 |
§ 8. Земледелие
|
|
|
|
«Книга Большому чертежу», которая представляла собой практическое руководство при посылках служилых людей для «государевой службы», отрицает наличие земледелия у башкир в начале XVII в.: «А от устья реки Белые Воложки вверх и по реке Уфе по обеим сторонам и до Аральтовы горы и далее, все живут башкиры, а кормля их мед, зверь, рыба, а пашни не имеют». [411] Наиболее древний источник по истории Уфы – «Отводная книга» содержит неопровержимые доказательства наличия у башкир Минской волости довольно значительной запашки еще в начале XVII в. Так, в 1613 г. уфимскому сыну боярскому Н. Каловскому была отведена пашня 20 четей в поле, что «пахивал Минские волости башкирец Мангатай с товарищи». [412] Если учесть, что распаханная земля указана по писцовым правилам в трех полях, то общее пространство пашни составит солидную площадь в 30 десятин. Однако наличие башкирской пашни вблизи Уфы не должно интерпретироваться исследователями в качестве показателя повсеместного распространения земледелия среди башкир. На основании значительного круга письменных источников В. В. Трепавлов показал, что еще до основания русской крепости на Белой Волошке на её территории существовал административный центр Ногайской Орды, который носил имя Имен-кала. В 30–40-е гг. XVI в. здесь находилась ставка наместника Башкирии хана Акназара. [413] Как отмечают исследователи хозяйства Ногайской Орды, вблизи каждого центра Орды находились значительные для кочевников посевы зерновых культур. Г. И. Перетяткович отмечает, что жители Сарайчика сеяли пшеницу. [414] О гибели «сарайчиковой пашни» пишет бий Исмаил в своем обращении к Ивану IV с просьбой прислать корабль семян в 1657 г. [415] Таким образом, наличие локального земледелия вблизи центра башкирского наместничества Ногайской Орды было обусловлено потребностями местной администрации в создании резервной продовольственной базы. Неслучайно то, что уход из Башкирии ногаев привел к тому, что башкиры-минцы забросили пашню около Уфы, но сохранили за собой все лесные промыслы и рыбные ловли.
|
|
|
На протяжении нескольких столетий башкиры имели тесные культурные и экономические контакты с развитыми земледельческими народами, такими как, чуваши, мари и татары, однако перенимать более производительный тип хозяйства не спешили. Очевидная выгодность земледелия в сравнении с полукочевым скотоводством не являлась достаточным основанием для перехода башкир к оседлому землепашеству. Тем не менее, в ряде исследований высказывается предположение, что западные башкиры под влиянием булгар постепенно переходили к земледелию. [416] В источниках действительно есть многочисленные упоминания о наличии у башкир XVI – XVII вв. в посевов зерновых, однако насколько эти факты соответствуют выводу о начале перехода кочевников к оседлому земледелию?
По утверждению Г. Е. Маркова, земледелие может сосуществовать с кочевым скотоводством на протяжении длительного времени. Переход к оседлому земледельческому хозяйству происходит лишь тогда, когда земледелие становится основным хозяйственным типом, основным способом добывания жизненных благ. [417]
В исследованиях по истории башкирского хозяйства XVII–XVIII вв. принята схема, согласно которой в зависимости от уровня развития земледелия башкирские волости делились на три сельскохозяйственных района. [418] Однако вопрос о том, какой тип хозяйства был доминирующим в количественном отношении, не имеет однозначного ответа. Есть ли основание утверждать, что у большинства башкир в XVI –первой трети XVIII в. земледелие стало «основным способом добывания жизненных благ»? Р. Г. Кузеев и Р. З. Янгузин указали на крайнюю неравномерность распространения земледелия по различным регионам Башкирии. Восточная, Юго-восточная и Юго-западная части края (Ногайская и Сибирская дороги), где проживало до 70% всего башкирского населения, вплоть до середины XVIII в. оставались регионом слаборазвитого земледелия. [419] По подсчетам Н. Н. Петрухинцева, в первой половине XVIII в. две трети башкир (65, 9%) сохраняли традиционные занятия и образ жизни, занимаясь кочевым и полукочевым скотоводством, а с учетом полуоседлого населения Казанской дороги фактически три четверти. [420]
|
|
|
Приведем некоторые документальные данные, свидетельствующие о развитии земледелия у башкир Ногайской и Сибирской дорог. В своем донесении в Сенат от 5 августа 1740 г. генерал-майор Л. Я. Соймонов доложил об успешном подавлении башкирского восстания в девяти волостях Ногайской и трех волостях Сибирской дорог. Всего же в Уфимской провинции в соответствии с материалами Уфимской провинциальной канцелярии в тот период существовало 58 башкирских волостей. Согласно отчету Л. Я. Соймонова, правительственными войсками с июня по сентябрь 1740 г. было сожжено 537 башкирских деревень с 3899 дворами, а также уничтожено 1394 загона всякого хлеба. [421] Таким образом, на один башкирский двор в этих волостях приходилось по 0, 18 десятины посевов. Много это или мало? По данным Л. В. Милова в середине XVIII в. в центральной России формально посевная площадь на тягло достигала 4, 54 десятины в двух полях. [422] Тягло предполагало семью из 4 человек. По свидетельству кунгурского бургомистра Е. Юхнева в 1725 г. в одном башкирском дворе проживало 3 взрослых мужчин, способных воевать, «кроме хлопцев». [423] Таким образом, в среднем башкирская семья имела посевную площадь, которая в 25 раз уступала средней запашке русской семьи. Нет сомнений в том, что 0, 18 десятины посевов не могли прокормить 9–12 человек. Тем не менее, нельзя не учитывать тот факт, что у отдельных башкир площадь посевов имела значительные размеры. Однако Г. И. Георги отмечает, что в конце XVIII в. у башкир «…ни у кого больше осьми десятин в посеве не бывает». [424]
«Ведомость о посевах в Уфимском наместничестве»[425] за 70–80-е гг. XVIII в. свидетельствует о том, что средняя урожайность ржи, ячменя и полбы, т. е. основных зерновых культур башкир, не превышала сам 4–6. При высеве на десятину в 12 пудов с нее получали от 48 до 72 пудов, соответственно, с 0, 18 десятины – от 10 до 15 пудов на двор. Согласно расчетам Л. В. Милова, обычная для XVIII в. норма годового потребления взрослого человека составляла 3 четверти (24 пуда). Этот продуктовый минимум, как правило, встречается в помещичьих инструкциях XVIII в., когда речь идет о содержании дворовых и работных людей. [426] А. В. Шипилов, поставивший задачу проверить этот показатель, обратился к более широкому кругу источников и более дифференцированной в социальном отношении среде потребителей. Он отметил, что если отбросить крайние значения — «рацион богадельца и рацион приказчика», то получается среднеарифметический показатель душевого потребления 1, 36 кг (3, 3 фунта) в сутки. Соответственно, годовой хлебный рацион равнялся 496, 4 кг печеного хлеба, что соответствует 331 кг муки (2, 8 четверти) или 397 кг зерна (2, 7 четверти): цифра, несколько уступающая, но все же очень близкая к выведенной Л. В. Миловым. [427]
|
|
|
В экстремальных условиях восстаний и голода эта минимальная норма у башкир могла быть существенно меньше. Так, в 1737 г. В. Н. Татищев рекомендовал местным властям запретить продавать более 3 пудов хлеба на «всякого присягавшего» башкира. По расчетам главы Оренбургской комиссии, одна башкирская семья, даже смешивая этот хлеб с «корой и корейцем» не продержится более двух месяцев. [428] С учетом того, что средняя семья была не менее 5 человек, то на одного башкира приходилось менее 5 килограммов в месяц. Эта норма в 6 раз меньше прожиточного минимума по расчетам Л. В. Милова.
В мае 1736 г. И. К. Кирилов предлагал правительству ввести полный запрет на продажу хлеба башкирам. Он был убежден, что эта мера приведет к окончательному прекращению восстания, поскольку «зимою уже ни самим жить, ни хлеба взять будет негде, потому что никуда в хлебныя места к покупке хлеба пускать не надлежит, а Нагайская и Сибирская дороги, кои ныне в бунте состоят, без прибавочного своим прожить не могут, понеже сеют ярового по малому числу». [429] Примечательно и то, что в 12 волостях правительственными войсками была уничтожена всего 1 мельница. К тому же, башкиры данного региона выращивали зерновые культуры, которые являлись типичными для хозяйства кочевников. Ячмень составлял 66% всех посевов, ярица – 23%, полба – 5%, пшеница всего 0. 9%.
|
|
|
В XVII – XVIII вв. наиболее развитой в земледельческом отношении считалась Осинская дорога Башкирии. Северная часть края по своим ландшафтным, а главное климатическим условиям, была наименее пригодна для полукочевого скотоводства. Тем не менее, у башкир Осинской дороги запасы зерна в середине XVIII в. были чрезвычайно скромными. В 1742 г. глава Башкирской комиссии Л. Я. Соймонов столкнулся с серьезной проблемой обеспечения продовольствием войск, располагавшихся в Уфимской провинции. Он обратился к лояльным башкирским старшинам с предложением начать поставки зерна для правительственных нужд. Старшины: Каршинской волости Шерып Мряков, Канлинской – Ахмер Асанов, Минской – Кидряс Муллакаев доставили зерно из Ирехтинской, Уранской волостей Осинской дороги, Каршинской и Канлинской волостей Казанской дороги и Минской волости Ногайской дороги. Однако поставленного башкирами хлеба было явно недостаточно для удовлетворения казенных нужд. Старшины оправдывались тем, что «…хотя тех яровых семян у себя великого довольствия не имеют, но когда оное потребно к высочайшему интересу, то они готовы поставить с каждого двора, в ведомстве их имеющихся, по одному четверику, что поставят 910 четвертей, в том числе и пшеницы 160 четвертей». [430] Обещание поставлять по одному четверику (пуду) со двора не может свидетельствовать о значительном развитии башкирского земледелия. Характерно, что у башкир Осинской и Казанской дорог в посевах господствовал яровой хлеб, что, как уже отмечалось, было характерной чертой полукочевого хозяйства. В 30-е гг. XVIII в. русские крестьяне и чуваши Уфимской провинции сеяли в основном озимые культуры.
Н. Ф. Демидова отметила, что Шерып Мряков, будучи старшиной земледельческой Каршинской волости Казанской дороги, использовал труд разоренных общинников для обработки земли. [431] Документы Уфимской приказной избы свидетельствуют, что далеко не все башкиры этой волости имели пашню в начале XVIII столетия. В 1700 г. Сеит Суюндуков «с товарищи» получили владенную грамоту на рыбные ловли по Белой реке, прилегающие к башкирским вотчинам Канлинской и Минской волостей. В челобитной, обосновывающей притязания каршинцев на вотчинные угодья, перечислены не только давность владения, но и то, что они башкиры «беспахотные степные люди зимою кормятся рыбою, а в летнюю пору от скота той вотчиной». [432] Судя по масштабам ясака, который выплачивался Сеитом Суюндуковым «с товарищи» (77 куниц да и 20 батман меда), эта вотчинная группа каршинцев представляла едва ли не половину населения волости.
|
|
|
В декабре 1737 г. в самой крупной волости Осинской дороги – Гайнинской правительственными войсками было реквизировано для продовольствия солдатского батальона 5784 пуда муки. [433] Если учесть, что в этой волости в 1735 г. было 600 дворов, [434] то на двор приходилось около 10 пудов муки. Это, конечно, не четверик, но при конфискации продовольствия у восставших башкир власти обычно забирали все запасы. В одном дворе проживало в среднем 5–7 человек, следовательно, на человека приходилось около двух пудов муки. Для получения 8–9 пудов муки необходимо было засевать 1 десятину пашни. В 1738 г. сбор с гайнинцев составил всего 177 четвертей и 58 пудов круп. [435]
Отмечая господство земледелия среди башкир Казанской дороги Уфимского уезда, исследователи ссылаются на показание Е. Юхнева о том, что дорога Казанская кормит Уфу. [436] Однако, как выяснил в своем исследовании Р. З. Янгузин, Е. Юхнев имел в виду не башкирские волости Казанского уезда (Енейскую и Киргизскую), а татарские волости Казанского уезда. [437] В том же описании Казанской дороги Юхнев указал на то, что половина казанских башкир кочует, а половина нет. [438] Предположение Р. З. Янгузина о том, что Юхнев писал о Казанском уезде, подтверждается сведениями Сената по вопросу поставки провианта в Уфимскую провинцию в 1712–1735 гг. Тогда отправка продовольствия для гарнизонов Уфы и Бирска осуществлялась не из волостей Казанской дороги Уфимской провинции, а из Казанского уезда. [439]
О незначительности башкирской запашки в XVII – первой половине XVIII в. свидетельствуют акты припуска в башкирские вотчины, в которых припущенникам разрешалось строить мельницы на башкирской земле. В этих актах особо оговаривался пункт, по которому башкиры всей волости имели право молоть на мельнице хлеб без очереди. [440] Один из подобных актов касается башкир Каршинской волости Казанской дороги, которая считалась в начале XVIII в. в одной из самых развитых в земледельческом отношении. В середине XVIII в. в Каршинской волости числилось не менее 350 дворов. Если речь идет о башкирах всей волости, то сколько же умолота зерна придется на один двор? Обычно в XVIII в. речные мельницы-мутовки на башкирских реках работали не более 4–6 месяцев в году. Средняя производительность мельницы-мутовки XVII – первой трети XVIII в. не превышала 800 – 1000 четвертей муки в год. Таким образом, на один двор приходилось не более 2–3 четвертей муки в год. Примечательно то, что в 30-е гг. XVIII в. четверть ржи стоила в Уфимской провинции дешевле, чем в соседней безусловно земледельческой, Казанской провинции. [441] Это говорит о том, что даже при очень скромных успехах земледелия в Башкирии спрос населения на хлеб был не высоким.
В начале XVIII в. наиболее развитой в земледельческом плане частью Башкирии была Осинская дорога. По данным Ландратской переписи 1718 г. в ней проживало всего 6212 башкир, в то время как в по преимуществу скотоводческих Сибирской и Ногайской дорогах числилось 56135 вотчинников. [442]
Р. З. Янгузин собрал и обработал значительный статистический материал по развитию земледелия у башкир в первой половине XIX в., взяв за основу данные конца 30–начала 40-х гг. этого столетия. Его сведения, касающиеся Северо-западной, Западной и Северо-восточной частей Башкирии, свидетельствуют о том, что к этому времени земледелие становится доминирующим видом хозяйственной деятельности башкир. [443] Основным критерием перехода башкир к земледелию автор считает величину посевной площади, приходящуюся на одну душу населения.
Можно ли считать, что данный показатель объективно отражает процесс состоявшегося перехода к оседлому земледелию? Следует отметить, что 30–40-е гг. XIX в. являются временем наиболее решительных мер по военно-административному принуждению башкир к землепашеству и оседлости. К примеру, в 30-е гг. XIX в. 1-й башкирский кантон, включавший в себя башкирское население Осинского и Пермского уездов, должен был быть давно земледельческим. [444] Еще в 1725 г. кунгурский бургомистр Юхнев отметил, что башкиры Осинской дороги «живут все в домах, хлеба имеют много и пашни, и летом не кочюют в степи, но по домам живут, как руские. Скота у них не так много, как у протчих, сена косят много». [445] Сводные данные 1842 г. о посевах башкир этого кантона показывают, что башкирами было израсходовано 6966, 5 четвертей семян (5419, 5 озимого и 1547 четвертей ярового зерна). [446] По подсчетам Р. Я. Янгузина, средняя урожайность на башкирских полях в 40-е гг. XIX в. не превышала сам–3. [447] По VIII ревизии 1814 г., в 1-м кантоне башкирское население составляло 14000 душ мужского и женского пола. [448] Таким образом, при средней урожайности на одну ревизскую душу приходилось 1, 49 четверти зерна или 11, 9 пуда, что не дотягивает даже до половины потребительской нормы по оценке Л. В. Милова.
Следует учесть, что треть валового сбора должна была восполнить семенной фонд. Кроме того, башкиры были обязаны делать взнос в хлебные магазины. С каждой души полагалось брать по получетверику ржи или пшеницы и двум гарнцам овса или ячменя. [449] Таким образом, до среднего уровня потребления на ревизскую душу недостает почти 8 пудов.
При анализе делопроизводственных источников XVII–XVIII вв. исследователи не всегда критично относятся к выражению «башкирская пашня». Дело в том, что указание на наличие у башкир посевов еще не является основанием для утверждения факта, что сами владельцы земли непосредственно занимались земледелием. В составе дел Уфимской приказной избы нами обнаружено 7 судебных дел с участием башкир (из 344 процессов), где объектом тяжбы была пашня. Однако по документам 4 из них не ясно, сами ли башкиры обрабатывали землю или сдавали ее другим. Так, в 1635 г. началась тяжба между башкирами Минской волости и горным татарином Захаром «с товарищи». В процессе расследования выяснилось, что сначала спорной землей владел «из чести» башкир Кудейской волости Теребердей Байкучуков, а после его смерти «тое пашню похала жена ево из чести». [450] Разумеется, что не может быть и речи, чтобы вдова самостоятельно занималась пахотой. Другой пример: в 1679 г. уфимские власти рассматривали земельный спор между башкирами Енейской волости Тогузом Бисариным и Салтыганом Ивановым «с товарищи». [451] В ходе разбирательства каждая из сторон настаивала, что именно ей принадлежит приоритет в расчистке и распашке лесного участка. Однако когда потребовались доказательства первенства обработки пашни, то выяснилось, что участники тяжбы землю сами не обрабатывали. Тогуз нанимал для вырубки березняка и пахоты четырех русских крестьян, а Салтыган сдавал эту же землю удмуртам Казанского уезда на условиях выплаты оброка в 2 куницы и анцырь меда. Енейская волость, как и почти все башкирские волости Казанской дороги, относилась к традиционному земледельческому региону. [452] Таким образом, само по себе указание источников на наличие у башкир пашни еще не свидетельствует о том, что они сами занимались полевыми работами. По утверждению Н. Н. Крадина, кочевникам вообще свойственно развивать земледельческую экономику внутри своего общества путем включения в его состав мигрантов или пленников из соседних оседлых государств. Такие поселки зафиксированы у многих номадов Евразии и в аридных зонах Африки. [453]
П. И. Рычков отметил, что даже после конского падежа башкиры предпочитали не увеличивать размеры своей запашки. По его словам, башкирам не хотели привыкать к земледелию вследствие свойственной им «гордости и грубости», которая отличала башкир от других кочевников. [454] Мнение П. И. Рычкова о психологическом неприятии башкирами оседлости и земледелия заслуживает более внимательного изучения. Общепринятая схема, согласно которой оседлое земледельческое хозяйство формируется в результате обеднения скотоводов, представляется несколько упрощенной. Если следовать ей, то получится, что на юге и востоке Уфимского уезда вообще должны были отсутствовать несостоятельные скотоводы. В процессе подавления восстаний первой половины XVIII в. большинство башкирских хозяйств подверглось разграблению. Однако их восстановление происходило в направлении возобновления скотоводства, но не по пути перехода к землепашеству. Как отметила Н. Ф. Демидова, многие башкиры после разгрома их деревень были вынуждены вернуться к кочевому способу хозяйства. [455] В 30-е гг. XVIII в. именно скотоводческие области края понесли наибольший ущерб в ходе карательных действий правительственных войск. Таким образом, в условиях природных и социальных потрясений полукочевое скотоводство башкир показало себя не менее жизнеспособным, нежели оседлое земледельческое хозяйство.
С. И. Вайнштейн в процессе исследования хозяйства тувинцев обратил внимание на важную особенность: к земледелию переходили только те хозяйства, которые имели определенный уровень материального достатка. [456] Изучение развития земледелия среди башкир Запада и Северо-запада Башкирии показывает, что самые значительные размеры посевов имела старшинская верхушка, т. е. наиболее богатая часть башкир. Шерып Мряков, Ахмер Асанов и Надыр Уразметев, не только использовали труд своих обедневших родственников для обработки пашни, но и прибегали к кабально-ростовщическим операциям для приобретения рабочих рук. [457] Эти представители новой башкирской знати постепенно разрушали стереотип, утверждающий, что земледелием могут заниматься только башкирские припущенники. Престиж новой земледельческой знати демонстративно поддерживался российской администрацией, прекрасно понимавшей, что авторитет среди сородичей действует эффективнее, нежели принуждение.
Вслед за ними потянулись и рядовые общинники, привыкшие в обыденной жизни полагаться на мнение общинной верхушки. Однако разрушение прежнего стереотипа о критерии богатства начинает происходить только в конце XVIII–начале XIX в. Начало этого процесса тонко уловил П. И. Рычков. Он предложил правительству приучать башкир к оседлости на примере немногочисленных старшин, начавших успешно осваивать земледельческое хозяйство. П. И. Рычков особо отметил: «Присиливать или же неволить их есть способ весьма не сходный с их нравами и состоянием, но легче приводить их на то исподволь, обходясь с лучшими их людьми лаской, толкуя с ними о земледельстве пристойным и вразумительным образом так… сей народ к старшинам своим и сотникам особливо почтителен, и охотно их слушает, и тех тогда кто умножит земледелие, можно и награждать по их нравам и состоянием…». [458]
Вопреки предложению П. И. Рычкова, земледельческие старшины нередко использовали методы административного давления на своих подопечных. В 1740 г. Шерып Мряков и Ахмер Асанов обещали Л. Я. Соймонову не только увеличить поставки хлеба в военные центры края, но и расширить зерновые посевы в подведомственных им волостях. [459]
Не следует преувеличивать и влияние припущенников-земледельцев на изменение привычных стереотипов башкир-вотчинников. Напротив, Р. Г. Кузеев установил, что на первых порах распространения припуска взимание башкирами арендной платы и покрытие им ясака тормозило у башкир развитие земледелия, способствовало сохранению у них традиционного уклада, т. е. полукочевого скотоводства. [460]
Процесс седентаризации башкир в XVII–XIX вв. с этнографической точки зрения основательно исследован в монографии Ф. Ф. Шаяхметова. [461] Переход от одного вида производящего хозяйства к другому представляет собой коренную трансформацию как социально-экономических, так и культурных основ жизни народа. Только целый комплекс причин мог принудить башкир отказаться от полукочевого образа жизни. О том, насколько тяжело воспринимался в сознании башкир переход к оседлости, описал в своих записках академик И. И. Лепехин: «Всяк, кто видел башкирцев в зимовье, почтет их за других людей. Там он видел их униженных, боязливых и истощенных: тут напротив увидит их в кочевках их смелых, некоторым образом горделивых, предприимчивых и здоровых. Но откуда эта перемена? Отдаленные в горах места рождают в них некоторый образ вольности. Чистота и приятность воздуха, здоровейшая по привычкам их пища, свободная и беззаботная жизнь ободряет их телесные и духовные силы». [462]
Седентаризация кардинально изменяет и характер причастности к основному средству производства – земле. Для кочевника, по утверждению К. Маркса, земля была собственным органическим существованием, условием производства и воспроизводства. [463] Главное же богатство выражалось во владении скотом. При переходе к землепашеству земля, неожиданно для кочевника, приобретает качество реальной отчуждаемой собственности, становится товаром.
В процессе седентаризации трансформируется не только хозяйство, но и изменяются основополагающие категории этнической культуры, к которым относятся время, пространство, труд, собственность, свобода, право. А. Я. Гуревич назвал совокупность этих категорий «моделью мира», складывающейся в данном конкретном обществе. [464] Этой моделью человек руководствуется во всех своих действиях и поступках. Совокупность этих категорий и есть, по утверждению Гуревича, инвентарь культуры любого общества.
В сознании кочевника-башкира XVI –XVIII вв. земледелие и все, что было связано с ним, не вызывало уважения. Унизительность занятия земледелием для вотчинников усугублялась тем обстоятельством, что оно ассоциировалось с основным занятием их припущенников, лишенных вотчинных прав и ограниченных в свободе передвижения. Как писал оренбургский губернатор Д. В. Волков: «Каждой же башкирец чювашенина за самую презрительную и к одной подлой работе рожденную тварь почитает. Да что лучше чюваша и сами охотно тому мнению согласоваться кажутся… и от самых иногда зачем-либо посылаемых башкирцов обиды так терпеливо сносят, как бы тому так и быть надлежало». [465] В 1736 г. В. Н. Татищев укорял тептярей Уфимской провинции в том, что они не доверяют российским властям, в то время как к башкирам, вопреки очевидному презрению с их стороны к тептярям, относятся с уважением: «Вы до днесь были у башкирцы как крестьяне у нас, и на них за земли работаете и оброк платите, а они вас ничем не защищают, разве всегда грабили разоряли, и вас за рабов почитали». [466] Ему вторит первый губернатор Оренбургской губернии И. И. Неплюев: «Довольно им того, что они до последнего башкирского бунта были у них как крестьяне и платили им оброки». [467]
Башкиры не расставались с полукочевым бытом даже не имея необходимого для этого количества скота и пастбищ. Они были вынуждены ограничивать маршруты перекочевок, сводя все передвижение к блужданию вокруг деревни, и наконец, начинают ставить юрты за околицей села или даже в своем дворе. По свидетельству зауральских башкир, в 1833 г. они выезжали на кочевье «в летнее время, подражая предкам своим и по башкирскому обыкновению для пропитания себя равно и скота». [468] Для многих башкир середины XIX в. летние выезды на кочевки являлись не более чем, как искусственно оживленным бытом, который не оправдывал себя в экономическом отношении. Среднее поголовье лошадей и крупного рогатого скота составляло в середине XIX в. 1–1, 5 единицы на душу населения. [469] Это было намного ниже нормы, необходимой для кочевания, однако для этнического самосознания эти ставшие ритуальными выезды играли огромную роль.
Переход к земледелию означал и серьезную эволюцию всей структуры хозяйственной деятельности. Богатство природных ресурсов и сословные обязанности башкир края обусловили многоотраслевую структуру хозяйственной деятельности. Башкиры занимались выделкой кож, извозом, добычей соли, деревообработкой, бортничеством, рыболовством, производством поташа и дегтя. Среди них было немало рудознатцев, промысловиков-охотников и т. д. Если прибавить к тому обязательное знание военного дела, то можно понять, почему у башкир с древности существовало уважение к практическим знаниям, ценилось умение быстро воспринимать новые навыки.
Переход к земледелию значительно упрощал хозяйственную жизнь башкир. В исследовании «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» Л. В. Милов показал, что земледелец в России жил в условиях постоянного дефицита времени, вызванного особенностями природно-климатического положения страны. [470] Неземледельческие промыслы развивались тогда, когда крестьянин был свободен от земледелия, т. е. в зимнее время. Умножение среди русских крестьян отхожих промыслов во второй половине XIX в. было вызвано аграрным перенаселением, когда величина надела уже не могла прокормить крестьянский двор.
Башкиры в XVIII –XIX вв. владели угодьями, которые с избытком удовлетворяли все потребности земледельческого хозяйства. Переход к оседлости обусловил концентрацию времени и сил только на главном типе хозяйства, тогда как прежние виды деятельности все более оттесняются на задний план и вовсе исчезают. Одностороннее развитие хозяйства обеднило комплекс навыков и умений.
В ходе этого процесса должны были измениться и пищевые предпочтения башкир. Во второй половине XVIII в. командиры башкирского войска в походных условиях были вынуждены менять уставные положения и перестраивать суточные маршевые рационы под традиционные предпочтения башкир. В своей инструкции майору И. Шмакову командиру трехтысячной башкирской команды, направлявшейся в Польшу в 1771 г., оренбургский губернатор И. А. Рейнсдорп особо указал на то, что «…как сей народ ни сколько сроден к хлебу, сколько к мясу, когда бы они пожелают и просить будут, чтобы бы им вместо провианта деньгами производить, то им и деньгами за оный по справочным торговым ценам выдавать». [471]
Исследования в области исторической демографии показали, что переход к земледельческому хозяйству оказывает мощное влияние на демографические процессы. Рождаемость у оседлых земледельческих народов превосходит аналогичный показатель у этносов с иными типами хозяйствования. На протяжении XVI–XVIII вв. численность башкир колебалась в пределах 50000 – 200000 человек. [472] Однако только за первую половину XIX в. (период наиболее активного перехода к земледелию) численность башкир выросла более чем в 2, 5 раза, с 200 тысяч в 1795 г. до 545 тысяч – в 1858. [473] Увеличение рождаемости у башкир вызвало изменения в структуре семьи, а стало быть, оказало влияние на отношение к браку и родственным связям. На основании материалов ревизских переписей Г. А. Киньябаева сделала вывод о том, что ухудшение экономического положения населения реанимировало некоторые отжившие формы семьи. На протяжении всей первой половины XIX в. по исследуемому региону наблюдалось укрупнение дворов и, следовательно, увеличение доли неразделенных семей (до 60 %). Увеличение количества рабочих рук в одном хозяйстве способствовало выживанию семьи в тяжелых экономических условиях. [474] В целом, прирост башкирского населения в скотоводческих уездах был ниже, чем в оседло-земледельческих.
Упадок и разрушение основного уклада жизни неизбежно должен был отразиться на этнических процессах. Опыт мировой истории показывает, что при кардинальном перевороте всего жизненного уклада любая этническая общность, как правило, не создает свою собственную «модель мира». Этносы в процессе трансформации используют уже существующий образ жизни народов, опередивших их в этом развитии.
Индустриальное общество, появившееся ранее всего в Западной Европе, предоставило другим странам не только формы хозяйственного развития, но и обусловило универсальность политического, идеологического и культурного существования. Многие века по соседству с башкирами проживали татары – традиционные земледельцы. Татарская культура дала тот поведенческий ориентир, который позволил западным башкирам полностью перейти к оседлому земледелию. Этому процессу способствовало и то обстоятельство, что структура хозяйства татар в основе своей сохранила больше пережитков кочевой культуры, нежели земледельческое хозяйство русских, чувашских или марийских крестьян. Однако перенимать земледельческие навыки приходилось у народов, которые в социальном плане стояли ниже башкир. Статус служилого сословия, традиционно считавшийся в России привилегированным, выделял башкир среди народов государства. Переход в земледельческое состояние был воспринят как низведение на более низкий социальный уровень. Согласно исследованиям этнологов, процесс инфильтрации в башкирский этнос представителей татар, марийцев и чувашей наиболее активно проходил в западных и северо-западных уездах Оренбургской губернии. [475]
Башкиры, позаимствовав новый для себя тип оседлого земледельческого хозяйства, должны были воспринять и культуру народов, у которых они перенимали земледельческие навыки и соответствующие им социальные стереотипы и установки. В западной части Башкирии татарская языковая ассимиляция получила наибольшее развитие. Вслед за хозяйством и культурным типом начинает меняться и самосознание башкирского населения. Как отметил А. З. Асфандияров: «Языковое сближение башкир с припущенниками приводит к их ассимиляции. Около 200 000 башкир по переписи 1897 г. в Бугульминском и Мензелинском уездах полностью сменили национальность на татарскую в 1920 г». [476]
Таким образом, переход башкир к оседлому земледелию не был обусловлен естественной эволюцией полукочевого хозяйства. Это был болезненный и вынужденный процесс, предопределенный резким сокращением пастбищ и принудительными мерами правительства. Однако для южных и восточных башкир, представлявших по численности основную часть коренного населения, полукочевое скотоводство продолжало оставаться главным типом хозяйства вплоть до начала XIX в.
В фундаментальном исследовании, посвященном изучению состояния кочевого хозяйства, А. М. Хазанова показывает, что моноспециализированное хозяйство номадов является крайне неустойчивым. У самих номадов скотоводческая специализация и связанная с нею большая или меньшая хозяйственная неавтаркичность нередко вели к направленным вовне собственного общества социальной мобильности и повышенной политической активности. Номады никогда не могли существовать сами по себе, без внешнего мира, представленного некочевыми обществами с иными системами хозяйства. [477] Это обстоятельство создавало благоприятные условия для политической централизации кочевников. Крупномасштабная война с земледельческими государствами или постоянная торговля с ними не могли быть успешными без создания регулирующего надобщинного центра, обладавшего правом самостоятельно решать важнейшие вопросы жизни общества. На основании математической модели А. В. Коротаев пришел к выводу о том, что именно характер хозяйства оказывает первостепенное влияние на процессы политической централизации. Корреляционная связь «хозяйство — политическая централизация» гораздо сильнее, чем связь «хозяйство — социальная стратификация». [478] Таким образом, уникальная по своему разнообразию хозяйственная деятельность башкир XVII–XVIII вв. обусловливала формирование социальных связей, которые не могут однозначно интерпретироваться только в рамках кочевой модели общества. Среди башкирских общин потребность в политической централизации была менее актуальной, нежели в классических кочевых социумах, а отношения между полукочевыми и оседлыми родами никогда не приводили к формированию зависимости или подчинения. Принято считать, что в замкнутых социумах скотоводы-кочевники, если и не доминируют над оседлыми земледельцами, то по крайне мере, имеют превосходство, обусловленное естественными преимуществами конных воинов над пешими. В башкирском обществе мы не обнаруживаем приоритета кочевых южных и юго-восточных башкир над полуоседлыми общинами в пользовании природными ресурсами, находившимися во владении всех башкирских родов. [479] Таким образом, многоотраслевое хозяйство башкир показало себя более устойчивым как с точки зрения воздействия природно-климатических, так и социально-экономических факторов. Развитие промыслов позволяло компенсировать риски скотоводческого хозяйства и тем самым снизить внутреннее напряжение социума.
Тем не менее, до сей поры в исторической литературе социальные отношения в башкирском обществе принято рассматривать сквозь призму теории «кочевого феодализма».
|
|
|
