Глава 2. Социальное развитие башкирского общества в XVI – первой трети XVIII в. в свете теории «кочевого феодализма»

В 1966 г. Г. Е. Марков выступил против того, чтобы рассматривать социально-экономические отношения в кочевом обществе как феодальные. Он указал на существование общинной формы собственности на землю и частно-семейной собственности на скот. По его мнению, существование монопольной собственности на землю в обществе кочевников не подтверждается источниками, а использование кочевой знатью лучших пастбищ вовсе не свидетельствует о наличии феодальных отношений. [495]

Этнолог С. Ю. Семенов так же доказывает, что никакого феодализма в кочевых социумах не наблюдается. Более того, по его убеждению, кочевые общества не принадлежат ни к одной из известных общественно-экономических формаций. Он относит к их переходному периоду, лежащему между первобытнообщинным и классовым обществом. [496]

В последние годы наиболее значительные работы, специально посвященные исследованию социальных отношений у кочевников, были написаны Н. Н. Крадиным. [497] Он рассматривает кочевые социумы в качестве особого варианта социальной эволюции, на которую некорректно проецировать какие-либо европоцентристские модели общественного развития. [498] 

Проблема научной обоснованности теории «кочевого феодализма» фактически никогда не подвергалась критике со стороны исследователей истории Башкирии. Однако без решения вопроса об общественном строе кочевников невозможно объективно исследовать причины и характер вхождения башкир в состав Российского государства, выявить особенности вотчинного права на землю, исследовать идеологическую основу башкирских восстаний XVII –XVIII вв., и наконец, рассмотреть процесс формирования из башкир военного сословия в конце XVIII в.

Первым историком, заявившим, что башкирское общество уже к середине XVI в. находилось на стадии зрелого феодализма, был Н. В. Устюгов. [499] В своем исследовании он опирался на главный вывод работы Б. Я. Владимирцева о существовании у монголов XII –XIII вв. системы развитого феодального вассалитета. Н. В. Устюгов рассматривает вхождение башкирских родов и племен в состав Российского государства как процесс утверждения вассальной зависимости башкирских феодалов от русского царя. По мнению автора, такие условия башкирского вассалитета, как передача земли в обмен на службу, невмешательство во внутренние дела и исповедание башкир в обмен на ясачную подать, были типичными для феодально-ленной системы. Н. В. Устюгов, кроме того, указал на распространенную среди башкирских феодалов практику свободного отъезда, т. е. одностороннего выхода из вассального договора в случае нарушения его условий. По его утверждению, идеология всех башкирских восстаний XVII – XVII вв. основывалась на убеждении башкирских феодалов в свободном характере службы русскому царю. Он пишет, башкирские феодалы трактовали свое подданство русскому царю как вассалитет. Они смотрели на московского государя как на своего сюзерена, которому они были обязаны добровольной службой. Поскольку эта служба и платеж ясака были добровольными, то это предполагало и право отъезда, если условия вассалитета казались не приемлемыми для вассала.

Концепция башкирского феодального вассалитета стала настолько распространенной, что её разделяли даже те исследователи, кто в целом не поддерживал основные положения работ Н. В. Устюгова. К примеру, Р. Г. Кузеев утверждал, что в XVI в. в Волго-Уральском регионе продолжала действовать традиционная для кочевников феодальная система выбора сюзерена, влияние которого не всегда ограничивалось лишь территорией его непосредственного владычества. [500]

А. Н. Усманов безоговорочно характеризует процесс принятия башкирами российского подданства как признание вассальных отношений башкирскими феодалами. [501]

Авторы издания историко-этнографического исследования, посвященного антропологии и этнографии башкир, определяют факт принятия российского подданства как установление добровольно-вассальных отношений. [502]

Применение теории «кочевого феодализма» к изучению ряда ключевых событий башкирской истории XVII –XVIII вв. приводит к концептуальным противоречиям, которые не могут быть преодолены в рамках формационной теории. Например, вопрос о невозможности инкорпорации представителей башкирской кочевой знати в состав российского феодального сословия не имеет объяснения с точки зрения апологетов теории «кочевого феодализма». У. Х. Рахматуллин лишь отметил это противоречие в своем исследовании, не проанализировав причину данного явления. [503]

В этой связи нельзя не упомянуть о неоднократном изменении трактовки причин башкирских восстаний. Отсутствие ясной позиции по этому вопросу обусловлено непониманием социальной структуры башкирского общества XVII –XVIII вв. и, в первую очередь, переносом социальной модели классического феодализма на общество полукочевников.

Это концептуальное противоречие попыталась разрешить Н. Ф. Демидова. На основании исследования фундаментального комплекса источников XVIII в., она сделала вывод о том, что башкиры находились на такой ступени развития феодальных отношений, которая не может быть классифицирована как однозначно феодальная. Патриархальность общественных отношений была присуща всей группе кочевых и полукочевых народов Востока. Башкирское общество миновало рабовладельческую стадию и, как следствие этого, имело сильные пережитки первобытных родовых отношений. Таким образом, был использован ленинский аргумент о том, что за перескакивание определенных ступеней развития общество платит пережитками, сохраняющимися в форме прежних укладов. Тем не менее, Н. Ф. Демидова не поддержала утверждение Н. В. Устюгова о том, что вхождение Башкирии в состав России имело форму утверждения вассальной зависимости башкирских феодалов от русского царя. По ее мнению, столкновение двух ступеней феодализма – феодализма русского, стоявшего на ступени, предшествующей его разложению, и феодализма башкирского, с сильными пережитками родовых отношений, не могло разрешиться прямым включением Башкирии в общую систему феодальных отношений. Н. Ф. Демидова особо подчеркнула, что развитие феодальных отношений в Башкирии не только отставало от аналогичного процесса в центральной России, но и шло по своеобразному пути, не дававшему на данной стадии, т. е. начала XVIII в. возможности для такого включения. [504]

Таким образом, Н. Ф. Демидова отметила качественную специфику социальных отношений в Башкирии в первой трети XVIII в., которая, по ее мнению, не была следствием стадиального отставания в развитии феодальных отношений. Следовательно, утверждает Н. Ф. Демидова, башкирская кочевая знать первой трети XVIII в. не могла быть включена в состав феодального класса Российского государства. Причина этого, по ее мнению, заключалась в том, что башкирские феодалы не только не обеспечивали спокойствия в крае, но сами выступали его нарушителями. Слабость и неоформленность башкирского феодального класса была обусловлена наличием сильных пережитков родового строя и зачаточных форм внеэкономического принуждения. Эти факторы делали башкирских феодалов недостаточно сильными для противопоставления трудящимся массам, для твердого проведения всех мероприятий царского правительства. Именно поэтому в начале XVIII в. правительство начинает борьбу за ликвидацию класса башкирских феодалов, за превращение башкир в разряд государственных крестьян. [505]

Таким образом, в своем исследовании Н. Ф. Демидова, не отрицая принадлежности башкирской кочевой знати к классу феодалов, тем не менее, указывает на специфику положения башкирской верхушки, обусловленную сильными пережитками родовых отношений. Пережитки родового строя выражались, во-первых, в сохранении структуры родового общества, а во-вторых, в маскировке феодальных отношений родовыми институтами.

Следует отметить, что концепция маскировки феодальных отношений формами общинной собственности вполне соответствует традициям так называемой «философии подозрения». Основоположниками последней принято считать К. Маркса и Ф. Ницше и З. Фрейда. [506] Согласно К. Марксу, вся философия, вся идеология есть ложное сознание, которое вуалирует реальность хозяйственных циклов. В последнем исследовании, посвященном истории башкирского народа, авторы вновь прибегли к этой марксистской концепции: «Общинная собственность на землю, это основное средство производства в башкирском обществе, сравнительно плотно маскировала все виды экономических связей в крае». [507] Тем не менее, «частная собственность знати уже проглядывает сквозь обветшавшие патриархальные завесы. Сосредоточение в руках тарханов, старост, старшин и им подобных основной массы скота, а также обладание ими административно-судебной властью на местах наглядно свидетельствуют об установлении их экономической власти. В целом развитие производительных сил, рост земледелия и усиление роли товарно-денежных отношений определяют дальнейшее углубление феодальных отношений у башкир». [508]

Возникает вопрос, насколько феодальным отношениям свойственно подобное «прикрытие» патриархальной оболочкой? К примеру, признанный теоретик европейского феодализма А. Г. Гуревич утверждает, что феодальным производственным отношениям, в отличие от капиталистических, свойственна ясность, прозрачность и конкретность: «Буржуазная собственность может быть совершенно анонимна, между тем, как феодальная собственность всегда имеет свое имя и дает его господину; земля для него — не только объект обладания, но и родина, со своей историей, местными обычаями, верованиями, предрассудками». [509] По-видимому, советские исследователи, вскрывавшие «патриархальную оболочку» башкирского общества XVI–XVIII вв. для выявления феодальных отношений, пребывали в повседневности, в которой маскировка отношений собственности действительно имела принципиальное значение. Действительно, обнаружить фактическое отличие государственной собственности от общенародной могли только сведущие в казуистике советского права профессионалы.    

Можно ли утверждать, что башкиры в XVII – первой трети XVIII в. сохранили структуры архаического родового общества? В ряде современных работ, в частности, в последнем исследовании по исторической этнографии башкир указывается, что развитие социально-экономических отношений в башкирском обществе шло по пути распада первоначальных родовых объединений. В конечном счете, исчезают все формы родовых пережитков, и повсюду начинает господствовать хозяйство отдельной семьи. [510] Глубина родовых отношений, присущая башкирскому обществу в XVIII в., оценивается исследователями в довольно широком диапазоне. Если Н. Ф. Демидова подчеркивала доминирование родовых пережитков, придававших уникальный характер башкирскому феодализму, то Ф. А. Шокурова отметила вполне зрелые феодальные отношения, по крайне мере, достаточные для формирования протогосударственных образований типа «чифдома». [511]       

Тем не менее, согласно выводу ведущих кочевниковедов, племена номадов пережили этап распада родовых отношений еще на стадии зарождения кочевничества. Этот вывод подтверждается исследованиями Г. Е. Маркова, С. И. Вайнштейна, С. М. Абрамзона. [512] Как отмечает Г. Е. Марков, действительное родство – родство по крови, имело практическое значение только в рамках семей и небольших кочевых общин. Но и здесь родственные связи уступали нередко место хозяйственным и иным практическим интересам. [513]

В процессе разложения первобытнообщинной организации племен, ведших оседлое и полуоседлое комплексное хозяйство, формируется кочевническая организация, в основе которой находились хозяйственно самостоятельные большие семьи, имевшие в частной собственности скот. В известной степени частная собственность отдельных семей на скот имела условный характер. В казахском обществе еще в XIX в. за нуждающимся отцом сохранялось право по отношению к имуществу выделенного сына. Он мог взять любую вещь у сына и пользоваться ей сколько угодно. К этому надо добавить и право внуков на самовольный угон и присвоение любого скота или вещи из имущества своего деда по материнской линии. [514]

Подобные отношения существовали и у башкир, например, когда член семьи, которая уже выделилась, был обязан оказать материальную помощь родственнику в случае внезапной утраты скота, крова или иных средств существования. Институт родственной помощи был тем более развит, чем более рискованным и экстремальным было скотоводство.

Безопасность отдельных кочевых семей была крайне уязвимой, поэтому отдельные семьи начинают объединяться в кочевые группы – общины, племенные подразделения и племена. К возникновению кочевых общин и кочевых подразделений приводила также и сегментация больших семей. Каждая общественная структура подвижных скотоводов – от кочевой общины до племени и союза племен – рассматривалась как следствие сегментации одной первоначальной семьи, что давало идеологическое обоснование общинно-племенной общности как генеалогического родства, единства происхождения. [515] Таким образом, отдельные семьи кочевников испытывали потребность в объединении в кочевые группы, сохраняя при этом частную собственность на скот.

В конце 30-х гг. XX в. А. П. Чулошников доказал, что распад родовых отношений у башкир произошел уже на стадии формирования племенных образований. Родовые подразделения не являлись кровнородственными коллективами: волость и ее подразделения – аймаки и тюбы, уже в XVII в. не представляли собой собрания родственников, и чужеродные элементы, часто не башкирского происхождения, проникали в род. [516] Исследование родовых отношений А. П. Чулошникова не воспринималось историками, которые продолжали указывать на сохранение структуры родового общества в Башкирии.

Существование патриархальных пережитков не прослеживается и на уровне отдельных семей. В своем исследовании «Очерки исторической этнографии башкир» Р. Г. Кузеев по существу некорректно использовал понятие «большая семья», имея ввиду семейную группу из двух поколений родственников. [517] Интересно, что даже в такой редуцированной форме эта «большая семья» в XVII–XVIII вв., по утверждению Р. Г. Кузеева, имела распространение в земледельческих волостях, в то время как на кочевом юге она была практически неизвестна. [518] Исследователь башкирской системы родства Н. В. Бикбулатов также не сразу определился с понятием «большая патриархальная семья». В одной из ранних работ автор не видит различия между большой патриархальной и неразделенной семьей. Тем не менее, весьма интересным является его замечание, что неразделенная семья у башкир была эпизодическим явлением, отличаясь неустойчивостью и склонностью к распаду после смерти главы. [519] Отождествляя неразделенную семью с большой патриархальной, Н. В. Бикбулатов не видит логического противоречия в своем выводе о том, что неразделенные семьи получили распространение совсем недавно, в связи с проникновением в башкирскую деревню капиталистических отношений. [520] Таким образом, оживлению дофеодальных родовых пережитков способствовало развитие буржуазного образа жизни. При этом, Н. И. Бикбулатов подтвердил тезис Р. Г. Кузеева о том, что у кочевников и полукочевников большая семья была менее сплоченной в хозяйственном отношении, чем у оседлых башкир. [521]      

В исследовании А. З. Асфандиярова на обширном архивном материале было показано, что у башкир XVI–XVIII вв. господствовали две формы семьи: малая и большая неразделенная. [522] Многолюдность башкирского двора XVIII в. не дает основания предполагать существование большой патриархальной семьи. Существование неразделенных семей было вызвано фискальными соображениями, поскольку малые семьи в составе неразделенной никогда не были объектом государственного тягла. На основе малой семьи регенерируется неразделенная семья в зависимости от действия социально-экономических или военно-политических факторов. Поэтому сложная неразделенная семья ни генетически, ни стадиально, ни терминологически не связана с большой патриархальной семьей эпохи распада родового строя.

В Башкирии в XVII – первой трети XVIII в. границы родовых территорий находились в постоянном движении. Башкирские роды, переименованные царской администрацией в волости, объединяли не определенные территории, а группы населения, принадлежащие к одним и тем же племенам. В 30-е гг. XVIII в. подобная система родоплеменного деления вошла в противоречие с планами по интеграции Башкирии в административную структуру Российского государства. В. Н. Татищев отмечал в 1736 г.: «У них великий беспорядок, в одной деревне жители 3–4 волостей живут». [523] По утверждению этнографа Ф. А. Шакуровой, в XVIII в. многие башкирские волости представляли этнические общности, субэтносы, и подчас, объединяли разрозненное в территориальном отношении население. Формирование правильного административно-территориального деления Уфимской провинции начинается только во второй половине XVIII в. после создания военно-кантонной системы управления башкирами. [524]

Р. Г. Кузеев, на основании значительного массива этнографических данных подтвердил вывод А. П. Чулошникова о том, что распад родовых отношений у башкир произошел еще в глубокой древности. Р. Г. Кузеев подчеркнул, что в башкирские общины нередко вливались не только группы из башкирских племен, но и из других этнических образований. [525] Причем процесс этот шел непрерывно на протяжении XVI – XVIII вв.

Это наблюдение Р. Г. Кузеева подтверждается и этническим происхождением башкирских родоплеменных образований. В конце XVIII в. насчитывалось 121 башкирский род и 1693 родовых подразделений. [526] По нашим подсчетам, 173 родовых подразделений башкир (более 10%) были образованы выходцами из калмыков, татар, ногаев, чуваш, мари и выходцев из Средней Азии. (См. таблицу №1). Всего же в формировании новых подразделений родов участвовали представители не менее 9 этносов, среди которых особая роль принадлежит калмыкам. В конце XVIII в. существовало особое башкирское племя Колмак. Кроме того, 43 родовых подразделения «колмак» входили в состав 37 башкирских родов.