Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Про любовь




»


стрижке до мочек ушей, которых тоже два, и они живые. Дана говорит, что она не видит одним глазом и не слы­шит одним ухом, не ходит одной ногой и не двигает од­ной рукой. Я это слышу. Но не вижу. Поистине невоз­можно почувствовать, как болит голова у другого. А тем более вся половина антиматериапъного тела.

Наверное, здесь было бы уместно начать диагности­ровать Дану, как истероидно проявленную, маниакаль­но-депрессивную, как расщепленную не только вдоль, но и поперек, с отрывом базового (сексуального) от «над­строечного» (социального), но... как-то рука не повора­чивается это сделать.

На одной из психотерапевтических еще встреч мы с Даной проживали эпизод с ее сумасшествием. Вернее, с ее страхом сумасшествия. Она так панически боится об­винений своей матушки, когда та вменяет ей шизофре­нию, так сильно с детства не хочет попасть в психболь­ницу, что я сдалась.

«Ты не сумасшедшая, у тебя нет шизофрении и пара­нойи, о, Дана. У тебя есть я — единственная, кто позволя­ет тебе хотя бы раз в неделю выгуливать свою шизофре­нию, давать ей воздух и пищу в виде моего любопытства. (Мы все это с кем-нибудь проделываем, с кем побезо-паснее, не правда ли? ) Но мне порой так стыдно, что я обманываю тебя, Дана. Скептик и " дохтур" во мне обма­нывает тебя за чашкой чая и за сигаретой, плетя внутри себя спасительные психологические версии о безопас­ности и небесполезности того, что происходит с тобой в моем присутствии. Версии эти очень изящны, на мой взгляд. Они — о катарсисе и осознании, о вербализации непроясненных деструктивных чувств и ослаблении их опасного накала. О твоей встрече со своей способностью доверять — то есть давать и брать любовь.

Я помню, как зажглась и зарделась ты от моего при­косновения к твоей руке однажды, когда уже совсем не осталось сил и времени на словесное обсуждение свойств любви и доверия. Я просто коснулась тебя и сказала о своей любви. Конечно, и о своем страхе соблазнения тоже сказала. Но ты это пропустила, потому что уже и так про­изошла непосильная для тебя встреча — встреча с любо-


вью к тебе. Без смысла и пользы, без оснований и заслуг. Просто так. Безусловно.

Я люблю целовать тебя в щечку при встрече и проща­нии. За всех мужчин, которые тебя не нашли, за всех де­тей, которые у тебя не родились. За всех сестер, которых тебе не родила твоя мама, за себя саму.

Любовь моя к тебе, Дана, — как птица. Летает где хочет, иногда вовсе не с тобой рядом. А иногда гадит прямо на головы тем, кого любит. И тогда мне стыдно и совестно, и кажется, что я просто живьем изучаю шизофрению, ос­ложненную клинической картиной инсульта — как раз­ведчик, владеющий языком врага и притворяющийся сво­им, таким же».

Наверное, боясь позабыть язык родной страны (Стра­ны Психологической Нормальности, то есть — Страны Отсутствующих Чудес), боясь упустить момент и вовре­мя не отлепить маску, которая начнет прирастать к коже, я и пишу эти заметки. Оставляю некоторый зазор, в кото­рый мне удастся улизнуть перед неизбежным заражени­ем изучаемой болезнью.

А может, это и есть понимание.

А может быть, Дана все-таки здорова, ведь в остальной жизни она вполне адекватна: и сварлива, и прижимиста, и бурчлива, и запаслива, как все одинокие люди женско­го рода в 47 лет, живущие на одну пенсию.

А может, она — мессия, несущая Свет, который совре­менникам часто напоминает пургу. Вот уляжется ветер времен, и все станет ясно и чисто. И долгий мой вопрос, псих или гений завораживает меня вот уже полтора года, повиснет и растает в воздухе. Как дым сигарет, которых мы с ней так много скурили... Так и сражаюсь я с мега­ломанией во мне и в ней, размахивая, как знаменем на­шего полка, книгами Ошо (которыми, кстати, именно Дана меня регулярно и снабжает).

А может, она и есть — мой личный Учитель, и только гордыня и недоверие мешают мне стать открытым и сми­ренным Учеником. Чтобы взять у нее щедрый дар про­видца. А Инсульт прицепом не взять.

Наверное, я просто учусь отделять одно от другого...

10'


Про Дану я пыталась писать много раньше, но стран­ным образом то исчезал файл с записями о ней, то исся­кала моя писучесть, то истаивала привязанность к ней. Я называла Дану раньше «моей удивительной пациент­кой», «башмачками моего Нарцисса» (на пару — как ми­нимум! — размеров больше моего врожденного нарцис­сизма). И признавалась, как она меня... интригует, спасает, вырубает, пугает, оскорбляет, вызывает, возвышает. Как интересно мне с ней в процессе терапии и как трудно всегда в начале — на стадии решимости прийти. Когда прихожу, что-то неЧАянно отЧАянное слуЧАется и все как-то происходит само. Но стоит уйти и снова трудно прийти. Такое вот «Ча-ча-ча», народный мексиканский танец.

А однажды я представляла ее на сборище профессио­нальных практикующих психологов — виртуально, конеч­но, как свою личную и профессиональную трудность. В надежде на помощь коллег. И узнала много разных мне­ний о нас. И сильно опечалилась, а потом долго лечилась...

Мне было так трудно и разрушительно среди коллег на этом собрании, потому что я вынесла на их суд не что иное, как свою способность к любви. А они ее проанали­зировали, мою любовь к маме, которую тогда звали Дана. А любовь нельзя анатомировать чужим людям. Самому, наверное, можно. Вот анатомирую теперь, через год с лиш­ним, когда переносы «пролечены», а с реальной мамой отношения восстановлены. Теперь можно и про Дану реальную писать, а не про ее фантом.

Зовут ее вовсе, кстати, не Дана. Просто она попросила не называть ее на этих страницах, выбрав быть виртуальной Даной, а не реальной, потому что настоящее имя — это то, что... «пригвождает мое состояние ко мне». Пусть, согласи­лась я, пусть будет свободна хотя бы от своего имени.

Мне ли этого не понять — мне, частенько сбегающей из имени в имя, из фамилии в псевдонимы, на протяже­нии всей своей жизни. Только отчество мое остается не­изменным, как отечество, наверное.

Кстати, об Отечестве и национальном вопросе. С точки зрения Даны, евреи, например, изначально рождаются без души, хотя некоторые находят ее во время жизни. Слава


Богу. Русские же, обладающие врожденной привилегией иметь душу, частенько теряют ее — и тогда они страшнее евреев. Для Даны, конечно. И я не знаю, что делать с этим ее страхом. Как лечить шовинизм?! Как разновидность страха вообще перед людьми, перед любовью, перед жизнью? Как страх рисковать? Не знаю... Вот я и не лечу его. Просто гневаюсь и требую при мне хотя бы не говорить гадости про евреев. Она не понимает моего пыла и молчит в смяте­нии. Может, думает, что я латентная, неосознанная еврейка? Судя по моему псевдониму — вполне возможно...

Наши отношения продолжаются. То бережно, то ле­ниво, то злобно интересуясь, то радостно волнуясь — я прихожу к ней. Потому что не могу бросить. Потому что жалко. Потому что зависима. Потому что у нее больше никого такого нет. Потому что она человек — и я тоже.

Мы не лечим друг друга, мы просто бываем рядом. Или далеко друг от друга.

Зачем вообще люди встречаются? Зачем тщатся что-то I передать друг другу, отчаянно стараясь оставить след — не

только на земле, но и на собственной подошве? (Это не |моя мысль, она — от кого-то. ) Ответа нет.

Естественное присутствие — такие слова стекли се-годня с моего мозга, стоило мне проснуться. Началась  аккуратная сибирская весна — с тихим чириканьем по утрам за окном (никаких вам бурных ручьев! ), со ском­канными сугробами по краям проезжих дорог. Кстати, о дороге. Прямо через дорогу от Даны жила два года назад моя первая умершая клиентка. Она впервые сделала мне прививку от Успешности в психотерапии. Тогда я и на-чала понимать, что просто присутствие может наполнить

жизнь человека естественностью и необходимой для  выживания долей смысла...

Удивительно для меня, что я снова хожу на эту дорогу.

 На эту же, только с другой стороны. Я хожу, а Дана — нет.  Она смотрит из своего окна на проезжую часть, которая простирается там, подальше, за тротуаром двора, за хок-кейной коробкой желтого цвета, палисадником и еще одним тротуаром. Вру, есть на этом пути к Дороге еще один целый девятиэтажный дом и трамвайная линия. Вот


сколько всего надо пройти хромающей Дане, чтобы вый­ти на Дорогу. Это очень трудно. Глазами-то с балкона трудно, а ногами...

Чтобы обычному человеку успешно перейти дорогу, обычно надо посмотреть налево и направо. Но чтобы пе­рейти, сначала надо дойти. А чтобы дойти до Дороги, мне кажется, бедной Дане приходится до боли в шее огляды­ваться назад. В прошлое. Где одаренность (экстрасенсор­ные способности) ее так и не стала никому интересной, а маму так просто страшно раздражала и поэтому тща­тельно выкорчевывалась «строгим» воспитанием... Без восхищения и любви можно выкорчевать все, что угодно. Такова сила страха, а значит, нелюбви.

Я понимала это всегда, но видеть стала только после встречи с Даной. Поэтому сегодня мои самые любимые клиенты — это Дети Индиго, которых приводят раздра­женные мамы и уставшие папы. Я начинаю присутство­вать в их жизни — долго или однократно — и это помо­гает родителям просто не бояться одаренности своих детей. Уходит страх, и тут же возвращается любовь, она всегда рядом. А со мной всегда рядом Дана — инсульт­ная больная с удивительными видениями, которая стоит где-нибудь в кабинете светлым упреком, грозным пре­дупреждением: «Смотри, до чего доводит Нелюбовь». Я перевожу это послание родителям...

Дана и сейчас стоит на перекрестке, чтобы Перейти Дорогу. Стоит пока в отдалении, на своем балконе, и му­чительно решает свой главный жизненный вопрос. Он у каждого из нас, наверное, свой. Но не каждый из нас его мучительно решает. Иногда мы просто бегаем по доро­гам, не останавливаясь, пока кто-то не позовет нас. Меня позвала Дана.

После написанного

После написания рассказа мне показалось важным, если можно так выразиться, этически целесообразным, дать прочесть его Дане, чью судьбу я взяла напрокат. От­дала читать и быстро смылась, струсила присутствовать.


Уже в дверях отчаянно молила ее не принимать близко к сердцу мои гнусные эмоции, а принять только то, что я люблю ее. И что про компьютер я уже так не думаю. На всякий случай попрощалась навсегда, потому что вряд ли она сможет простить такое...

Прошел день и прошла ночь. После прочтения Дана сильно разозлилась, молодым звенящим голосом по те­лефону высказала мне свое изумление, что «я, оказывает­ся, ее никак больше не воспринимаю, кроме как лягушку распятую», бранила каждый абзац, требуя все исправить, убрать и переделать. Кое-что я действительно исправила, хотя в основном оправдывалась и ругалась матом в ответ. И произошло то, чего втайне я так ожидала... Дане надо­ело болеть.

После нашего двухчасового (с моими перерывами на других клиентов) телефонного «сотрудничества», совер­шенно выдохшись, она прочитала мне два стихотворе­ния: Кузьминой-Караваевой и Маяковского, а в проме­жутке между ними взяла с меня клятву опубликовать ЕЕ, Данино, послесловие и гордо продиктовала его. (А сти­хотворения я выпросила сама, тем более что обожаю Маяковского. )

... Не то, что мир во зле лежит, не так, Но он лежит в такой тоске дремучей — Все сумерки, а не огонь и мрак, Все дождичек — не грозовые тучи. За первородный грех ты покарал Не ранами, не гибелью, не мукой, — Ты просто нам всю правду показал И все покрыл тоской и скукой.

Е. Ю. Кузьмина-Караваева

Про любовь

Погибнет все, сойдет на нет. И тот, кто жизнью движет. Последний луч над тьмой планет из солнц последних

выжмет. И только боль моя острей, стою, огнем обвит, [На несгорающем костре немыслимой любви...

В. Маяковский


А теперь исполняю клятву.

По стилистике и направленности данное произведение больше похоже на желтую прессу, вот только беда — я не знаменитость. Что больше всего поразило: нет ни слова из того, что я говорила. Акценты расставлены так, что смысл меняется на прямо противоположный. И акценты эти до того нелепы и неверны, что только и остается диву да­ваться, сколь безудержна человеческая фантазия. Из объем­ного все стало плоским. Есть и плюс я склонна переоце­нивать других и недооценивать себя. А моя наивность гра­ничит с паранойей и пора бы уж перестать быть идеали­сткой в этом возрасте. А то вот что выходит: фантазии принимаются за глюки, а белый и пушистый психолог за­чем-то все ходит и ходит к этой «прижимистой» инсуль­тной шизофреничке. Из жалости, наверное. Только зачем становиться белому и пушистому на плечи тонущего *? Или принцип — «падающего подтолкни» — самый гуманный? Прав Евин психолог под № 10, когда говорит про стрекозу. Вот и я — как стрекоза, пришпилена неумелыми руками и все крылья обломаны.

Спасибо

Дана

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...