ожерельем, именуется тем не менее время от времени «поясом Брисингов».
(Брисингамен, как и сама Фрейя, вызывает постоянный и явно нездоровый
интерес со стороны «диких» великанов-хримтурсов и самых хтоничкых асов,
вроде Одина и Локи.)

² Ср. с упомянутым выше сюжетом о несостоявшейся мести Скади за уби­
того мужа. Козлиная борода в сочетании с мужским членом в исполнении на­
смешника и провокатора Локи убеждают ее выйти замуж за безобидного, свя­
занного с культами плодородия вана Ньёрда и забыть о своих «валькирических»
планах в отношении асов.

³ Возможно, в валькирии изначально «зачислялись» девушки, умершие до
замужества и навсегда сохранившие девичью маргинальность, усугубленную
общими хтоническими коннотациями смерти, — и девичий пояс. Тесная связь
между ними и эйнхериями, мертвыми воинами, которых валькирии подбира­
ют на поле боя и препровождают в Вальхаллу и чьими «боевыми подругами»
они — с магической точки зрения — становятся, есть лишнее тому подтверж­
дение. Напомню, что именно из умерших до замужества девушек состоит свита
асини Гевьон («Подательницы»), подруги Скьёльда, сына Одина. Любопытно,
что в «перебранке Локи» Локи обвиняет Гевьон в том, что она была совраще­
на «юнцом», то есть не-статусным мужем. В этом отношении валькирии от­
части «параллельны» славянским русалкам.

⁴ «Она назвалась Сигрдривой и была валькирией. Она рассказала, что два
конунга вели войну, одного звали Хьяльм-Гуннар, он тогда был старым и очень
воинственным, и Один обещал ему победу; другого звали Агнар, он был бра­
том Ауды, и его никто не хотел взять под свою защиту. Сигрдрива погубила в
битве Хьяльм-Гуннара. А Один, в отместку за это, уколол ее шипом сна и ска­
зал, что никогда больше она не победит в битве и что будет выдана замуж»
[Речи Сигрдривы / СЭ: 109]. Показательно, что и в данном случае Сигрдрива
по собственной инициативе и вопреки воле Одина выступает на стороне «вол­
ка» против «статусного мужа».

В Михайлин Тропа звериных слов

Показательно, что именно связка «герой—валькирия» воспри­нимается как протагонистическая, причем «противозаконность» и «неправильность» этой связи рассматриваются в данном случае как положительные героические характеристики. Герой никогда не овладевает красавицей как законной женой — только как «закля­той подругой». «Статусный» же герой лишен в отношении «валь­кирии» каких бы то ни было шансов на успех, чтобы овладеть ею, нужен «волк». Так, «статусный герой» Гуннар не в состоянии со­владать с валькирией Брюнхильд — и передоверяет эту функцию «волку» Сигурду. Конхобар растит Дейрдре себе в жены буквально с первых дней ее жизни, но лишает ее девственности (причем на сугубо маргинальной территории!)¹ «волк» Найси. Грайне «похища­ет» Диармайда непосредственно со свадебного пира, после которо­го она должна стать женой Финна². Во всех перечисленных сюже­тах женщина играет выраженную провокативную роль.

Характерно и то, что с мотивом бегства здесь часто соседству­ет мотив воздержания от непосредственного полового контакта, как бы данное обстоятельство ни мотивировалось. Волк магичес­ки кастрирован, и «сыграть полноценную свадьбу» он не имеет не только права, но и возможности. Самый известный в этом отно­шении сюжет — сюжет о мече на ложе (Сигурд и Брюнхильд; Три­стан и Изольда), символика которого в данном контексте прочи­тывается достаточно легко. Еще более показателен тот способ, которым Диармайд дает понять преследующему их с Грайне Фин­ну, что он относится к ней «как к сестре»: уходя утром с очередно­го «лежбища», он оставляет на нем кусок сырого мяса — законной волчьей пищи. Сигурд не притрагивается к Брюнхильд, несмотря на то что в их «предыстории» он уже успел лишить ее девственно­сти (эпизод на холме с Сигрунн, на которой Сигурд рассекает ме­чом доспех).

Итак, «весенний» ритуал связан с начальной стадией «основ­ного» сюжета — с похищением (при том, что не всегда понятно,

¹ Сюжет «король-герой» в случае с Найси дублируется даже в хтоничес-
кой Альбе, куда он вместе с Дейрдре и братьями бежит от Конхобара Они ста­
рательно прячут Дейрдре от посторонних глаз, но местный король, едва узнав
о ее существовании, также начинает предъявлять на нее права Значимы так­
же и те признаки, по которым Дейрдре определяет своего будущего возлюб­
ленного, — увидев ворона, клюющего окровавленный снег (дело к весне¹), она
решает, что ее возлюбленным станет только тот, чьи волосы, кожа и щеки будут
соответствующего цвета (ср русскую «цветовую» характеристику «доброго
молодца» — «кровь с молоком», коннотации данной цветовой гаммы могут
прямо восходить к традиционному сюжету о персонаже, выкормленном вол­
чицей у римлян, иранцев, тюрок, монголов и т д)

² Кстати, она «кладет на него глаз» в тот момент, когда он разнимает де­
рущихся псов

Архаика и современность

кто, собственно, кого похищает) и «странной жизнью вдвоем» «Осенний» ритуал трактуется в завершающей стадии сюжета, свя­занной со смертью героя и валькирии (каковые можно понимать и как преображение того и/или другой в «статусные» персонажи) Подобная смерть обставлена целым рядом специфических, имею­щих вполне прозрачную символическую значимость обстоятельств В большинстве древнегерманских текстов особо подчеркивается смерть героя от копья (см выше), а в ряде случаев герой возвраща­ется «за смертью» на «статусную» территорию¹.

Понятно, что весенний и осенний ритуалы представляют собой две изначально неразделимые половинки единого годового цикла Существующие эпические (и отчасти мифологические) сюжеты доносят их до нас именно в этом смысловом единстве, представ­ляющем собой отраженную ритуалом и его вербальной составля­ющей матрицу сезонного движения мужчины изсакрализованно-го внутреннего в маргинальное внешнее пространство и обратно с двумя «стадиально значимыми» остановками в серединной «по­средничающей инстанции» для совершения ритуалов соответствен­но посвящения и очищения².

¹ Найси, поверив обещаниям Конхобара и ручательству Фергуса, приез­
жает обратно в Ульстер Воспитанные в «волчьих» странах сыновья богатырей
(сын Ильи Муромца — Сокольник, причем есть и сугубо «валькирический»
вариант с дочерью-поляницей, сын Рустама — Сухраб) приходят вместе с вра­
жеским войском в родную страну, чтобы погибнуть от руки отцов После смер­
ти Найси Конхобар насильно выдает Дейрдре замуж, и та, не желая расставать­
ся с «валькирической» свободой, кончает жизнь самоубийством Есть два
варианта судьбы Грайне после смерти Диармайда В одном случае она тоже
кончает жизнь самоубийством, в другом — появляется перед фенниями вмес­
те с Финном в качестве его законной супруги, причем феннии встречают «мо­
лодую пару» дружным хохотом

² Вполне вероятно, что та же ритуальная схема лежит и в основе самого
известного и вызывающего наибольшее количество споров древне! ерманско-
го сюжета — о Бальдре Начнем с тою, что мать Бальдра, Фрийя (скандинав­
ская Фригг), названа во Втором мезебургском заклинании не женой, а именно
подругой Водана/Одина Следовательно, сам Бальдр имеет «валькирическое»
право рождения, в чем он схож с абсолютным большинством протагонистов
эпических героических текстов всех времен и народов (Фреия, спутница Ода,
также часто отождествляется с Фрийей) В качестве дополнительного доказа­
тельства «валькирической» природы Фригг можно привести обвинение, кото­
рое в «Перебранке Локи» бросает ей Локи (заменяющий, возможно, самою
Одина), — в том, что она спала с обоими братьями Одина, с Вили и Be, то ест ь
вела себя вполне в духе валькирии Бальдр 1ибнет в откровенно ритуальной
ситуации, непосредственно связанной с растительной символикой, от руки
слепого лучника Хеда (который также часто ассоциируется с Одином), благо­
даря подстрекательству Локи, который затем отказывается «голосовать» за его
возрождение из мертвых и за это до самой Pai нарек обречен терпеть вно ше

В Михайлин Тропа звериных слов

В сюжете о Хегни, Хедине и Хильд данная схема представлена в «снятом» виде, где три ключевых участника ритуала, абстрагиро­вавшись от сезонных частностей, выступают в архетипически «чи­стых» ролях Зеркально похожая схема — с акцентом именно на сезонности в ущерб «кровавому спору» — представлена в одной из версии сюжета о Тристане и Изольде, где Марк и Тристан догова­риваются о том, что Изольда будет полгода проводить с Марком во дворце (естественно, Марк выбирает зиму!), а полгода — «в зеле­ных лесах» с Тристаном.

3.6. ЖРЕЦ В ЖЕНСКОЙ ОДЕЖДЕ. ВЕПРЬ

Остается еще несколько вопросов, каждый из которых заслу­живает, по большому счету, самостоятельной и весьма подробной разработки, вопрос о жрецах в женской одежде, отправляющих ритуал, связанный с богами-близнецами в священной роще нага-нарвалов, и вопрос о подозрительно часто мелькающем в героичес­ких текстах, близких к «основному» сюжету, третьем (наряду с псом и волком) зооморфном персонаже — о вепре. Появление странной фигуры жреца, одетого в женскую одежду, представляется вполне объяснимым, исходя из сугубо мужской природы воинского союза, к которому имел отношение реконструированный в общих чертах ритуал. Женщина не могла и не должна была принимать в этих таинствах никакого участия Однако ритуал отправлялся на тради­ционно женской территории, где следование определенным терри­ториально-магическим нормам было строго обязательным. Отсю­да — женская одежда, отсюда, вероятно, и дополнительное обилие «женских» инвектив в традиционной ритуальной перебранке¹. Оде­тые в женское платье жрецы, как «хозяева места», должны были занимать (сообразно как сюжетной, так и территориально-магиче­ской логике) позицию между «волками» и «псами» и «проводить одних в другие» — через себя, то есть через женскую суть, а возмож­но, что и через женскую одежду. Этот элемент инициационных

одинические муки На костер вслед за братом (') восходит сестра Бальдра Наи­на После гибели Одина в Рагнарек Бальдр возрождается и занимает его место на германском «Олимпе» Круг завершился Еще более явные параллели герои­ческому сюжету находим в версии, изложенной у Саксона Грамматика в «Де­яниях датчан» Здесь треугольник Хед (Хотерус) — Бальдр (Бальдерус) — Нанна приобретает вполне узнаваемый «стандартный» вид Нанна из сестры Бальдра превращается в сводную сестру Хеда Хед и Бальдр соперничают за нее, Хед убивает Бальдра, а затем и сам гибнет от руки Вали, сына Одина и Ринд

¹ Напомню, что в «Перебранке Локи» обвинение Одина в колдовстве пря­мо сопряжено с обвинением в «женовидности»

Архаика и современность

ритуалов отразился, как мне кажется, в целом ряде сюжетов, при­надлежащих к самым разным традициям. Так, рассказ об Ахилле, отправляющемся в поход на Трою прямиком с женской половины, вполне встраивается в предложенную логику, несмотря на тради­ционные обоснования данного обстоятельства его (или Фетиды) нежеланием воевать. Замечу, что женская половина, на которой, одетый в девичье платье, пребывал Ахилл, находилась отнюдь не в отцовском доме, а на вполне хтоническом (с точки зрения удален­ности от родины и приближенности к месту будущей смерти) Ски-росе, в доме царя с характерным именем Ликомед (то есть букваль­но: «Повелитель волков»), и что сам момент инициационного выбора между «богатством» и оружием происходит именно там¹.

Итак, жрец-мужчина, одетый в женскую одежду, — элемент ритуального (сезонного) посвящения/перехода в маргинальный мужской воинский статус и выхода из него². С этим обстоятель-

¹ То же касается, вероятно, и Геракла, отправлявшего при дворе «вальки­
рии» Омфалы некие неясные функции, связанные с переодеванием в женские
одежды, в качестве наказания за очередной припадок «волчьего» бешенства, в
котором он убивает Ифита (чье имя подозрительно похоже на имя его покой­
ного брата-близнеца, Ификла). Вообще, близнечный мотив, о котором в свя­
зи с его героической символикой я уже упоминал, нуждается в серьезной даль­
нейшей разработке именно с этой точки зрения. Здесь особенно важно учесть
то обстоятельство, что связь воинской сезонности и соответствующих соци­
альных практик с близнечными мифами (по крайней мере, в индоевропейс­
ком ареале) куда более очевидна и доказательна, нежели связь с ними сезон­
ности земледельческой. В Спарте, главном культовом центре почитания
упомянутых выше Диоскуров, существовала именно воинская параллель базо­
вому мифу — институт двух царей, один из которых осуществляет воинский и
политический контроль над собственной территорией, в то время как другой
отправляется с войском в далекие, хтонически маркированные походы. Налицо
буквальное следование «собачье-волчьей» схеме. В случае с основанием Рима
«волчьими» близнецами Ромулом и Ремом Ромул «пресекает собачье-волчью»
сезонность, просто-напросто убив брата, который никак не мог отвыкнуть
скакать через черту, и тем самым причислив его к лику героев. Подверженный
вспышкам немотивированного «волчьего» бешенства Геракл окружен целым
выводком «претендентов на должность брата-близнеца» — начиная от «насто­
ящего» близнеца Ификла и заканчивая «функциональным» близнецом, «трус­
ливым псом» Эврисфеем.

⇐ Предыдущая39404142434445464748Следующая ⇒

Поделиться:

Читайте также:

АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 1 страница
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 10 страница
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 11 страница
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 12 страница
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 13 страница
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 14 страница
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 15 страница
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 16 страница
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 17 страница
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 18 страница

Воспользуйтесь поиском по сайту: