Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Архаика и современность 45 страница

² Подобная трактовка стандартной мифологемы «умирающего-воскреса
ющего» бога может, на мой взгляд, несколько иначе осветить некоторые ас
пекты этой проблемы, которые традиционно возводились исключительно к
магии плодородия. Напомню, что ритуал происходит именно в «плодородной»
зоне, но речь идет о «героической» трактовке традиционного сюжета (каковая,
несомненно, является своего рода опосредующей инстанцией при передаче его
нам, причем инстанцией, задающей литературный канон, лежащей в основе
значительной части тех текстов, которые мы воспринимаем как первоисточ
ники).

В. Михайлин. Тропа звериных слов

ством, возможно, связан и довольно странный сюжет о происхождении самоназвания «лангобарды» у малочисленного, но отличавшегося крайней агрессивностью племени винилов. Согласно преданию, Водан обещал победу в сражении между винилами и вандалами тому племени, чьих воинов он первыми увидит утром на поле боя. Винильские женщины, подвязав себе длинные бороды, опережают и своих, и вражеских воинов. Водан, увидев первыми винилов, дарует победу им.

Реальный смысл подобного действа имеет четко выраженные магические коннотации. Магическая разница между днем и ночью, параллельная разнице между летом и зимой, думаю, не нуждается в особых комментариях — «честное» сражение между двумя племенами (при том, что винилы всегда были гораздо малочисленнее вандалов) могло происходить только днем. Винилы, не уверенные в «честной» победе, идут на военную хитрость. Выйти на поле боя ночью они не имеют «магического права» — иначе воинская удача с восходом солнца «поменяет знак». Однако они высылают вперед женщин в костюмах, четко повторяющих костюм «жреца в женской одежде», и тем самым ставят противника в положение «мирных псов», на которых из ночной хтонической тьмы движется «бешеная» волчья стая. Существующий у германских племен обычай выставлять при столкновении «племя на племя» в первый ряд «отпетых»¹, «пожизненных» волков и псов, маркированных как таковые (для устрашения противника), — распространяется здесь на все племя. Вандалы оказываются лицом к лицу с целым «народом берсеркеров» и, естественно, понимают, на чьей стороне будет сегодня воинское счастье². Винилы с этого дня именуют себя лангобардами — «длиннобородыми». О магических смыслах небритости и нестрижености речь уже шла, о магическом смысле перемены име-

¹ Термин из более поздней, христианской эпохи вполне адекватен ситуа
ции: в XVI—XVII веках так называли самых отчаянных ландскнехтов, которых
традиционно ставили в первый ряд.

² Аналогичную схему ведения боевых действий, направленную на магиче
ское устрашение умеющих «декодировать» необходимую информацию против
ников, использовали и другие германские племена. «Поголовная хвостатость»
свебов или, по крайней мере, членов свебских боевых дружин — лучшее тому
подтверждение. О сходной «хтонической» технике запугивания сообщает и
Тацит' «43. <...> теперь о гариях: превосходя силою перечисленные только что
племена и свирепые от природы, они с помощью всевозможных ухищрений и
используя темноту добиваются того, что кажутся еще более дикими щиты у
них черные, тела раскрашены; для сражений они избирают непроглядные тем
ные ночи и мрачным обликом своего как бы призрачного и замогильного
{так! — В.М.) войска вселяют во врагов такой ужас, что никто не может вы
нести это невиданное и словно уходящее в преисподнюю зрелище...»

Архаика и современность

ни говорить особо не вижу смысла, тем более если речь идет о смене имени целым племенем: бывшие винилы во всеуслышанье заявляют о том, что с этого дня они «народ волков», и оправдывают новое имя дальнейшими шагами на тогдашней исторической арене.

Связана со жрецом в женской одежде, на мой взгляд, и каноническая фигура вепря. Я не стану браться здесь за основательное и детально аргументированное решение этой проблемы¹: выскажу только ряд небезынтересных, на мой взгляд, предположений. Как в германистике, так и в кельтологии к настоящему времени более или менее прочно устоялась точка зрения на вепря, как на животное, тесно связанное с жреческим сословием. Однако необходимо учитывать еще и своего рода «параллельность» магической ситуации вепря, существующего в двух ипостасях — домашней и дикой — ситуации волка и пса. Важно и то обстоятельство, что вепрь, животное по преимуществу травоядное, может выступать и в роли хищника, причем хищника, опасного в том числе и для человека. Однако, судя по мифологической атрибутивной «привязанности» данного зооморфного персонажа к богам, четко связанным с культами плодородия и со жреческой функцией (Фрейр; Дагда и т.д.), основной магически-территориальной доминантой в данном случае должна выступать «серединная» зона, зона «женской» магии, зона «окультуренной природы» (сад, огород, отчасти поле) — то есть именно та территория, на которой, согласно реконструированному ритуалу, происходил жреческий «развод» «агнцев и козлищ».

Связь германских жрецов именно с этой зоной подтверждается и растительной символикой стандартного рунического гадания. Так, у Тацита читаем: «10. <...> Срубленную с плодового (курсив мой. — В.М.) дерева ветку они нарезают на плашки и, нанеся на них особые знаки, высыпают затем, как придется, на белоснежную ткань». Самое забавное, что в данном случае под плодовыми деревьями понимаются вовсе не те растения, которые мы привыкли считать таковыми: речь идет о дубе или буке, ибо желуди и буковые орешки обильно употреблялись в пищу в древнегерманской культуре (и не только в ней) людьми и свиньями, причем как домашними, так и дикими. Выпас свиней, в отличие от «маргинального» выпаса рогатого скота, производился на «окультуренной», «серединной» территории; дубравы и буковые рощи были отчасти аналогичны плодовым садам и воспринимались как таковые. Мало того, практически все зафиксированные священные рощи германцев были или буковыми, или дубовыми. Таким образом, связь «со-бачье-волчьего» ритуала перехода с растительной символикой бука

¹ См. главку «Интерпретация конкретных образов: лев, пард, олень, кабан» в «скифском» разделе.

В. Михаилин. Тропа звериных слов

или дуба и с символикой вепря получает, с моей точки зрения, достаточно веские основания¹.

4. ТРАНСФОРМАЦИИ «ВОЛЧЬЕ-СОБАЧЬЕГО»

КОМПЛЕКСА В ЭПОХУ РАННИХ

ВАРВАРСКИХ КОРОЛЕВСТВ (V-VI ВВ.)

И ДАЛЬНЕЙШИЕ ПУТИ

ЭПИЧЕСКОЙ ГЕРОИКИ

С тех пор как статистика стала непременным атрибутом исторической науки, исследователям переходной эпохи, угнездившейся в пространстве, ограниченном двумя довольно смутными понятиями — «поздняя античность» и «раннее Средневековье», — не дает покоя один весьма странный факт, а вернее — целый комплекс родственных, по сути, фактов. Как могло случиться, чтобы терри-

¹ В этой связи представляется вполне логичной и не слишком принципиальной кельтская эсхатологическая подмена в качестве губителя нынешнего мира германского демонического волка/пса демоническим вепрем. Стандартный же сюжет, в котором откровенно «волчий» герой погибает в схватке с вепрем, получает совершенно иное толкование — связанное все с той же культовой жертвой в ходе реконструированного здесь ключевого ритуала. Демонический вепрь, смертельно ранивший Диармайда, ничуть не противоречит в этом случае откровенно ритуальной сцене с «живой водой» в руках Финна, завершающей данную версию «основного» сюжета. Смерть Адониса, охотника, который возвращается от девственной «валькирии» Артемиды к «плодородной» Афродите, также вполне укладывается в логику ритуала (как и — с некоторыми вариациями — сюжет о Калидонской охоте, связанный с братоубийственной распрей разбившихся на «две команды» участников, с ритуализированной смертью Мелеагра и с участием «валькирии» Аталанты). Возможны также и соответствующие комментарии к сюжету об Актеоне. Если вернуться к германцам, то интересен случай с атрибутикой тесно связанного с вепрем Фрейра: согласно мифологической традиции, он категорически лишен возможности сражаться мечом (хотя и владел им когда-то) и вынужден биться неметаллическим оружием, костяным или деревянным (олений рог) То же касается и вооруженного волшебной (наделенной способностью как массового убийства, так и массового оживления!) деревянной палицей ирландского Даг-да Тацит, рассказывая о совсем уже незнакомом ему дальнем германском племени эстиев, пишет. «45. <...> Эстии поклоняются праматери богов и как отличительный знак своего культа носят на себе изображения вепрей; они им заменяют оружие и оберегают чтящих богиню даже в гуще врагов. Меч у них — редкость; употребляют же они чаще всего дреколье». Напомню также об известном «взаимном отталкивании» зоны земледельческой Mai ии и металла и о том, что даже в относительно поздний период у некоторых европейских народов было принято первую борозду проводить не привычным плугом с металлическим лемехом, а деревянной сохой.

Архаика и современность

тории, подконтрольные Западной Римской империи, территории, чье римское и романизованное население по численности во много раз превышало так называемые «орды» завоевателей, настолько быстро и легко стали добычей варварских племен, которые уже к началу VI века контролировали практически все упомянутые земли⁹ В классической, посвященной именно этому периоду книге Корсунского и Гюнтера приводятся весьма впечатляющие оценочные данные

Готы представляли собой незначительную по численности этническую группу в королевстве Их было примерно сто тысяч человек (20 тыс воинов), в то время как чиоенность населения Италии в конце V в составила 5—7 млн человек Таким образом, готы составляти менее 2% от общей массы насетения страны

[Корсунскии, Гюнтер 1984 174|

И — несколько выше:

Общее число вторгшихся в середине V в в римскую Галтию германцев оценивают в 450—500 тыс человек 50 тыс бургундов от 100 до 150 тыс вестготов, 100 тыс алеман нов и 200 тыс франков В их числе могло быть примерно 50—100 тыс способных нести военную службу мужчин Им противостояло галло-римское население численностью примерно от шести до десяти миллионов человек По-видимому, столь непреодолимыми (так¹ — В М) германцев, а среди них в первую очередь франков, сделали прежде всего остатки родовых отношений и возникшие из синтеза феодальных элементов как приходящего в упадок рабовтадетьческо-го общества, так и разлагающегося родоплеменного строя новые общественные отношения, особенно отношения собственности

[Корсунскии Гюнтер 1984 162]

Какой бы смысл исследователи ни вкладывали в последнее не слишком внятное пояснение, оно никак не отвечает на поставленный вопрос — что же сделало 50—100 тысяч германцев (не представляющих при этом единой организованной силы, а, напротив, то и дело воюющих друг с другом, в том числе и на стороне римлян в качестве федератов и т д) столь «непреодолимыми», что 6— 10 миллионов галло-римлян (то есть до 2 млн потенциально боеспособных мужчин) не оказали им никакого или почти никакого сопротивления'⁷ В тех же случаях, когда подобное сопротивление

¹ Ср также сходную ситуацию (с точки зрения численного соотношения «завоевателей и завоеванных>) между булгарами и местным славянским насе-

В. Михайлин. Тропа звериных слов

оказывается, речь идет в первую очередь не о подконтрольных ра-веннскому правительству войсках, но либо о «самообороне» местных магнатов, либо об узурпаторах, которые опирались на не связанные с местным населением кадровые части (набранные во многом из тех же самых германцев) и вели себя точно так же, как лидеры франкских или бургундских боевых дружин'.

В данном случае, на мой взгляд, речь идет о необходимости серьезной смены акцентов в оценке происходящих процессов. Римские провинции периода республики и раннего принципата были вовсе не частью Римского государства в современном смысле слова, а скорее пищевыми территориями, на которых старательно уничтожались все возможные очаги вооруженного сопротивления, и которые столь же старательно оберегались от постороннего «хар-чевания» (ср. практику откупов и т.д.) Позднеримские расширения «прав гражданства», изменение национального состава армии и т.д. можно, конечно, рассматривать как попытки «растянуть» государство и на провинции, но к радикальному изменению ситуации все эти меры не привели. Более того, в имперском Риме, в результате начавшегося еще в годы республики процесса профессионализации, армия окончательно утрачивает всякую связь с почвой, с Римом как сакральным центром; чем дальше, тем меньше она отличается по сути от варварских племенных дружин, а постепенно ими же и замещается. Также и облик полководца, императора, цезаря, дукса и т.д. чем дальше, тем больше начинает сливаться с обликом предводителя «стаи», который (и которая) использует подведомственную территорию (как варварскую, так впоследствии и «свою»)² как территорию «пищевую» — со всеми вытекающими отсюда маргинально-магически обоснованными практиками.

лением на территории бывшей Фракии в VII веке; между греко-македонцами и основной массой населения в эллинистических государствах Передней Азии и соседних с ней регионов; между варягами и славянами на территории будущей Киевской Руси и т.д.

¹ «Государство» Эгидия — Сиагрия в 461—489 годах, успешно отбивавшее
вместе с франками вестготов, а потом этими же франками и уничтоженное.

² Показательно, что уже по результатам неофициального, но «реально-по
литического» раздела «пищевых территорий» Первым триумвиратом Цезарю,
как наименее влиятельному участнику тройственного соглашения, достается
Галлия, к тому времени еще практически не завоеванная. Очевидно, различие
между «своими» и «чужими» землями уже воспринимается как чисто номиналь
ное, и Галлия представляется самой «невыгодной» территорией только потому,
что получение с нее ожидаемой добычи сопряжено с большими трудностями —
ее еще нужно завоевать. Италия по определению в список «добычных земель»
не входит Кстати, впоследствии именно разногласия в опенке территориально
го статуса Италии между наемниками-германцами (герулами по преимуществу)
и Оресгом, огцом последнего римскою императора, стоили последнему в

Архаика и современность _________________ 43 1

С точки зрения местного населения, различия между «стаями», осуществлявшими контроль над «подведомственными» территориями, были минимальны, и «завоевание» было простым вытеснением подконтрольных Риму кондотьеров и федератов неподконтрольными «волчьими стаями» или теми же федератами, которые почувствовали слабость «большой стаи». Навыки самообороны были если и не уничтожены вовсе, то серьезно подорваны многовековыми стараниями тех же римлян. Если не считать отдельных магнатов и полководцев, пытавшихся действовать «на равных» с варварами, и «национально-освободительных движений» вроде движения багаудов в Арморике и соседних землях¹, то никто против подобной «смены крыши» особенно-то и не возражал.

С точки же зрения пришлых варварских «стай», захваченные территории имели статус, также не сопоставимый со статусом «коренных», оставшихся в германских лесах или причерноморско-паннонских степях² земель: они являлись прямой собственностью вождя, свободного распоряжаться «добычей» так, как ему заблагорассудится, при условии должного соблюдения «пищевых» интересов всей стаи. Интересно, однако, и другое обстоятельство, а именно невероятно быстрая институционализация завоеванных земель. Франки, готы, вандалы/аланы, бургунды и пр., не имевшие до вторжения на бывшие римские территории не только писаного права, но и самой письменности (если не считать рунической, использовавшейся по преимуществу в дивинационных и других магических целях), словно сговорившись, впадают в своего рода одержимость законодательным творчеством.

476 году жизни и подвели черту под существованием Западной Римской империи. Герулы не понимали разницы между Италией и, скажем, Галлией или Иберией и требовали такого же содержания, какое имели в провинциях бургунды, франки или готы (то есть помимо денег и пищевого довольствия еще и земельных наделов или, что более реально, долевого участия в прибылях землевладельцев). Орест, как римский патриций, был не в состоянии воспринять сакрализованную традицией италийскую землю как равнозначную столь же традиционно предназначенным для «кормления» территориям провинций и лимитрофов — и отказал. В результате «стая» поступила с ним именно так. как принято поступать с вожаком, который «не желает делиться с братвой»: Ореста убили, и Одоакр, наиболее влиятельный «полевой командир», после непродолжительного «внутристайного» выяснения отношений создал на территории Италии первое недолговечное варварское королевство.

¹ Которые, кстати, «партизанили» как при римской власти, так и после ее
вытеснения франками, вестготами и пр.

² Впрочем, как причерноморские, так и паннонские степи играли по от
ношению к обеим Римским империям роль «промежуточного» Дикого поля,
где отстаивались и копили силы самые разные по языку и племени «волчьи»
Дружины и целые снявшиеся с места под напором центробежных сил народы.

43 2 В Михайлин Тропа звериных слов

Едва успев создать франкское королевство в Северной Галлии, Хлодвиг (прав 481/82 — 511) заботится о кодификации правовых норм и о сведении их в Pactus Legis Sahcae, принятый в последние годы его правления, где-то между 507 и 511 годами. Военный вождь, едва успев оккупировать на постоянной основе новую для него и дружины пищевую территорию, первым делом озабочен не только наведением порядка (здесь главное — удержать территории под контролем и не дать другим «волчьим стаям» на ней кормиться), но и «законодательной базой» — институционализацией вновь созданной «структуры землепользования». Дикое поле, в которое прежде сезонные «волчьи стаи» бегали за добычей, оказывается в некоем непонятном статусе — разом и добычи (и, следовательно, подлежит разделу, «раздариванию» главным собственником, королем, своему дружинному «телу»), и «территории постоянного проживания», без возможности (и, главное, без желания!) возврата к прежним, стоящим на племенных и родовых основах «дому и храму». Римское государство успело сложиться и окрепнуть прежде, чем приступило к завоеванию окрестного «дикого поля», и потому сравнительно долго держалось на «волчье-собачьем» принципе «все в дом» (хотя и здесь «волчий» центробежный принцип «потребления на месте» постепенно взял свое). В случае с варварскими королевствами логика развития была прямо противоположной. Пришлая «волчья» дружина не желала возвращаться к прежним ро-доплеменным нормам жизни, ее нынешний имущественный и социальный статус резко отличался от того, который могла предложить «волкам» прежняя система. Этот завоеванный статус нужно было закрепить и охранять, и «волки» превращаются в «псов», на удивление, быстро — буквально за одно-два поколения.

Уже сыновья Хлодвига делят между собой пищевую территорию на основании не-родового права прямого наследования и постоянно оспаривают ее друг у друга — кроме тех случаев, когда нужно защищать ее от общей опасности или предоставляется возможность расширить ее пределы Параллельно они издают огромное количество эдиктов, причем в первую очередь речь идет именно о тех нормах, которые регулируют «потребление территории». С середины VI века пахотная земля «превращается в свободно отчуждаемую собственность малой семьи» [Корсунский, Гюнтер 1984. 157], то есть процесс институционализации новых форм собственности проходит менее чем за полвека: невероятно краткий срок для тогдашних темпов жизни.

Хлодвиг старательно уничтожает франкскую родовую знать. Цвет будущего европейского рыцарства рекрутируется по «стайному» принципу близости и «сопричастности» вожаку. Записанные в «Салической правде» критерии свободы суть критерии свободы

Архаика и современность __________________ 433

воина-дружинника, а никак не вольного крестьянина-земледельца¹. Будучи близок к королю, даже раб мог не просто «выйти в люди», но стать родоначальником владетельного рода². Член «ближней стаи» мог не иметь никакого официального звания или должности, но выполнял «личные поручения» короля и «перебрасывался» в случае необходимости с одного «узкого места» на другое³. Сохранение института сезонности и стайности (строго определенный срок, который вассал обязан был отбыть при дворе сюзерена), совместного воспитания «щенков»⁴ уравновешивалось «собачьей» привязанностью к земле — вплоть до того, что отныне родовым именем становится имя земельного удела: «связь с почвой» сакра-лизуется и становится неразрывной.

Кстати, старательная и во многом сознательная сакрализация новых институтов (и в первую очередь, института королевской власти), поиск новой магической опоры на новой территории в противовес «дедовской» жреческой магии, связанной с «коренной» территорией, — также одна из главных причин удивительно быстрого принятия христианства варварскими народами. Причем христианизация проводится, как правило, «сверху»: первыми христианами становятся король и его дружина, готовые затем нести «слово божие» язычникам (в том числе и собственному народу) любыми средствами, вплоть до «огня и меча».

«Песий» статус зарождающегося европейского рыцарства получает тем самым новое магическое оправдание. Король становится столпом христианской веры, защитником ее от угрожающих ей одним только фактом своего существования хтонических сил.

¹ Принадлежность к народу, составляющему войско (populus), право но
сить оружие и сопровождать главу дружины в его походах, право на долю во
енной добычи, право периодически собираться и творить суд сообща с други
ми членами общины, возделывать пустующую (!) землю, решать, следует ли
допустить в общину пришельцев извне, и т.д.

² Ср. информацию Григория Турского о Леудасте, вольноотпущеннике,
ставшем родоначальником графов Турских.

³ Ср. о гуннах: «В сочинении Приска имеются данные об особом положе
нии некоего высшего слоя свободных, которые, в отличие от primates Аммиа-
на Марцеллина, не представляют собой родовую знать. Этот слой (\oyabtc,)
состоит из приближенных Аттилы. Они сопровождают своего вождя на вой
ну, управляют отдельными территориями, выполняют дипломатические мис
сии. Им предоставляется право первыми после Аттилы получать свою часть
военной добычи» [Корсунский, Гюнтер 1984: ПО).

⁴ «В остготском королевстве сохранилось дружинное начало, и оно не
осталось без влияния на государственный аппарат. Юноши из знатных семей
воспитывались при дворе...» (то есть королевский двор воспринимался как
маргинальная, «щенячья» зона! — В.М.) [Корсунский, Гюнтер 1984: 183].

В. Михайлин. Тропа звериных слов

Крестовые походы' получают, таким образом, санкцию «священной войны» против язычников и неверных, за расширение «культурной зоны» до полного и окончательного уничтожения всего маргинального, хтонического, «нечеловеческого»². Можно отметить и еще постепенное сближение и даже взаимопроникновение героического и агиофафического жанров: пес и жрец идут рука об руку и объединяются порой в одном сюжете, а то и в одном лице', причем весьма заметна тенденция к намеренному привнесению в традиционный героический сюжет сугубо христианских мотиваций.

Развитое и позднее Средневековье, а также наследующие им культурные эпохи (барокко, романтизм и т.д.) заняты «поисками оснований» в увиденной через призму собственного опыта ранней героической эпохе⁴. Они старательно перерабатывают, переписывают набело и в конце концов записывают героический эпос, внося в него необходимые «дополнения и поправки», вроде генеалогического принципа, категории вассальной верности или все тех же христианских коннотаций⁵. Круг замкнулся. Героическая «волчья»

' И не только против мусульман, но и против саксов, славян или своих же собратьев-христиан, исповедующих «неправильное» христианство альбигойцев или православных.

² Ср с более поздним европейско-христианским колониальным дискур
сом во всем его обилии и многообразии.

³ Спектр возможных примеров подобного жанрового параллелизма весь
ма велик: от структурного родства стандартного жития и стандартной герои
ческой песни (необычные обстоятельства рождения/воспитания/детства —
«вызов» — «героический путь» — «финальный подвиг» — героическая смерть/
смерть за веру) до «смешанных» персонажей (св. Георгий) или соприсутствия
и соучастия духовного лица при подвиге героя (Турпен в «Песни о Роланде»).

⁴ Ср. со стандартным «первопринципом» едва ли не любого значительно
го культурного сдвига: со стремлением обосновать нововведение мифологизи
рованной архаикой, «возвратом к прежним нормам» (то есть «революция» в
этимоло1Ическом смысле слова).

⁵ Впрочем, процесс этот начинается буквально с первых шагов будущей
«средневековой» культуры — вот только на ранней стадии варварские короли,
желавшие легитимировать собственное (и своего рода) право на власть на за
хваченных территориях, пользовались по преимуществу (кроме прямых обра
щений за легитимацией к существующим авторитетам: в Константинополь или
в Рим) другим жанром: исторической хроникой. Написанные no-латыни, то есть
на «правовом», имперском языке, «Гетика» Иордана для готских Амалов, «Ис
тория франков» Григория Турского для франкских Меровингов и т д. играли
роль «пропуска в великую традицию». И даже «опоздавшие» варварские эли
ты, которые много позже создавали свои «государства» на далеких окраинах ой
кумены, старательно копировали этот «летописный бум». Чему свидетель
ством — «Повесть временных лет». Более поздние «легитиматоры элит»
(имевшие дело уже с развитой воински-аристократической культурой, старав
шейся сочетать маргинально-волчий «кураж» с чисто хозяйской статусностью)
скорее были обеспокоены детальным прописыванием «достойного» и при этом
«шривого» способа жизни: откуда расцвет литературных традиций.

Архаика и современность

традиция, пропустившая через собственную интерпретацию более раннюю, по-жречески охранительную культуру «центростремительного» мифа и подогнавшая традиционные сюжеты, образы и смыслы по своему образу и подобию, подвергается теперь, в свою очередь, интерпретации со стороны по-жречески охранительной культуры зрелого Средневековья. А та, утратив всякое представление о реальных мифологических и ритуальных истоках сюжетов, образов и смыслов, дроби г и сочетает их по своему усмотрению и наполняет совершенно иным содержанием.

Перерабатывается и «основной» сюжет, ставший одной из основ сюжетного комплекса куртуазной культуры; и по мере утраты памяти об исходном единстве сюжета и о смыслах ритуального противостояния акцент все больше переносится на частности. Реликтовые черты сохраняются постольку, поскольку выполняют орнаментальную либо же фоновую функцию. В ключевом игровом комплексе идей, связанных с культом Прекрасной дамы, сохраняется мотив явления дамы как хюбристического в своей основе вызова рыцарю на «пожизненный подвиг», однако он переводится в христианские («богородичный» комплекс) и феодальные категории служения и т.д. Сам подвиг также эстетизируется, переходя тем самым в откровенно игровую плоскость — базовый ритуал, опосредованный перешедшим в иную культурную среду и утратившим исходную смысловую цельность текстом, возрождается в ритуале игровом.

А еще чуть позже Шекспир¹ гениально и виртуозно разрабатывает и модифицирует именно частные аспекты, изолированные фрагменты «основного» сюжета².

5. СОВЕТСКИЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ ДИСКУРС

Анализ тех причин, благодаря которым к концу 1917 года территория бывшей Российской империи оказалась практически пол-

¹ Напомню о той глобальной и всеобъемлющей «игре в рыцари», которая
была свойственна елизаветинской эпохе в Англии и частью которой были в том
числе и театр и литература. «Валькирическая» роль Елизаветы, хюбристической
королевы-девственницы, интересна, помимо прочего, и в связи с теми момен
тами, когда сквозь куртуазные декорации вдруг проглянет нечаянно исходный
ритуал — как в ситуации с «заигравшимся» Эссексом. Сходные мотивы мож
но усмотреть и в ряде других исторических и культурных феноменов, вроде не
менее «игрового» и «куртуазного» двора Екатерины II

² «Гамлет» — акцент на герое как индивидуальности, со снятием «красави
цы» и «короля», которые остаются лишь как функции от сюжета. «Лир» —
наоборот, акцент на «отсутствии героя». «Ромео и Джульетта» — на «стайной
вражде», понимаемой как семейная (Ильвинги и Хундинги эддической тради
ции), и т.д..

В Михаилин Тропа звериных слов

ностью маргинализирована, никак не укладывается в рамки данной главы Важны следствия — огромное «Дикое поле», протянувшееся от немецкого фронта на западе до Тихого океана на востоке; поле, включившее в себя не только огромные территории, но и огромные массы населения. Поле, в чьих пределах законы выживания и взаимодействия (как на уровне больших человеческих масс, так и на микроуровне) вполне соотносимы с теми, что действовали в V веке на территориях, подконтрольных когда-то Западной Римской империи.

⇐ Предыдущая 40 41 42 43 444546 47 48 49 Следующая ⇒